Елисейские Поля — страница 62 из 66

Чад пригоревшего масла наполнил комнату. Мясо шипело и подпрыгивало на сковороде.

Анна Николаевна накрыла на стол.

— Мои ноги, мои бедные ноги, — вдруг вздохнула она. — Целый день стоять. Ах, как я устала!

Она закрыла глаза и прислонилась к стене.

— Я больше не могу так жить.

Оля села на корточки рядом с ней и погладила ее ноги. Такие красивые ножки в таких красивых туфельках на каблучках. Разве они могут болеть?

— Я больше не могу так, — повторила Анна Николаевна.

Отец бросил папиросу на пол.

— Ведь ты только что говорила, что не жалуешься?

Она поставила блюдо с бифштексами на стол:

— Давай обедать.

Оля взобралась на высокий стул. Анна Николаевна старательно резала для нее мясо маленькими кусочками.

— Жуй хорошенько, деточка.

Отец отодвинул тарелку:

— Опять пережарила. Ничего не умеешь. Есть нельзя.

Она ничего не ответила, она внимательно следила за дочерью.

— Не держи вилку в кулачке, Олечка.

— Скажешь ли ты мне наконец, где пропадала? — вдруг почти крикнул он и толкнул стол.

Тарелки и стаканы жалобно задребезжали. Оля уронила вилку.

Анна Николаевна обняла дочь:

— Не пугайся, папа шутит. Вот он нам сейчас козу сделает. Ну?

И отец сейчас же протянул к Оле руку.

— Идет коза рогатая. У-у-у, забодает, — сказал он еще срывающимся от волнения голосом.

Оля не смеялась, она недоверчиво смотрела на него. Анна Николаевна взяла ее к себе на колени.

— Как не стыдно пугать ребенка. Разве нельзя после?

Он встал, шумно отодвинул стул.

— Уложи ее спать. Нам надо объясниться.

Анна Николаевна раздела и вымыла Олю. Обыкновенно Оля капризничала, просила еще дать ей поиграть, но сегодня она только молча и испуганно прижималась к матери.

Уже лежа в своей маленькой кроватке, она не выпускала ее руки:

— Мамочка, не уходи. Расскажи мне сказку.

Анна Николаевна нагнулась, перекрестила и поцеловала дочь. Потом взбила подушку, поправила одеяло.

— Спи, деточка. Я спою тебе песенку.

Она села на стул рядом и, улыбаясь, тихо запела:

Ангел с неба прилетит,

Ангел нежно усыпит,

Будешь спать ты сладким сном

Под сияющим крылом.

Ее легкий, трогательный голос поднимался под самый потолок. И потолок вдруг раздвинулся. Оля увидела кусок ночного звездного неба и облако, плывущее по небу. Нет, это не облако, это ангел. Он, как птица, влетел в комнату через дырку потолка. Он розовый, сияющий. Вот он спустился на пол и босыми розовыми ногами тихо подходит к кровати. И вот уже не мама сидит на стуле, а розовый ангел. И не мамины руки поправляют подушку, а розовые сияющие крылья широко простираются над головой. И сразу становится совсем тихо, и веки тяжело закрываются. И только откуда-то далеко, снизу, с улицы, доносится голос отца:

— Долго ли ты будешь там сидеть? Ведь она уже спит.

И снова тихо и сияющие ангельские крылья над головой…

Оля открывает глаза. Отец стоит посреди комнаты без пиджака и размахивает руками.

Мама сидит на постели в одной рубашке, свесив голые ноги на пол. Растрепанные волосы падают ей на лоб, по щекам текут слезы. Она протягивает руки к отцу.

— Отдай мне ее, — просит она.

Отец топает ногой:

— Можешь убираться ко всем чертям! Но если Олю возьмешь, убью как собаку.

О чем они? Оля хочет спросить, позвать маму, но веки уже снова закрываются, и она засыпает.

Оля проснулась рано утром, вспомнила слова, слышанные во сне, — «убью как собаку». На рассвете ангел улетает, унося с собой ночные сны. Должно быть, он нечаянно обронил один кусочек сна, оттого Оля и помнит — «убью как собаку».

Утро было такое же, как всегда. Отец ушел на завод. Анна Николаевна одела Олю, расчесала ее мягкие, светлые волосы, долго целовала ее.

— Птенчик мой маленький, любишь ли ты меня?

Оля обняла ее за шею, сжала изо всех сил:

— Мамочка, вот как люблю.

Анна Николаевна напоила ее молоком, потом стала играть с ней в куклы.

— Мамочка, разве сегодня праздник?

Анна Николаевна грустно покачала головой:

— Ах нет, деточка. Сегодня совсем не праздник. Сегодня самый страшный день нашей жизни.

Оля не поняла.

— Отчего? Отчего, мама?

Но мама не ответила. Она взяла Олю на руки и быстро закружилась с ней по комнате:

— Хорошо так?

Оля забила в ладоши:

— Еще, еще потанцуем, пожалуйста. Как весело!

— Нельзя, деточка. Мне пора идти.

— В магазин?

— Нет. — Анна Николаевна прижала дочь к груди. — Нет, не в магазин.

— Возьми меня с собой, мамочка.

— Я не могу, — сказала мама тихо и заплакала.

Потом торопливо, не глядя в зеркало, надела шляпу и потертую шубку.

— До свиданья, Олечка.

И дверь закрылась за ней.

Оля осталась одна. В этом еще не было ничего необычайного. Мама каждое утро уходила на работу. Она вернется к завтраку. Оля села на коврик перед кроватью и занялась куклами.

Но к завтраку мама не пришла. И вечером тоже не пришла. Отец ходил по комнате от стола до шкафа, бледный и злой. Оля стояла на стуле у окна и, прижавшись лицом к стеклу, смотрела на улицу — не идет ли мама. Но мамы нигде не было видно.

В этот вечер не обедали. Когда часы пробили одиннадцать, отец вспомнил об Оле. Она все еще стояла у окна, сплюснув нос и щеки о холодное стекло.

— Оля, спать.

— А мама?

— Мама нас бросила. — Плечи отца вдруг задрожали, голова упала на стол, и он зарыдал, закрыв лицо руками. — Мама больше не придет.

С того дня началась новая, странная и печальная жизнь. Мамы не было. Мама не возвращалась. Отец даже запрещал вспоминать о ней.

— Она нас забыла, и мы ее забудем, — говорил он, целуя Олю. — Ты увидишь, как мы будем счастливы с тобой. Она нам совсем не нужна. Она скверная.

Оля молча и недоверчиво слушала отца.

Нет, мама не могла ее забыть. Нет, мама хорошая. Ах, если бы можно было убежать к ней.

Сердобольная соседка по комнате одевала и кормила теперь Олю. Она даже старалась рассказывать ей сказки. Но Оля не слушала. Она целыми днями стояла на стуле, прилипнув к холодному стеклу, — а вдруг она увидит маму.

В сочельник соседка с утра забрала Олю в свою комнату.

— Подожди, подожди, Олечка, — говорила она, гладя ее по голове. — Вот увидишь, что вечером будет.

— Что будет?

— Уж такое, такое, — соседка развела руками, — что и описать нельзя.

Олино сердце громко стукнуло в груди. Оля поняла: мама вернется. Она больше ни о чем не расспрашивала. Она села в угол и молча, не двигаясь стала ждать вечера.

Когда уже совсем стемнело и зажгли лампы, соседка надела на Олю новое красное платье и причесала ее. Наконец кто-то три раза тихо постучал в дверь.

— Идем. — Соседка как-то таинственно смотрела на Олю и взяла ее за руку.

Оля вся дрожала. От волнения ноги не слушались и было трудно идти. Сейчас, сейчас она увидит маму.

Они молча прошли по длинному, плохо освещенному коридору. Дверь широко распахнулась перед ними. Посреди комнаты, сияя огнями и золотыми украшениями, стояла большая елка. Рядом с ней на столе сидел белый плюшевый медведь. Тут же стояла тарелка со сладостями, ваза с апельсинами. Новые шерстяные чулки свешивались со стола.

Оля остановилась на пороге, растерянно оглядываясь.

Соседка легко толкнула ее:

— Это все тебе. Иди благодари папочку. Совсем ошалела от радости.

Отец вышел из-за елки, улыбаясь, и протянул руки:

— Олечка, ну же?..

Но Оля даже не взглянула ни на него, ни на елку, ни на медведя.

— Где? где? где? — Она вбежала в комнату, обогнула елку, заглянула за шкаф.

— Что ты ищешь, Олечка?

— Где мама? — крикнула Оля, — Где мама, где?

Отец взял ее за руку:

— Кто тебе сказал, что мама здесь? Не думай о ней. Вот смотри, какой мишка красавец.

Но Оля вырвала свою руку из пальцев отца:

— Мама! Где мама? Куда ее спрятали?

Отец рассердился и топнул ногой:

— Да перестанешь ли ты, гадкая девчонка?!

Оля снова обежала всю комнату, заглянула под стол и за шкаф.

— Мама, мама! — звала она.

Смущенная соседка старалась ее успокоить:

— Олечка, это тебе чулочки. Видишь, какая елка, а наверху звезда.

Оля вдруг поняла, что мамы нет. Она упала на пол и, забившись, закричала и заплакала.

Соседка подняла ее и стала быстро укладывать в постель. Оля затихла и только всхлипывала.

Отец тушил свечки на елке.

— Вот полюбуйтесь. Обрадовал дочку. Из-за этой проклятой елки, из-за этого медведя я две ночи сверхурочно работал.

Соседка сокрушенно и сочувствующе кивала:

— Не огорчайтесь так. Она еще маленькая. Она забудет. Через год и не вспомнит о матери.

Но Оля не забывала. Она ждала, она знала — мама вернется. Она мечтала, стоя у холодного окна: вот, как в сказке, в серебряных санях, запряженных белыми длинногривыми лошадьми, подъедет мама. Она выйдет из саней в сверкающем серебряном платье, в белой шубе с развевающимися перьями. Она быстро взойдет по лестнице. Оля побежит к ней навстречу, мама поднимет ее на руки, распахнув шубу, прижав ее к груди, к холодному, сверкающему платью, и будет целовать ее холодными красными губами. Они сядут в сани, лошади дернут, снег взовьется из-под копыт. От холода, от ветра, от счастья станет трудно дышать. Мамины руки будут крепко держать ее. Мамины губы будут нежно целовать ее. И они понесутся по белому, серебряному, широкому снегу все быстрей и быстрей, все дальше и дальше. В Россию, в Москву.

Оля вздохнула и широко открытыми глазами стала внимательно смотреть вниз, не едет ли уже мама в серебряных санях. Но внизу на улице проехало только такси. Торговка толкала с трудом нагруженную зеленью тележку. Из подворотни шмыгнула черная кошка. Нет, сейчас мама и не могла приехать. Мама приедет в особенный день, в праздник.

И этот праздник настал. В сущности, день был совсем обыкновенный, серый, туманный и среда. Но это все-таки был праздник.