– Ты уверен, что там внутри не обычные кирпичи? – спросила она. – Что там может быть такого тяжелого?
– Золото. Сундук внутри отделан чистым золотом.
– Это еще зачем? – недоуменно спросила Марсия.
– Потому что это чистейший, самый совершенный металл. И для трав и снадобий он имеет особое значение, вроде как помогает нам самим достичь совершенства… – Септимус заметил раздраженное лицо Марсии и замолчал.
Обычные волшебники тоже не прониклись идеей и быстро устранились.
Марсия вздохнула. Она посмотрела на почерневший старый сундук с обшарпанными золотыми уголками и нетронутыми золотыми петлями и почему-то поняла, что с этим у нее могут быть проблемы. Не говоря уже о том, какие ужасные отметины останутся на лучшем китайском ковре.
– Все это очень хорошо, Септимус, – немного натужно проговорила она, – но как ты вообще собираешься открыть его?
– Да легко, – сказал Септимус.
Он присел рядом с сундуком и снял с шеи ключ, вставил его в зеркальное изображение на передней стенке, и крышка сундука бесшумно открылась.
Септимус заглянул внутрь и улыбнулся. Все было аккуратно сложено, как у него в том времени. На подносе рядами лежали блестящие золотые инструменты. Пузырьки с настоями и смесями, снадобьями и микстурами стояли так же, как он все расставил. И на дне сундука было то, что и искал Септимус: его аккуратно переписанная на листок формула для противоядия.
– Вот оно, – сказал он и победно достал рваный клочок бумаги. – Глядите.
Септимус вручил листок Марсии, и волшебница надела очки. Часами перечитывая таблицы и вычисления Джилли Джинн, Марсия посадила себе зрение. Она всмотрелась в каракули, аккуратно написанные коричневыми чернилами, и ее лицо просветлело. По крайней мере, она узнала, что это такое: образец почерка с причудливыми завитками, который использовали знахари времен покойной Этельдредды и юной Эсмеральды.
– Правильно, Септимус, – коротко сказала Марсия, обрадовавшись возможности взять все под контроль. – Спускайся в Архив, и пусть писец, владеющий древним шрифтом, переведет формулу как можно быстрее. Нельзя терять ни минуты. Иди уже. Ну, иди.
Септимус недоумевающе покачал головой:
– Но зачем? Я же сам это написал.
Марсии стало как-то не по себе. Она пошла и присела на стул.
Несколько часов спустя Септимус аккуратно собирал коллоид серебра пипеткой в большую склянку. Марсия, чувствуя себя почему-то ненужной, наблюдала, как ее ученик с легкостью находит в сундуке необходимые предметы, и это ее поражало.
Несмотря на то что у Септимуса отросли длинные спутанные волосы (которые она точно заставит его состричь) и он стал немного выше и худее, ей с трудом верилось, что он отсутствовал целых шесть месяцев его жизни, хотя в Замке прошло всего два дня. И в Септимусе изменилось что-то еще. Он стал увереннее и – что самое странное – теперь знал и верил в то, во что не верила она. К этому придется немного привыкнуть.
– Как вы думаете, мне нужно добавить валериану к этому или добавить это к валериане? – ворвался в ее мысли голос Септимуса.
– Тебе решать, Септимус, – сказала Марсия, пытаясь привыкнуть к новой роли. – Но обычно я советую добавлять светлое к темному.
– Ладно.
Септимус добавил зеленоватое масло к содержимому склянки.
– Не могли бы вы передать мне весы? – попросил он.
Смирившись с ролью ассистента, Марсия протянула Септимусу золотые весы с маленькими золотыми гирями. Он взял длинным пинцетом самую маленькую гирю и поставил на одну чашу весов. Потом, достав крошечную круглую золотую ложку, Септимус отмерил мелкого голубого порошка и начал высыпать его на другую чашу, пока чаши не уравновесились. И тогда он что-то заметил. Присмотревшись к ложке, он нахмурился.
– Что-то не так? – спросила Марсия.
Септимус передал ей ложку и показал испачканным в порошке пальцем на какие-то метки под ручкой.
Марсия достала очки и присмотрелась к гравировке.
– Сеп… ти… мус, – медленно прочитала она.
– Я помню, как писал это, – сказал Септимус, – в тот день, когда… появился там. Поначалу я писал свое имя везде. Я хотел передать послание в свое время.
Марсия сложила очки и промокнула глаза фиолетовым шелковым платочком.
– От этого порошка глаза слезятся… Закрой крышку.
Через несколько часов, когда смесь охладилась, Септимус вернулся закончить сыворотку. Он снял большой кристалл, который там образовался, растолок его в ступке пестиком и высыпал порошок в склянку, заткнул ее пробкой, потряс смесь тридцать секунд, пока порошок не стал однородным, и пересыпал его в высокую стеклянную бутылку для лекарств. Затем Септимус зажег свечу, достал из сундука палочку, обмакнул ее в смесь, помешал семь раз и поднес к огню. Выглядело неплохо. Септимус накрыл бутылочку чистым кусочком шелка и плотно заткнул пробкой.
– Готово! – позвал он Марсию, и волшебница тотчас примчалась. – Теперь нужно последнее испытание.
Ученик взял бутылочку и подержал ее на свету в маленьком окне, поворачивая так, чтобы она ловила лучи солнца. Солнце ударило в стекло, прошло сквозь жидкость и вышло ослепительным голубым потоком света.
– Работает… работает! – прокричал Септимус.
– Чего и следовало ожидать, – улыбнулась Марсия. – Давай одевайся, мы должны отнести это в Лазарет. Нельзя терять ни минуты.
Когда Марсия и ее ученик торопливо пересекли двор перед Башней Волшебников, драконья будка затряслась. Огнеплюй набросился на дверь. Септимус подбежал к будке и сказал:
– Я скоро вернусь, Огнеплюй. Правда, обещаю! А потом ты сможешь выйти. Увидимся, Огнеплюй!
– Дженне придется отменить заклинание «Ищи», – сказала Марсия, – а то он совсем разбушевался. И не оставит тебя в покое.
– Знаю, – ответил Септимус, прижимая к себе бутылочку с противоядием и догоняя Марсию, которая вышла через калитку в узкий переулок.
Они направлялись в Лазарет. Зная, что Септимус побаивается высоты, Марсия не стала использовать короткую дорогу по стенам Замка, а вместо этого отправилась извилистыми улочками. Септимус подумал, что никогда не был так счастлив, как сейчас, если не считать той минуты, когда он вернулся из «Манускрипториума» в Башню Волшебников и прочитал на полу: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ТВОЕ ВРЕМЯ, УЧЕНИК. МЫ ПО ТЕБЕ СКУЧАЛИ». Это был замечательный момент, просто удивительный. Септимусу нравилось и то, что он снова носил зеленый наряд ученика Архиволшебника, а не черно-красное одеяние ученика алхимика, и то, что его собственные друзья здоровались с ним без всяких странных акцентов и витиеватых речей, которых сразу и не поймешь.
Наконец они оказались у Северных ворот.
– Добрый день, ваше Архиволшебство, – поздоровался Гриндж, преградив им дорогу.
– А… добрый день, Гриндж, – небрежно ответила Марсия.
– Решили прогуляться? – спросил Гриндж, когда волшебница попыталась протиснуться мимо и взойти на разводной мост.
– Нет. Потрудитесь уйти с дороги, Гриндж.
– Ах, извините, ваше Архиволшебство, конечно…
Гриндж прижался к стене сторожки и пропустил Марсию и Септимуса.
– А, здрасте, – сказал он, заметив Септимуса. – Твой бедный папаша две ночи как не спит, а все из-за тебя.
И тут Септимус вспомнил. Папа… Гриндж… Портрет Этельдредды!
– Гриндж, тебе придется сейчас же пойти во Дворец и сказать папе, чтобы он поставил портрет туда, откуда его взял. А потом снова запечатать комнату. Как следует!
Гриндж удивленно вытаращил глаза.
– Что? – воскликнул он.
– Поставить портрет туда, откуда он его взял. Портрет королевы Этельдредды!
– Хм, не удивлюсь, если ему не нравится смотреть на этот портрет… Вот страшилище… Но к твоему сведению, у меня тут сторожка, и я не могу вот так все бросить и пойти переставлять за кого-то чьи-то портреты.
Гриндж резко отвернулся, чтобы взять серебряный пенни у медсестры из Лазарета.
Марсия увидела, как Септимус расстроился. Она не знала, в чем тут дело, но за последнее время поняла, что если Септимуса что-то волнует, то к нему стоит прислушаться. Она вскочила на разводной мост, где Гриндж уже болтал с мальчишками, которые несли из Леса хворост.
– Гриндж, – сказала она, угрожающе нависнув над сторожем (на ветру у нее развевался плащ, и Гриндж зачихал, потому что у него была аллергия на мех), – ты будешь делать так, как тебе сказали, и немедленно! Ты и Сайлас Хип должны вернуть на место портрет, а я приду и запечатаю комнату. Помяни мои слова, тебе не поздоровится, если я не найду портрет именно там, где ему следует быть.
– Апчхи! Я не могу… апчхи!.. оставить ворота… апчхи!.. апчхи-апчхи-апчхи!.. без присмотра.
– Тебя заменит миссис Гриндж.
– Миссис Гриндж навещает сестру в Лазарете. Ее вчера укусили.
– Ах, мне очень жаль. Ну, тогда Люси.
– Люси, к вашему сведению, убежала за этим никчемным братом вашего ученика, негодница! – огрызнулся Гриндж. – Но если это так уж важно, то я уберу портрет, когда сядет солнце, и подниму разводной мост. Пойдет?
– Нет, Гриндж, не пойдет! Тебе придется закрыть ворота днем!
Гриндж пришел в ужас.
– Я не могу этого сделать, – возразил он. – В жизни не было такого, пока я на посту! Никогда!
– Никогда не поздно начать, Гриндж, – ледяным тоном сказала Марсия. – А может быть, не поздно посадить сторожа в карцер посреди дежурства?
– Что? Да как вы…
– Так я! Вот возьму и посажу!
– Значит, так. Я отойду на минутку, мадам Марсия.
Гриндж подошел к двери сторожки и рявкнул в темноту кабинки с механизмом:
– Эй, ты, разводчик! Проснись, ленивый увалень!
Появился заспанный разводчик моста и спросил:
– Чего?
– Поздравляю с повышением, – сказал Гриндж. – Ты будешь здесь за главного, пока не вернется миссис Гриндж. Деньги не зажимать, с посетителями обходиться вежливо и никого не пускать без оплаты, особенно твоих никчемных дружков. Понял?
Разводчик моста, у которого весь сон прошел при виде Архиволшебника, медленно кивнул.