В тринадцать часов тридцать одну минуту Септимус подержал книгу, пока Марцеллий Пай выливал черный сургуч на два конца ленточки, чтобы склеить их.
В тринадцать часов тридцать три минуты Марцеллий Пай прижал свою печатку к сургучу. Теперь книга «Я, Марцеллий» была запечатана, и вся лаборатория вздохнула с облегчением.
– Да завершится великий труд! – провозгласил Марцеллий и с благоговением взял фолиант, почти потеряв дар речи от волнения.
В его мечты о славе ворвался капризный голос переплетчика:
– У меня в животе урчит. Завтрак-то давно как миновал. Я больше не могу ждать. Так что всего доброго, ваше превосходительство.
Переплетчик поклонился и вышел.
Писцы переглянулись. У них в животах тоже поднимался бунт, но они не смели ничего сказать. Они ждали, пока последний алхимик, утонув в мечтах о величии, бережно держал свой великий труд в руках и разглядывал его, точно новорожденного ребенка.
Тем не менее, несмотря на большие надежды Марцеллия Пая, никто больше не взглянул на его книгу. Она была запечатана после Великой алхимической катастрофы, и ее больше никогда не открывали. До тех пор, пока Марсия не сорвала печать в тот самый день, когда у нее похитили ученика.
26Башня Волшебников
Писцы ушли обедать, забыв про Септимуса. Марцеллий с озабоченным видом подошел к своему ученику.
– Я займу всего минутку, ученик, – сказал он, усаживаясь рядом с ним на табурет, где обычно сидел личный писец Септимуса. – Эликсир наверняка уже настоялся. Взглянешь?
Марцеллий кивнул в сторону стеклянного ларца, стоявшего на одном из столов у стены лаборатории. В ларце на изящной трехногой подставке из золота лежал маленький пузырек с густой синей жидкостью. Хотя Септимус и устал от утренних занятий, он был не против поработать с Марцеллием над настоящим снадобьем. Мальчик кивнул и встал из-за стола.
Рядом со стеклянным ларцом стоял новый дубовый сундук с позолоченными уголками, обтянутый двумя прочными золотыми лентами. Это был личный сундук Септимуса для трав и снадобий, и мальчик им очень гордился. Марцеллий подарил ему этот сундук еще в начале их работы над эликсиром вечной жизни. Это был единственный предмет, который принадлежал Септимусу в том времени, там хранились аккуратно написанные рецепты смесей, микстур, зелий и лекарств. Но самым ценным среди всего этого был спрятанный на дно клочок бумаги с рецептом лекарства от смертоносной хвори, которая бушевала в Замке Септимуса. Сундук для трав и снадобий был той вещью, которую Септимус особенно не хотел бы оставлять, если выпадет шанс воплотить план побега. И если этот план вообще сработает.
Но хотя сундук и принадлежал Септимусу, ключ хранился не у него. Как и все вещи в Главной лаборатории алхимии и врачевания, сундук открывался только одним ключом, а он висел на шее Марцеллия на толстой золотой цепочке, накрепко пристегнутой к изнанке его туники большой золотой булавкой. Осторожно глядя на Септимуса, Марцеллий отстегнул ключ и достал цепочку. Это был тот же самый толстый золотой диск с выгравированными на нем семью звездами, расположенными за кругом с точкой посредине, что носил старик Марцеллий. Септимус жадно впился глазами в диск, зная, что он открывает Парадные двери времени и может стать его ключом к свободе. Можно, конечно, подкараулить где-нибудь Марцеллия и выхватить у того ключ, но, учитывая разницу в силе, вряд ли эта идея сработает. Марцеллий вставил золотой диск в круглое углубление на крышке сундука, и она тут же открылась, как будто ее подняли какие-то невидимые пальцы.
Септимус выбрал из сундука узкую стеклянную палочку. Если ее обмакнуть в вещество, то будет понятно, является ли оно, как говорит Марцеллий, «полным». Потом Септимус открыл дверцу в стеклянный шкаф и достал эликсир. Он вытащил пробку, макнул палочку в содержимое, повернул семь раз и поднес к ближайшей свече.
– Что думаешь, ученик? – нетерпеливо спросил Марцеллий. – Уже готов настой?
Септимус отрицательно покачал головой.
– И когда, ты разумеешь, средство будет готово? – снова спросил Марцеллий.
Септимус ничего не сказал. Хотя он и привык к витиеватым речам Марцеллия, да и всех остальных в том времени, но ему самому было трудно так говорить. Если он что-то говорил, люди смотрели на него непонимающе. Если они удосуживались задуматься, то смысл его слов им открывался, однако они знали, что все равно он сказал это очень странно. Септимус уже сбился со счета, сколько раз люди спрашивали, откуда он родом. Он и не знал, как ответить на этот вопрос, и даже не хотел о нем думать. Хуже всего то, что теперь, в те редкие минуты, когда он говорил, его произношение и интонация казались чужими ему самому, как будто он и не знал больше, кто он такой.
Вообще-то, Марцеллий не возражал против молчаливости своего ученика, тем более что единственное, о чем, казалось, Септимус соглашался говорить, это грядущая дряхлость Марцеллия. Но временами молчание очень раздражало Марцеллия. И на этот раз тоже.
– Прошу тебя, молви, ученик, – сказал он.
На самом деле эликсир был готов почти сразу же. Но тогда Септимусу еще не хватало знаний, чтобы это понять. Но потом, как и бывает со сложными эликсирами и снадобьями, средство быстро стало нестойким, и следующие несколько месяцев Септимус потратил на то, чтобы вновь сделать его полным, – ведь Марцеллий верил, что от этого зависит его будущее.
Как ни старался, Септимус не мог возненавидеть Марцеллия Пая. Несмотря на то, что тот похитил мальчика из его времени и держал здесь против воли. Алхимик всегда был добр к нему и, что более важно, учил его всему, что Септимус хотел знать о врачевании. И даже еще больше.
– Ты знаешь, ученик, что для меня это дело жизни и смерти, – тихо произнес Марцеллий.
Септимус кивнул.
– Ты также знаешь, что, кроме этого маленького количества эликсира, у меня ничего не осталось. Больше нет. И сделать еще невозможно, потому что парад планет не наступит еще очень долго.
Септимус снова кивнул.
– Тогда заклинаю тебя подумать хорошенько и ответить мне, потому что это последняя надежда изменить мою ужасную судьбу. Если я выпью эликсира, который ты сделал, то, возможно, не стану таким старым и мерзким, каким ты меня видел.
Септимус не понимал, как Марцеллий может что-то изменить. Он уже видел его дряхлым стариком, и именно так все и будет, но Марцеллий решительно держался за последнюю соломинку.
– Так заклинаю тебя, скажи мне, когда мы сможем добавить настой, ученик, – нетерпеливо проговорил Марцеллий. – Ибо я боюсь, что эликсир вскоре испортится.
И Септимус заговорил. Коротко, но правдиво он ответил:
– Скоро.
– Скоро? Как скоро? Завтра утром? Завтра вечером?
Септимус отрицательно покачал головой.
– А когда? – раздраженно спросил Марцеллий. – Когда?!
– Ровно через сорок девять часов. И ни минутой раньше.
Марцеллий даже испытал облегчение. Два дня. Он уже так долго ждал, что сможет подождать еще два дня. Он смотрел, как Септимус осторожно кладет пузырек на место в стеклянный шкафчик и закрывает дверь. Тогда Марцеллий выдохнул и улыбнулся.
Успокоившись насчет эликсира, Марцеллий воспользовался минутой, чтобы рассмотреть своего ученика. Мальчик был бледный и худой, с темными кругами под глазами. Он, правда, отказывался стричь или расчесывать птичье гнездо у себя на голове, но даже если это не брать в расчет, Марцеллий чувствовал себя виноватым.
– Ученик, – произнес он, – нехорошо сидеть тут, как крот в норе. Там снаружи прохладно, и снег еще лежит, но сегодня светит солнце.
Марцеллий достал две серебряные монеты и сунул в перепачканную чернилами ладонь Септимуса.
– На Пути открылась последняя зимняя ярмарка. Возьми эти монетки и потрать в свое удовольствие. Иди уже.
Септимус посмотрел на монеты без особого интереса.
– Правду говорят, Септимус. Труд без отдыха – тоска без продыху. Иди.
Марцеллий снова отошел к большому столу и взял промокашку с места Септимуса. Под ней оказалась красная роза, выточенная в дереве. Септимус мрачно уставился на нее.
– Иди, – повторил учитель и выгнал Септимуса.
Септимус вышел из лаборатории через ход для писцов. Он поднялся по крутым ступенькам и оказался в лабиринте туннелей, которые приведут его в Башню Волшебников. Это была единственная отрада, которую Септимус себе позволял: временами он прогуливался по Главной зале Башни Волшебников, потому что ученику алхимика полагалось это делать. Это было приятное и в то же время печальное испытание, но все равно Башня одна в этом времени напоминала ему о доме. Теперь он хорошо выучил дорогу и медленно шел по озаренным свечами туннелям. Вскоре он добрался до маленького свода, через который виднелась еще одна лестница.
– День добрый, Септимус Хип, – сказал призрак, сидевший у подножия ступенек.
Судя по яркости одежды, этот призрак Архиволшебника перешел в потусторонний мир совсем недавно.
Септимус кивнул, но ничего не сказал.
– Наверху поверни налево и скажи пароль, – медленно и очень отчетливо подсказал призрак.
Так как Септимус никогда ничего не говорил, призрак решил, что умом юноша туговат, поэтому громко напоминал порядок действий каждый раз, когда видел его.
Септимус снова вежливо кивнул и направился к лестнице со странным ощущением в животе, которое уже стало привычным. Поднявшись по ступенькам, он, как всегда, свернул налево и прошел через маленький гардероб, который по-прежнему считал кладовкой с метлами. И настал момент, всегда вселявший в Септимуса новую надежду, какой бы нелепой она ему временами ни казалась. Он толкнул дверь и вышел в Главную залу Башни Волшебников.
Когда Септимус впервые посетил Башню Волшебников, он вошел в Главную залу и почти поверил, что каким-то чудом вернулся в свое время. Все здесь было таким же. На стенах висели яркие магические картины, и та же атмосфера магики пронизывала воздух. У Септимуса даже голова закружилась от облегчения. И пол в Главной зале был на ощупь так же похож на песок. Мальчик пробежался по нему, восторженно читая приветствие. Он запрыгнул на серебряные ступеньки и поехал на вершину Башни, как делал каждое утро уже около двух лет. Он не заметил озадаченных взглядов Обычных волшебников на этажах. Он хотел только увидеть Марсию и рассказать ей, что случилось. И пообещать, что больше никогда не будет гулять по Окольной тропе один. Никогда-никогда. На двадцать первом этаже он спрыгнул со ступенек и ринулся к большой фиолетовой двери, за которой находились покои Архиволшебника.