[61] Александр Коротков. За проделанную работу (а в задание, в частности, входило проведение двух чрезвычайно опасных так называемых «литерных операций») он был награжден своим первым орденом — Красной Звезды. А через два месяца нарком НКВД Лаврентий Берия уволил 29-летнего орденоносца из органов государственной безопасности.
Причина увольнения по тем временам более чем серьезная: за десять лет до этого рекомендовал юношу на работу в ОГПУ бывший секретарь ВЧК-ОГПУ Вениамин Герсон, «разоблаченный как враг народа», а потому репрессированный. Правда, рекомендовал не на оперативную должность в Иностранный отдел (ИНО) — так тогда называлась советская внешняя разведка, а всего лишь в качестве лифтового в хозяйственное управление. Но для кадровиков НКВД и самого наркома это теперь не имело никакого значения, коль скоро связь Короткова с «врагом народа» установлена достоверно.
Многие сослуживцы полагали, что «Саше» (так называли Короткова в узком кругу разведчиков) еще повезло.
Иных коллег, отозванных из зарубежных командировок, арестовывали прямо на вокзале. Других увольняли, дозволяли устроиться на хорошую работу в престижные гражданские организации, например во Всесоюзный радиокомитет, в одну из редакций иновещания (учитывалось знание европейского или восточного языка), а затем, самое большее через пол года, все же арестовывали. Увольнению из органов НКВД обычно предшествовало исключение из партии, в редких, единичных случаях — вынесение строгого выговора с занесением в учетную карточку.
На партийном собрании жертва так называемого «персонального дела» должна была в обязательном порядке каяться во всех смертных грехах. Особенно — в утрате политической бдительности, связях с уже изобличенными «врагами народа» (своими вчерашними начальниками), отречься от арестованных родственников, клясться в беспредельной верности великому вождю товарищу Сталину и его близкому соратнику товарищу Берии.
Бывали случаи, когда, убедившись в неизбежности скорого ареста, сотрудник пускал себе пулю в висок из табельного пистолета или выбрасывался из окна служебного кабинета.
Коротков не покончил с собой и ни в чем каяться не стал. Он взбунтовался. Некоторые друзья и сослуживцы посчитали даже, что с Сашей случился приступ внезапного и острого умопомешательства. Капитан госбезопасности Коротков обжаловал приказ в письме на имя самого же наркома! Не только отверг все, как ему казалось, возможные мотивы увольнения, но, по сути, потребовал восстановить его на службе в разведке!
О степени изумления Лаврентия Берии можно только догадываться[62]. Об этом письме долгие годы на Лубянке, а затем и в Ясеневе ходили легенды. Кое-кто вообще даже сомневался в его существовании. Лишь несколько лет назад автор получил возможность впервые и полностью опубликовать его.
Народному Комиссару Внутренних Дел Союза ССР т. Берия
Короткова А. М.
быв. с[отрудни]ка 5-го отд. Г.У.Г.Б. НКВД[63].
8.1.1939 г. мне было объявлено об моем увольнении из органов. Так как в течение десятилетней работы в органах я старался все свои силы и знания отдавать на пользу нашей партии, не чувствую за собой какой-либо вины перед партией и не был чем-либо замаран на чекистской и общественной работе, думаю, что не заслужил этого увольнения.
В органах я начал работать в 1928 г. лифтовым, год проработал делопроизводителем в 5 от[деле] ГУ ГБ, а в 1930 г. был назначен помощником] Уполномоченного.
В 1933 г. был послан во Францию в подполье, выполнял там задания резидента по слежке за сотрудниками французского военного министерства и установлению их адресов, работал с двумя агентами.
В 1936 г. был вновь послан за границу — в Германию для работы по технической разведке и думаю, что несмотря на весьма тяжелые условия работы, мне удалось кое-что сделать полезного для партии и родины, и доказательства этому можно найти в делах 5-го отдела.
В декабре 1937 г. мне было предложено выехать в подполье во Францию для руководства группой, созданной для ликвидации ряда предателей, оставшихся за границей.
В марте 1938 г. моя группа ликвидировала «Жулика», в июле «Кустаря», и я руководил непосредственным выполнением операций и выполнял самую черную, неприятную и опасную работу.
Я считал, что шел на полезное для партии дело и потому ни на минуту не колебался подвергнуть себя риску поплатиться за это каторгой или виселицей. А то, что это, в случае провала было бы именно так, у меня есть все основания думать, т. к. хотя я вероятно и продавался разоблаченными ныне врагами народа, сам однако не продавался, и у меня не было ни намерения, ни желания, ни причин для этого.
За границей я в общей сложности пробыл 4 года, из них 2,5 года в подполье. Находясь за границей, изучил в совершенстве немецкий язык и неплохо французский. Изучил также и некоторые страны, в которых бывал, обычаи и нравы их народов.
Ехал за границу только из-за желания принести своей работой там пользу и думаю, что не один знающий меня человек может подтвердить, что я не барахольщик, и что меня не прельщало заграничное житье.
По общественной линии я неоднократно избирался секретарем комсомольской организации отдела или работал с пионерами и неплохо показал себя на работе.
Что касается моей жены, то несмотря на наличие у нее родственников за границей, на ее долгое проживание там, несмотря на компрометирующие материалы против ее умершего в 1936 г. отца, я полностью уверен в ее преданности партии и могу нести за нее любую ответственность. К тому же она неплохо показала себя как работница в отделе и комсомольской организации. Я отлично понимаю необходимость профилактических мер, но поскольку проводится индивидуальный подход, то выходит, что я заслужил такого недоверия, которое обусловливает мое увольнение из органов. В то же время я не знаю за собой проступков, могущих быть причиной отнятия у меня чести работать в органах. Очутиться в таком положении беспредельно тяжело и обидно.
Прошу Вас пересмотреть решение о моем увольнении.
Коротков.
9.1.1939 г.
Почти год письмо Короткова пролежало в сейфе наркома. А по прошествии этого времени Берия так же внезапно, как уволил, восстановил «штрафника» в кадрах и направил в двухмесячную загранкомандировку! По возвращении Коротков был повышен в должности и переведен из кандидатов в члены ВКП(б).
О твердом характере и чувстве собственного достоинства Короткова говорит и такой факт. Во время войны он несколько раз забрасывался в Югославию, где успешно выполнил ряд ответственных заданий. Его заслуги были отмечены высшим югославским орденом — Золотой «Партизанской звездой» 1-й степени.
В 1948 году по указанию Сталина, раздраженного независимостью руководителя Югославии маршала Иосипа Броз Тито, все отношения между СССР и этой страной были надолго прерваны. В советских газетах была опубликована чудовищная по нагромождению лживых обвинений «редакционная» (спущенная сверху, из Политбюро ЦК ВКП(б)) статья под хлестким названием «Югославская компартия во власти убийц и шпионов». Было отдано категорическое предписание, чтобы советские граждане, удостоенные югославских правительственных наград, в знак «единодушного протеста» демонстративно от них отказались. Советским воинам, участвовавшим в освобождении югославской столицы, было предложено «добровольно» обменять советскую медаль «За освобождение Белграда» на медаль «За боевые заслуги».
Александр Михайлович Коротков, тогда уже полковник, занимавший ответственный пост в центральном аппарате разведки, свою Золотую «Партизанскую звезду» не сдал.
…Он родился в Москве в 1909 году. Отца своего Александр никогда в жизни не видел, поскольку мать, будучи в положении, к тому же имея на руках двух старших детей — Павла и Нину, ушла от мужа без всяких объяснений. Более того, взяла с младшего сына обещание никогда с отцом не встречаться. Похоже, свой сильный, даже жесткий характер Александр унаследовал именно от матери. Данное ей в детстве слово сдержал, хотя отец спустя годы пытался с ним хотя бы познакомиться.
В трудные годы Первой мировой и Гражданской войн семья бедствовала, настолько, что старшего сына Павла взяли на содержание бездетные родственники, жившие, по счастью, неподалеку. Тем не менее Александр сумел закончить полную среднюю школу, после чего начал работать учеником частника-электромонтера.
Братья дружили, вместе играли в футбол и хоккей на вполне приличном уровне. Павел Коротков в этом весьма преуспел: впоследствии стал первым чемпионом СССР по футболу в 1936 году в составе московского «Динамо». Вместе с ним играли такие знаменитости, как Михаил Якушин и Аркадий Чернышев. Пять раз Павел становился чемпионом СССР и по хоккею. Впоследствии, работая уже в армейском клубе, заслуженный мастер спорта СССР Павел Коротков привел в качестве играющего тренера в хоккей легендарного Всеволода Боброва. Занятно, что с легкой руки популярного спортивного радиокомментатора Вадима Синявского фамилию Павла произносили с ударением на первом слоге — Коротков, Александр же всегда был Коротковым, с ударением на слоге последнем.
Александр был разносторонним спортсменом, но главным его увлечением стал теннис, который в России всегда считался занятием чуть ли не аристократическим. В тогдашней Москве имелось тогда всего 3–4 корта, так что простым смертным попасть на них было практически невозможно. Саше невероятно повезло: отец его друга Бориса Новикова работал на небольшом динамовском стадионе на Петровке, и потому ребята имели возможность играть на здешних кортах почти столько, сколько хотели. Борис Новиков впоследствии стал одним из ведущих теннисистов страны, чемпионом СССР, а затем тренером. Александр же, насколько удалось установить автору, играл в силу крепкого первого разряда.
На этом корте и приметил юношу Вениамин Герсон, один из создателей и руководителей первого в СССР добровольного спортивного общества «Динамо». Увидел и загорелся идеей завлечь перспективного молодого спортсмена в «Динамо». Однако просто так любому желающему вступить в это общество было никак нельзя. В «Динамо» принимали только сотрудников и вольнонаемных служащих ОГПУ. Чтобы Коротков стал динамовцем, Герсон, человек на Лубянке влиятельный, и устроил его на вакантную должность лифтового, то есть монтера по обслуживанию лифтов, в знаменитом доме № 2 на площади Дзержинского.