Однако на следующий день, 12 апреля, в газете «Journal de 1’ Empire» появилась очень непристойная, по словам Чернышева, статья, в которой французскому обществу рекомендовалось остерегаться «молодого интригана среднего роста, со свежим лицом, черными волосами, хорошо одетого и выдающего себя за курьера, доставляющего депеши, на деле же злоупотребляющего доверием к нему простодушных людей». Ядовитая статья наделала много шума в придворных и дипломатических кругах Франции. Трудно утверждать, что за публикацией этой статьи стоял Наполеон. Видимо, в этот период он не был еще готов одобрить радикальные меры против Чернышева из-за опасения вызвать обострение отношений с Россией. Но, как бы там ни было, это была попытка одернуть ретивого полковника и отпугнуть от него излишне откровенных высокопоставленных знакомых. Вслед за окриком последовало объяснение обер-гофмаршала Наполеона, который от имени императора передал, что «Его величество с гневом и негодованием прочел статью, помещенную в официальной газете… что в справедливом негодовании он сделал выговор за это герцогу Ровиго, велел исключить из службы при министре полиции Эсменара, автора этой статьи, и на три месяца уволить от издания редактора журнала». Однако министр полиции старался сделать все для изоляции иностранцев во Франции, воспрепятствовать их доступу к разведывательной информации. В сентябре 1811 года Чернышев докладывал Румянцеву, что деятельность Ровиго «заключается в том, чтобы препятствовать всяким собраниям, уничтожить все общественные связи, даже самые невинные и неспособные побуждать подозрений. Особенно он хочет уединить иностранцев; он часто говорит тем, кто их принимает, что это ему не нравится». «Поэтому, — завершает Александр Иванович, — пребывание в Париже сделалось ужасным и особенно невыносимо для тех, которые по обязанности должны следить за ходом текущих событий».
За Чернышевым же был установлен особый контроль. В письме от 6 (18) декабря 1811 года, адресованном Барклаю, Чернышев отмечает, что в течение трех месяцев находился под наблюдением полиции более жестким, чем когда-либо. В доме, где проживал Чернышев, поселился сотрудник полиции, который проговорился слугам, что выбрал там квартиру с целью шпионить за их хозяином.
О пристальном внимании полиции к российскому посольству и к нему самому полковнику удалось узнать от агентов в военном министерстве и военной администрации. Во второй половине ноября туда поступил грозный циркуляр Наполеона: «Министр полиции меня информирует, что краткая ведомость о дислокации войск империи… оказывается у русских, как только она выходит в свет. Эта ведомость дошла даже до их войск и штабов. Горе тому, кто виновен в этом презренном предательстве, я смогу навести порядок, разоблачить преступника и заставить его понести наказание, которое он заслуживает».
Циркуляр, по словам Чернышева, посеял такой ужас среди сотрудников, что «первым их побуждением было прекратить всякие сношения со мной». Александру Ивановичу пришлось употребить все свои доводы, чтобы не потерять с таким трудом созданную негласную агентуру. Чернышев убеждал агентов, что выражения циркуляра свидетельствуют о том, что подозрения не направлены конкретно против кого-либо из них. Более того, в циркуляре речь идет о краткой ведомости, которую ему давно не передавали. Наконец он заверил своих агентов, что они могут рассчитывать на его осторожность в сохранении тайны. В итоге Чернышеву удалось снова получить секретные сведения о французских войсках. Правда, уверенность в том, что он сохранит и дальше негласных агентов в военном министерстве и в военной администрации, таяла на глазах. Произошло ужесточение мер по охране секретной информации. Было решено впредь отказаться от печатания краткой ведомости и переписывать ее от руки в трех экземплярах — для императора и двух министров. Проанализировав ситуацию, Чернышев пришел к заключению, что вывод полиции о русской агентуре в военных министерствах был сделан на основании информации, поступившей из России. «До посла Франции и наемников герцога Ровиго в С.-Петербурге дошли сведения о направлении подобных материалов из Парижа, о чем они не преминули сообщить». При этом он не сомневался, что «императору Наполеону до сих пор не удалось выявить источник получения нами этих материалов». Вокруг Чернышева была соткана целая шпионская сеть. Полицейские ищейки под руководством префекта Паскье докладывали о каждом шаге русского полковника министру полиции Савари и министру иностранных дел Марэ, герцогу Бассано.
Приближался роковой 1812 год. Сознавая, что его деятельность становится все более подозрительной в глазах французского правительства, и желая в скорой войне защищать Родину с оружием в руках, Чернышев просит отозвать его в Россию. 31 декабря 1811 года (12 января 1812 года) полковник пишет графу Румянцеву: «Продолжение моего пребывания в Париже зависит исключительно от императора Наполеона… Он не намерен отправить меня обратно;… мне оказывается слишком много чести, опасаясь меня, и поэтому стараются противодействовать мне и удерживать здесь… Надеюсь, что вы уверены в том, что я не опасаюсь неприятностей, связанных с подобным положением; мною руководит не желание избегнуть захвата моих бумаг, может быть даже лишение свободы… Я крайне буду огорчен, если не буду немедленно на своем месте, лишь только война призовет всех военных к исполнению своего долга… Примите участие, чтобы осуществилось мое желание… возвратиться в Петербург под видом ли вызова меня или отпуска, или по каким-либо другим причинам, которые сочтут более приличными». Избавление неожиданно пришло от самого Наполеона, который принял решение отправить Чернышева с письмом к Александру. После короткой аудиенции 13 (25) февраля 1812 года он выехал в Петербург.
По словам тогдашних остряков, совершая поездки между Петербургом и Парижем с заездом в другие западноевропейские столицы, Чернышев преодолел большее расстояние, чем если бы совершил кругосветное путешествие.
На следующий же день после отъезда Чернышева в его квартиру нагрянула полиция и произвела обыск[25]. В кабинете были найдены обрывки писем и записок, а в камине в спальне оказалась груда пепла от сожженных бумаг. В надежде найти уцелевшие от огня листы было решено перебрать пепел на ковре, лежащем рядом с камином. Когда же подняли ковер, под ним якобы оказалось письмо, «случайно попавшее туда и таким образом избегнувшее уничтожения». Письмо гласило:
«Господин граф[26], вы гнетете меня своими просьбами. Могу ли я сделать для вас более того, что делаю? Сколько я переношу неприятностей, чтобы заслужить случайную награду. Вы удивитесь завтра тому, что я вам дам. Будьте у себя в 7 часов утра. Теперь 10 часов: я бросаю перо, чтобы достать сведения о дислокации Великой армии в Германии по сегодняшний день. Формируется четвертый корпус, состав которого совершенно известен, но время не позволяет мне дать вам об этом все подробности. Императорская гвардия войдет в состав Великой армии. До завтра в 7 часов утра.
М.».
Это письмо стало роковым для автора и связало навсегда его имя с Чернышевым. События, согласно французской версии, развивались следующим образом. Находку сочли прямым доказательством совершения государственной измены. Письмо было подписано одной буквой «М» и, очевидно, под ней скрывался человек, имеющий доступ к тайнам военного ведомства. На первых порах поиск в военном министерстве и военной администрации не дал результатов. И лишь после того, как обратились к сотрудникам кабинета начальника Генерального штаба, немедленно заподозрили, не скрывается ли под буквой «М» один из мелких чиновников по фамилии Мишель. Этого Мишеля отыскали в военной администрации, где он занимал место в отделе обмундирования; у него был лучший почерк во всем ведомстве, но он пользовался сомнительной репутацией человека пьющего и живущего не по средствам. Немедленно достали написанную им бумагу и по сравнении ее с найденной запиской почерк оказался тождественным. Спустя час Мишеля привезли в министерство полиции и он чистосердечно сознался в сношениях с Чернышевым.
На первых же допросах вскрылось, что преступные действия Мишеля начались за много лет до ареста, а «грехопадение» предопределила встреча с секретарем русского посольства Убри в 1803 году.
По показаниям Мишеля в суде, знакомство его с Убри произошло следующим образом.
Однажды он случайно встретил на бульваре незнакомого господина, который, заметив в руках Мишеля исписанный лист бумаги, поинтересовался, его ли это почерк. Получив утвердительный ответ, незнакомец представился сотрудником посольства России и попросил переписать ряд имеющихся у него документов. Вряд ли для Убри эта встреча была случайной. Мишель согласился с предложением и переписал три или четыре бумаги безобидного свойства, за что ему была заплачена тысяча франков, плата совершенно несоразмерная с проделанной работой. Получив большие деньги, Мишель не устоял, когда в следующий раз его попросили за такую же сумму достать сведения об организации и дислокации французских войск. Отъезд Убри из Парижа в сентябре 1804 года прервал отношения русского посольства с Мишелем, которые были восстановлены только в 1806 году, в ходе кратковременного пребывания Убри во Франции. И снова связь с Мишелем прерывается, на сей раз до сентября 1807 года, когда в Париже появляется русская миссия во главе с графом Петром Александровичем Толстым. В составе миссии состоял советник посольства Нессельроде, который и продолжил работу с Мишелем. В 1809 году Мишель был переведен в военную администрацию, в отдел по обмундированию войск. Сведения военного характера стали поступать от него только с начала 1811 года, хотя Мишель и продолжал работать на прежнем месте.
С назначением в военную администрацию Мишель потерял доступ к разведывательной информации, интерес к которой проявляло российское посольство. Прошло достаточно времени, прежде чем Мишель нашел сообщников. Первым из них стал Жан Мозес (по прозвищу Мирабо, 35 лет), сторож отдела военного министерства, где раньше служил Мишель. Сторож носил к переплетчику ведомость дислокации французской армии, которая составлялась в отделе два раза в месяц. На это отводилось ограниченное время, но Мозес ухитрялся выкраивать три четверти часа, которых хватало Мишелю для копирования секретных сведений. Свой интерес Мишель объяснил тем, что в армии служит его богатый и бездетный родственник, единственным наследником которого он является. Мозес удовлетворялся таким объяснением. А потому без всякого подозрения получал за столь пустячную в его глазах услугу по пять-шесть франков. Но вскоре начальнику отдела показалось, что сторож слишком долго ходит к переплетчику, и вместо него стали посылать другого служащего. Однако Мишель привлек к сотрудничеству Луи-Франсуа-Александра Сальмона, 32 лет, служившего в отделе инспекции войск военного министерства, и Луи-Франсуа Саже, 35 лет, чиновника военного министерства в отделе по передвижению войск. В 1811 году Сальмон доставил Мишелю сведения о составе пехотных полков в Германии, а затем каждые две недели представлял ведомость о передислокации французских войск. В декабре 1811 года Сальмон по сведениям, полученным от Саже, составил общ