[54].
В свою очередь штаб Юго-Западного фронта телеграфировал следующее:
«Агентура полковника Игнатьева 2-го, основанная в декабре 1915 года, уже с февраля 1916 года давала ценные сведения и в большинстве случаев отмечала все важнейшие в военном отношении события жизни противника (выделено мной. — М. А.). Особенно ценными являлись сведения о перевозках, которые в связи со сведениями, добытыми войсковой разведкой, давали возможность судить о намерениях и планах противника. Кроме того, агентура давала много ценных сведений о новых формированиях, вооружении и экономическом состоянии австро-германцев (выделено мной. — М. А.). Сравнительная дороговизна объясняется тем, что, первое, работа ее не была подготовлена в мирное время, второе, около 20 процентов всех посланных денег идет на потерю в курсе при пересылке из Франции в нейтральные страны, Австрию и Германию. Третье, агентам выплачивается крупное вознаграждение. На основании изложенного продолжение работы организаций полковника Игнатьева желательно, хотя денежные затраты представляются значительными»[55]. Телеграмма была подписана генерал-квартирмейстером штаба Западного фронта генералом Н. Н. Духониным.
В то же время генерал В. Е. Скалой в докладе генерал-квартирмейстеру Ставки от 4 мая 1917 года высказал совершенно противоположную точку зрения. Он, в частности, отмечал, что сведения о перевозках поступают в весьма большом количестве, «но основываться на этих данных, безусловно, нельзя… На основании их нельзя делать каких-либо выводов. Сведения о новых формированиях внутри страны ограничиваются, обычно, только указаниями на то, что идут какие-то формирования. Достоверные данные о том, что именно формируется, получаются весьма редко. Сведения о планах и намерениях противника никогда не могут считаться достоверными, хотя и почерпнуты из самых якобы достоверных источников. Но они… очень часто могут служить показанием того, какие слухи умышленно распространяются нашими противниками о своих планах. Сведения политического и экономического характера… часто заимствуются из газет»[56]. И далее: «… Ввиду крайней трудности добывать достоверные сведения о перевозках, а с другой стороны — полной возможности для недобросовестных агентов посылать вымышленные сведения, казалось бы желательным совсем отказаться от получения агентурным путем сведений о перевозках, которые в весьма редких случаях совпадают с действительностью, а если и оказываются верными, то обыкновенно уже раньше известны из данных нашей или союзной войсковой разведки».
Назрел вопрос ликвидации «римской» организации штаба Юго-Западного фронта и восьми пунктов «Римской» организации Ставки, решение о чем было принято. Ликвидация двух вышеперечисленных агентурных организаций, однако, не коснулась организации «Гаврилова», которая в основном освещала железнодорожные перевозки войск противника.
С приходом к власти Временного правительства над головой Павла Игнатьева и его брата Алексея стали сгущаться тучи. В августе 1917 года по предписанию военного представителя Временного правительства генерала М. И. Занкевича была создана комиссия под руководством полковника Кривенко для проверки деятельности «Русского военного бюро при Межсоюзническом комитете». Комиссией были изучены информационные телеграммы девяти зарубежных агентурных организаций, из имеющихся 13 организаций штабов фронтов и Ставки, направленные в Центр за период с 1 мая по 1 августа 1917 года. Выводы комиссии были совершенно обескураживающими. Так, после проверки из 324 направленных в Россию донесений ценными признаны 38, запоздалыми — 17, бесполезными — 87, несерьезными — 28, неверными — 154. «Существующая организация бюро, как отмечалось в докладе комиссии, совершенно не отвечает ни задачам, возлагаемым на него, ни особо крупным суммам, отпускаемым на его содержание»[57].
Может быть, этот доклад и вошел бы в историю без комментариев, но полковник Кривенко сделал одну ошибку — ища поддержки своей позиции, он обратился к помощнику 2-го обер-квартирмейстера ГУГШ — к тому времени руководителю органа, объединявшего деятельность разведок Генерального штаба, Ставки и штабов фронтов — генерал-майору П. Ф. Рябикову. В письме, приложенном к выводам комиссии, Кривенко писал:
«…Выбор материалов дает тебе возможность самому разобраться в пользе этого учреждения, стоящего русской казне до или свыше 200 000 франков в месяц. По моему личному мнению, эту лавочку нужно или просто уничтожить за ненадобностью, или переделать радикальнейшим образом. Дело такое серьезное, особенно при условии, что милейший Головань (С. А. Головань — военный агент в Швейцарии. — М. А.) совершенно не в состоянии дать какого-либо разведывательного размаха в Швейцарии. Между тем сотрудники организации Игнатьева 2-го — дети едва из пеленок, столь же подготовлены к специальной разведывательной деятельности, как я к службе инженера на заводе»[58].
Итак, доклад комиссии, которая даже не удосужилась правильно воспроизвести название органа, возглавляемого Игнатьевым 2-м, окольными путями поступил в ГУГШ. Сам председатель имел отношение к агентурной разведке, как, по его собственным словам, «к службе инженера на заводе». Но вердикт вынес.
В Генеральном штабе было тщательно проверено каждое донесение от упомянутых агентурных организаций, и чаще всего оценки этих донесений кардинально расходились с оценками, сделанными комиссией Кривенко.
На приложенном к письму докладе комиссии рукой адресата было начертано: «Выводы вовсе не соответствуют положению дела, кроме того, они для нас лишены интереса… Инициатива расследования мне непонятна».
Надо полагать, генерал-майор Рябиков лукавил, говоря о «непонятности» инициативы расследования. Причины ее изложены как в письме, так и в выводах комиссии. Так, далее вслед за цитируемым отрывком полковник Кривенко пишет: «Все это, конечно, касается меня лишь косвенно. Наши сведения мы черпаем из французской и английской Главных квартир и потому есть или нет парижское бюро Игнатьева 2-го — для нас значения не имеет…» А в самом докладе комиссии в выводах, вслед за перечислением мер по реорганизации Бюро, говорится: «Подобная реорганизация требует теснейшей связи разведывательного бюро с органами, ведающими общими оперативными работами, а равно обладающими всей совокупностью наличных данных об обстановке, группировке сил противника и т. д.». Против этого аргумента возразить трудно. Но в качестве таких органов полковник называет почему-то не Ставку и не Генеральный штаб. Он продолжает: «…каковое слияние достигается подчинением этого бюро военному представителю Временного правительства при французских армиях». После чего как «инициатива расследования», так и причины разгромных выводов становятся совершенно прозрачными: представители Временного правительства просто-напросто решили прибрать русское отделение Межсоюзнического бюро под свою руку. В этом случае дальнейшую его судьбу предугадать было нетрудно, ибо все, чего касалась рука Временного правительства, разваливалось мгновенно и необратимо.
Рапорт «доброжелателя» Кривенко был далеко не единственным. Множилось число доносов от «обиженных» сотрудников. Так, изгнанный Игнатьевым из рядов разведки за полной непригодностью агент Кобылковский, когда ему было предложено вернуться в Россию, обвинил полковника в том, что он являлся посредником в сделках по заключению сепаратного мира между германским императором и царицей Александрой Федоровной. Французская контрразведка тщательно собирала любой компромат на него и его агентов, вплоть до того, что он будто бы одобрял создание солдатского комитета среди своих подчиненных. Итальянская контрразведка, наоборот, «уличает» его в монархических симпатиях и намерениях восстановить монархию в России с помощью Германии. Наконец, согласно донесениям французских агентов, «во время ужина в сентябре у лейтенанта Перникова… некий офицер по фамилии Кульнев сказал братьям Игнатьевым, что ему непонятно, почему союзники до сих пор терпят их поведение и само пребывание в Париже. Обращаясь к полковнику Павлу со словами: «Ваше гнусное ремесло вызывает у меня отвращение» — он заявил ему: «Я проинформирую Керенского о вашем поведении»[59]. Трудно понять, что имел в виду господин Кульнев: «революционные» симпатии Игнатьева, или же его «монархические» симпатии, или же само «ремесло», которое у российских либералов всегда вызывало отвращение — впрочем, они никогда не брезговали пользоваться его плодами. Как бы то ни было, времени на то, чтобы добить графа Павла Игнатьева, у Временного правительства уже не оставалось.
В январе 1918 года решением союзных властей российская военная миссия при Межсоюзническом бюро была упразднена, ее архивы опечатаны и переданы в Историческую секцию французского Генштаба.
В 20-е годы в эмигрантской среде в Париже были предприняты попытки окончательно дискредитировать П. Игнатьева, доказав некую его связь в годы Первой мировой войны с немцами и наличие в его агентурной сети двойных агентов и тем самым обвинить его в государственной измене. Русский общевоинский союз (РОВС), начавший эту провокационную затею, даже попытался найти законные основания для начала следствия и передачи его дела в военный суд. Однако известный журналист П. Бурцев считал эти сведения ложными и недостаточными для выдвижения обвинения. Все попытки РОВСа организовать судилище над Игнатьевым 2-м оказались безуспешными и ничем не закончились.
Эти инсинуации не прошли бесследно только для самого Павла Алексеевича. Он умер в Париже 19 ноября (по старому стилю) 1930 года и похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.
В годы войны Павел Алексеевич жил какое-то время гражданским браком с Марией Андреевной Левиц фон Менар (первый муж — жандармский офицер, полковник), урожденной Истоминой, которую любил и которая отвечала ему взаимностью.