– Кое-что еще? – с любопытством переспросил Джош.
– Мы вычислили, сколько надо холодного железа, чтобы отпугивать пришлецов и чтобы они не сообразили, сколько нас, – призналась я. – Нам даже не надо ставить железные изгороди или что-то такое. Мы вколачиваем железные гвозди в деревянный частокол вокруг деревни – но не абы как, а особым узором. И через этот узор могут пробиться только самые крупные пришлецы. А они боятся холода не меньше, чем мелкота.
– Да уж, как говорится, голь на выдумки хитра. Приходится вам выкручиваться – с единственным-то Охотником. Интересно, а после твоего отъезда, мог еще у кого-то пробудиться дар?
– В принципе мог. – Пожалуй, хватит с меня его расспросов, решила я. Пускай он сам теперь отвечает. – А кстати, раз мы заговорили о пробуждении дара – когда ты открыл в себе, что ты Псаймон?
Джош на мгновение завис… Ой, кажется, я задала неудобный вопрос, да?
– У нас это по-другому, – немного напряженно проговорил он. – Дар не пробуждается. Мы такими рождаемся.
Нет, так не пойдет. Я сейчас докопаюсь до истины.
– Э-э-э… В смысле… А как это? Ты еще младенец – а у тебя уже псайспособности?
Джош немного расслабился:
– Вроде того. И поэтому нас почти всегда забирают в специальные ясли. Псаймона легко распознать даже в младенце, – недовольным тоном прибавил он. – Они все время ревут. Действительно все время. Даже когда спят.
– Потому что на них валятся чьи-то мысли со всех сторон, а они еще не умеют защищаться? – предположила я. Джош кивнул. – Но ты сказал «почти всегда забирают». А тебя, получается, не забрали?
Джош качнул головой:
– Моя мама была Псаймоном. Думаю, и папа тоже, только мне про это не говорили. Когда я родился, родители уже расстались, и псайкорпус позволил маме самой меня воспитывать. В яслях для меня создавали бы защиту, пока я не подрос и не выучился создавать ее самостоятельно. А мама могла и сама это делать. И заодно учить меня, как пользоваться моими способностями. Ну и ходить-говорить, конечно, тоже. А потом я пошел в специальную школу для Псаймонов. Туда ходили воспитанники ясель. Но я, в отличие от всех одноклассников, после уроков шел домой.
Мне не надо было напрягать воображение, чтобы представить, каково ему приходилось. Я была совсем ребенком, когда во мне пробудился дар, навеки отделивший меня от обычных людей. Но у Джоша все-таки была мама. И вероятно, она сильно его любила, раз сумела настоять, чтобы ей оставили сына на воспитание.
Я даже не успела подумать – оно само как-то вырвалось.
– У тебя, наверное, лучшая мама в мире, – искренне сказала я.
Джош надолго умолк. И потом произнес:
– Ну… наверное. Даром что она постоянно выносила мне мозг: «Говори обычным языком, Джош». А мне-то куда проще было передать ей мысль прямо в голову!
Мне хотелось расспросить его, но я подумала, что не стоит. Он говорил о матери в прошедшем времени. Значит, с ней скорее всего что-то случилось. Если он захочет, то сам расскажет, а не захочет – приставать не буду.
Поэтому я просто поцеловала его, чтобы ничего не говорить.
Мы с Джошем уже не впервые целовались, но нам постоянно приходилось выискивать возможности, чтобы делать это без камер. И возможностей выпадало не так много. А сейчас нам никто не мешал, и я была не прочь продвинуться чуточку дальше.
Нет, не совсем уж в омут головой, конечно, но… В общем, в этот раз мы были смелее, и это оказалось, примерно как я себе и представляла. В смысле круто. Мне ужасно понравилось, что по телу разливается тепло, а сама я вся трепещу и вся такая взбудораженная. И еще мне ужасно понравились прикосновения Джоша к моей коже и к волосам. Хорошо, что я оставила волосы распущенными, потому что Джош пропускал их между пальцами, и это тоже было восхитительно. В голове у меня сидели наставления Кей, причем следовала я им неосознанно. Я раз сто перечитала те части ее писем, где говорилось, как вести себя на свидании, и, видимо, советы Кей глубоко въелись в мое подсознание. И в кои-то веки я не напрягалась, не дергалась, не чувствовала неловкости и не ощущала себя последней дурой.
Джош первым отстранился, еле слышно вздохнув.
– Мне надо быть осторожнее, – неохотно выговорил он.
– Осторожнее? – удивилась я. Он сказал это слово в каком-то своем смысле, не как обычно говорю его я.
– Псаймонам не полагается… Не приветствуется, когда мы вступаем в слишком близкий физический контакт с теми, кто нам нравится. Потому что тогда формируется психическая и эмоциональная зависимость, которая может вылезти наружу самым неподходящим образом. Даже через псайщит, – прибавил он. – Вместо мыслей, которые нам нужно прочесть, мы читаем то, что хотим прочесть. Инспекторы такого не любят. – И Джош уныло скривился.
Что-о?! От этих слов я прямо взбесилась. Дома, как мне казалось, у нас были люди, способные читать мысли. Живи мы в большом городе – их бы забрали в псайкорпус. А так они предпочитали становиться монахами. Точно не знаю, чем они занимались – то ли раннее оповещение, то ли еще что-то такое… Но им никогда никто не указывал, что и как делать! И не запрещал жить нормальной жизнью!
Ладно, ладно. Джош ведь тут ни при чем. Давай о чем-нибудь другом.
– А каково было расти в городе? – спросила я. Тоже не самый удобный вопрос – но куда деваться?
Джош рассмеялся немного принужденно:
– Ну, здешние-то дети по сравнению с вами как сыр в масле катаются. Вы, деревня, по уши в делах. Вам и в видигры резануться некогда!
– Типа того, – фыркнула я. – И что ты делал в детстве? Все время в видигры резался?
– Нас же учиться заставляли! – возразил он. – А многих – еще и спортом заниматься. Думаю, очутись я на настоящем склоне горы – смог бы ездить на лыжах. И еще на сноуборде. И я много занимался бегом.
Вот это открытие. Точнее, открытий было два. Во-первых, оказывается, городские дети не свободны. Их держат, по сути, взаперти. Вот почему они так навостряются играть в эти свои игры. Не знаю, понимают ли это родители, но власти-то понимают: ребенку опасно быть на улице без присмотра. Чтобы выпустить детей на волю и позволить им носиться где ни попадя, как мы в Укромье или в Анстоновом Роднике, сперва нужно подготовить их, как готовили нас. Внушить, что мир – весьма небезопасное местечко. Обучить всем навыкам и приемам, чтобы никто не мог увести ребенка обманом или похитить. А если детей всему этому учить – родителям придется расстаться со сказкой о собственной безопасности.
– А с другими детьми ты играл? – спросила я. – Не по видэфиру, а по-настоящему, вживую?
– Играл – я же учился в псаймонской школе, – ответил Джош. – Ребенка с псионическими способностями никто не пустит играть с нормальными детьми.
Оно и понятно. Дети импульсивны, держать себя в руках не умеют. Детская потасовка с маленьким Псаймоном может закончиться не синяком и расквашенным носом, а больничной койкой и вообще комой. Это смотря какие у Джоша способности.
– И за нами приглядывали, – продолжил Джош. – На шестерых детей – двое взрослых. Ну, чтобы нас никто не задирал. Ведь дети с псайспособностями – большая редкость, как Охотники и Маги. Лишиться потенциального Псаймона – большая утрата.
– В каком смысле «лишиться»? – не поняла я.
– Бывает, Псаймоны неосознанно подавляют свои способности, – поспешно ответил Джош. Кажется, даже слишком поспешно. И что там у них за странные ясли? Что за школа? И Джош сменил тему, словно уходя именно от этого вопроса. – Если у кого способности небольшие, это годам к девяти-десяти проявляется. Таких детей отправляют в другие школы. Им там дают общую школьную программу плюс знания, что делать с теми крохами дара, что им достались. Такие ребята никогда не попадают в псайкорпус. Они идут работать на видканалы, из них получаются очень толковые секретари, или они служат в армии.
Определенно что-то тут не то. Я опять сменила тему и заговорила о грозах. Принялась расспрашивать, какие грозы были прежде и что Джош и его коллеги делают, когда стихия запирает их в префектуре. Выяснилось, что они там маются всякой ерундой, а потом появляются приказы типа «Персоналу отныне и впредь возбраняется устраивать гонки на офисных креслах» или «Персоналу не разрешается использовать копировальную технику для копирования чего бы то ни было, кроме документов».
И тут завелись оба наших перскома, напоминая нам, что делу время, потехе час и обоим нам с утра на службу.
– Труба зовет, – пробурчала я. Джош хихикнул. – Слушай, ты ведь живешь тут совсем рядом, в нескольких кварталах, да? – спросила я. – Так зачем тебе ехать со мной, а потом так долго возвращаться? Можно меня не провожать.
– Но мне нравится тебя провожать! – запротестовал он.
Я не стала спорить. Мы заказали транспод и поехали вместе в штаб. Жалко только, транспод был с водителем, и мы всю дорогу просто держались за ручки. Я была совсем не прочь еще разок зайти чуть дальше поцелуев. Надо же как-то сгладить эту неловкость, которая возникла, когда Джош первым отпрянул. Транспод высадил меня у входа в штаб, и я пошла к себе. И меня почему-то не покидало ощущение, будто я что-то упустила. Только я никак не могла понять, что именно.
7
В этот раз я спустилась в водосток на западной стороне Узла. Считыватель на дверях маленького бункера вполне удовлетворился моим перскомом. И мы с Гончими полезли вниз.
Туннель казался совершенно пустынным. Пахло мокрым бетоном и сыростью. Но после стычки с нагами я оставалась бы настороже, даже не будь Охотницей.
Я окинула взглядом свою стаю. Раз мы сегодня одни, то пускай занимают позиции по своему усмотрению. Гончие повернули ко мне морды в ожидании приказа.
– Стройтесь в произвольном порядке, – сказала я. – Мы снова направляемся в Узел.
Ча и Мирддин (кстати, Мирддин, похоже, занял должность заместителя вожака) согласно кивнули. Мирддин убежал вперед, а Ча занял место справа от меня. Остальные Гончие окружили нас.