За окнами сгущаются сумерки, когда нас подводят к круглому столику, накрытому накрахмаленной белой скатертью. В кругах яркого света официанты буквально обступают нас со всех сторон, помогают снять пальто, приносят и уносят меню, ставят перед нами хлеб и масло, воду и вино, а потом отходят в темные углы зала, дожидаясь, чтобы их снова подозвали. В доме через дорогу, в одной из квартир верхнего этажа, загорается люстра. Тень человека скользит по шторе, исполняя таинственный для посторонних глаз танец чьей-то иной жизни.
Я разворачиваю такую же жесткую, как и скатерть, салфетку и кладу себе на колени.
– Ты никогда мне ничего не рассказываешь об Элис, – произношу я, когда нам подают заказанные блюда.
Лоренс говорит, что готов рассказать все, что меня интересует.
Она была очень хорошей женщиной. Важно, чтобы я понимала это. Он не преувеличивает, утверждая, что она была слишком хороша для него. Он не был внимательным мужем, и сейчас сожалеет о многом, что делал и чего не совершил. Его работа вторгалась в их семейную жизнь, Элис выносила на себе бремя реальных проблем. И была чудесной матерью. Дети в ней души не чаяли. Ее любили все их друзья.
Здесь я вставляю ремарку, что помню, с какой нежностью говорил о ней Малком Азария, и Лоренс перестает намазывать масло на булочку.
– Конечно! Ты же присутствовала там. Вылетело из головы. Но и ты тогда выглядела совершенно иначе.
– Правда?
Он кладет нож на край тарелки и морщит лоб, стараясь хоть что-то припомнить.
– Да, ты казалась такой… Нет, не застенчивой. Это неверное определение. Скромной. Мне даже трудно подобрать слово.
Зато я хорошо знаю те эпитеты, которые Лоренс сейчас тактично не решается озвучить: бесцветной, незаметной, незапоминающейся.
Затем он снова вглядывается в меня оценивающе. Похоже, Лоренс заинтригован. Вероятно, прежде он не оценивал меня с этой точки зрения.
– И откуда ты только взялась такая? – вкрадчиво мурлычет Лоренс, положив ладонь поверх моей руки.
Я улыбаюсь, убираю руку и, поднеся к губам бокал, прошу:
– Расскажи мне еще что-нибудь об Элис.
И он говорит о ее доброте, терпении, терпимости. Признаться, в его устах она рисуется немного скучной и чересчур здравомыслящей. И сам того не сознавая, он одновременно описывает себя, недостаток в себе тех же самых качеств: доброты, терпения, терпимости.
И впервые мне становится немного жаль Элис. «Она все тебе прощала, – думаю я. – Совершенно не умела тебя контролировать». Мне вспоминается кабинет Лоренса с цветными листочками на стене, с помощью которых он управляет судьбами своих героев и владычествует в созданной им маленькой вселенной. А еще были безымянные девушки. И Джулия Прайс.
Я даю себе слово никогда не забывать об этом. Мне предстоит научиться так же управлять его судьбой.
Вечер плавно течет при свете свечей, отражающемся в серебряных приборах, массивных блюдах и соусниках, и я все жду, когда же в разговоре всплывет имя Джулии Прайс, но о ней Лоренс не говорит ни слова. Я могла бы прямо спросить о ней, объяснить, что Онор посвятила меня в подробности их романа, но интуиция подсказывает: не нужно сегодня заходить так далеко. Одно дело быть невнимательным мужем, и совсем другое – неверным. А потому я молча слушаю версию их семейной жизни в интерпретации Лоренса и размышляю, где в его рассказе правда, а где ложь.
Но этот вечер все же имеет огромное значение, поскольку Лоренс приходит к выводу (причем пребывает в блаженном заблуждении, что принял это решение совершенно самостоятельно) о необходимости рассказать обо всем своим детям.
– Вряд ли тебе следует так поступать, – неожиданно говорю я. – Поверь, не следует этого делать, если до сих пор испытываешь относительно нас хоть малейшее сомнение. Их будет ждать огромное разочарование, если все окажется несерьезно.
Лоренс кивает, но я различаю в его движениях и заметный дискомфорт, который предшествует этому жесту.
– Пойми, – продолжаю я, – и попробуй поставить себя на их место. Тедди и Полли не обязательно знать, что у тебя появилась новая… временная пассия. Что-то мимолетное. Представь, как они воспримут такое известие. Для них это станет предательством в отношении их матери с твоей стороны, предательством вашего с ней долгого и счастливого брака.
– Продолжай, – просит Лоренс после паузы, когда официант ставит перед ним чашечку с эспрессо.
– Мне кажется, тебе необходима уверенность… – Я набираю в легкие побольше воздуха и говорю, словно каждое слово тянут из меня клещами, но когда-то их все-таки нужно произнести. – …Абсолютная уверенность в нашем совместном будущем. Знаешь, Лоренс, у меня складывается впечатление, что как раз такой уверенности ты не ощущаешь.
Слова тяжело зависают над нашим столом, почти видимые, едва ли не осязаемые.
Вот она, думаю я. Вот она – решающая секунда. Я поставила все на эту карту. Причем знаю, как он ответит, – не будь у меня подобной убежденности, я бы и рта не раскрыла. Но всегда остается небольшая вероятность, что я грубо просчиталась.
Лоренс сидит передо мной, а я лишь наблюдаю, отмечая цвет его сорочки, очертания рук, длинные пальцы, смешно скрюченные вокруг почти кукольного размера чашечки. Момент длится и длится. Он кажется бесконечным. И я уже жду резкой отповеди.
– Ты не права, – произносит Лоренс. – Я… Я абсолютно уверен. Неужели ты этого не чувствуешь?
И я начинаю смеяться. От счастья и облегчения, как и от ощущения достигнутой цели, я забрасываю его вопросами: как, почему, когда? Спрашиваю обо всем, о чем долгие месяцы не решалась спросить, опасаясь спугнуть.
И он отвечает, взяв меня за руку:
– О, я все понял давным-давно! Еще в Бидденбруке. С того дня, когда приехал, зашел в вестибюль и увидел тебя на лестничной площадке. Помнишь? Я напугал тебя. Ты, кажется, спала… По крайней мере вид у тебя был заспанный. Ты должна помнить. Я увидел тебя, поднялся по лестнице, и вдруг что-то случилось. Меня словно током ударило… Это было очень странное ощущение. Понимаешь, о чем я говорю?
– Конечно, – отвечаю я и прищуриваюсь, будто стараюсь восстановить тот эпизод в памяти.
– Милая Фрэнсис, – произносит Лоренс ласково, но с обидой в голосе. – Ты никудышная лгунья. Лицо тебя выдает. Ты понятия не имеешь, о чем я толкую.
Я громко протестую и заявляю, что тоже помню это мгновение, но мои слова звучат неубедительно. Он теперь не сомневается: на самом деле я тогда ничего не ощутила. Зачем я сознательно ввожу его в заблуждение? Просто мне кажется, Лоренсу пойдет на пользу уверенность, что именно он стал инициатором всего. Пусть запомнит, как откровение посетило его, подвигнув на самостоятельные и решительные действия.
И хотя это не совсем справедливо по отношению к нему, но мне хочется, чтобы Лоренс думал, будто в тот момент, когда он впервые по-настоящему обратил на меня внимание, ощутив некую мистическую вибрацию воздуха между нами на лестнице в «Невере», я еще не питала к нему никаких чувств.
– В общем, пора все рассказать детям, – подводит он черту.
Бросается в глаза, что Лоренс не подвергает сомнению мою уверенность в прочности наших отношений. Он считает ее чем-то само собой разумеющимся. И правда, с чего бы ему думать иначе?
– Если только… – Его словно вдруг осеняет новая идея. – Если только ты не хочешь сделать это сама. Может, будет лучше, если именно ты обо всем поставишь в известность Полли? Наверняка она легче воспримет подобную новость из твоих уст.
Но я считаю, что по многим причинам это плохая идея, и доводы, которые я привожу, звучат убедительно.
– Да, ты права, – соглашается он не без сожаления. – Похоже, такого рода проблемы я должен решать сам.
Я вслух задаюсь вопросом, что станет для них наибольшим потрясением: факт появления в жизни отца другой женщины или же личность той, на ком он остановил свой выбор?
– О, я уверен: стоит им немного свыкнуться с этой переменой в моей жизни, как они быстро примут тебя, – заявляет Лоренс. – Для Полли ты стала очень дорога с момента первой встречи, да и с Тедди вряд ли возникнут сложности. По-моему, оба будут рады видеть, что я снова счастлив, как тебе кажется?
Естественно, говорю я, хотя уверена в обратном. Ох уж эта извечная слепота, которой страдает Лоренс! Она делает его эгоцентричным, переполняет ложным оптимизмом, лишает возможности всесторонне и четко проанализировать ситуацию. Он совершенно не способен предвидеть подводные камни и иные опасности, возникающие в семейной жизни. И уже не впервые мне становится жаль этого человека, у которого столь ограничено воображение, что он давно свалился бы в пропасть, если бы Элис с ее терпением, стоицизмом и пониманием не успевала наводить для него мосты на протяжении долгих лет.
– Значит, так, – говорит Лоренс. – В следующий четверг, закончив работать, приезжай ко мне, и мы вместе отправимся в Бидденбрук на долгие выходные.
По его словам, у него намечен ужин с Полли во вторник или среду, куда он пригласит теперь и Тедди, чтобы сообщить им обо всем, и тогда между ними не останется секретов.
Следующую неделю я постоянно ощущаю, как нарастает во мне напряжение. С трудом заставляю себя работать, настолько мои мысли затуманены видениями встречи Лоренса с Полли и Тедди, вероятными сценариями развития событий. Я предвижу сцены, где доминируют шок и потрясение, слезы и уговоры. И уж совсем маловероятным – настолько маловероятным, что это представляется чем-то из области фантастики, – рисуется вариант с примирением и пожеланиями счастья. Скажет ли Лоренс им обо всем с порога, едва успев обнять и помочь снять пальто? «Да, кстати, у меня есть для вас новости…» Нет. Он будет нервничать и постарается исподволь подвести их к известию, постепенно подготовить к нему.
Я постоянно держу рядом сотовый телефон, ожидая в любой момент звонка Полли. Даже в самых смелых мечтах не смею воображать, что она окажется довольна. Я готова выслушать ее слезливый монолог о том, как она зла на меня, в какой ужас повергло ее сообщение отца, а потом попытаться успокоить, объяснить, что никакой катастрофы не произошло.