— Как вы узнали, что ваша информация идет в дело?
— Мы стали получать задания с конкретными вопросами, требующими дополнительного разъяснения. И этот вопросник передавали агентуре. Оценку же материалам давал Игорь Васильевич Курчатов. Вот, к примеру, строки из первой курчатовской «рецензии», 7 марта 1943 года: «Произведенное мной рассмотрение материала показало, что получение его имеет громадное, неоценимое значение для нашего государства и науки».
К этому времени Игорь Васильевич уже возглавлял лабораторию № 2 — будущий Институт атомной энергии, которому позже присвоили его имя. Теперь очень многое зависело от оценки разведматериалов. Ведь Берия заподозрил в них дезинформацию, решив, что противник умышленно пытается ввести нас в колоссальные расходы. И в этом ему невольно помогли некоторые советские ученые, которые, ознакомившись с данными разведки, поторопились с выводом: вещь, если и возможная, то во всяком случае в далеком будущем. К счастью, нам всем удалось избежать просчета, о котором через много лет сожалел фашист Шпеер.
Курчатов, обладая нашей информацией, понимал реальную возможность создания ядерных реакторов и ядерного оружия, понимал, как жизненно важно для страны не отстать в атомной гонке. В разведчиках он видел своих соратников, об этом говорят собственноручные записи Курчатова.
«…Материал дал возможность получить весьма важные ориентиры для нашего научного исследования, миновав многие весьма трудоемкие фазы разработки проблемы, и узнать о новых научных и технических путях ее разрешения.
Таким образом, данные материалы позволяют, минуя первоначальную стадию, начать у нас в Союзе новое и весьма важное направление разработки проблемы разделения изотопов.
Материал представляет большой интерес, в нем, наряду с разрабатываемыми нами методами и схемами, указаны возможности, которые до сих пор у нас не рассматривались.
…было бы исключительно важно получить хотя бы самые общие сведения об опытах по размножению нейтронов, которые производились с большими количествами урана-235 или плутония.
Представляется исключительно важным выяснить, изучалась ли указанная система расчетным или опытным путем?…Полученные материалы…заставляют нас по многим вопросам пересмотреть свои взгляды и установить три новых для советской физики направления в работе…»
Другая записка: в материалах «…содержится отрывочное замечание о возможности использовать в «урановом котле» не только уран-235, но и уран-238. Кроме того, указано, что, может быть, продукты сгорания ядерного топлива в «урановом котле» могут быть использованы вместо урана-235 в качестве материала для бомбы.
Имея в виду это замечание, я внимательно рассмотрел последние из опубликованных американцами…работ по трансурановым элементам…и смог установить новое направление в решении этой проблемы урана — направление, обусловленное особенностями трансурановых элементов.
Перспектива этого направления чрезвычайно увлекательна».
В каждой записке Курчатова говорится о «большой ценности» материалов.
— Почему же спустя много лет на прямой вопрос журналиста о роли разведки в создании советской атомной бомбы академик А. И Александров ответил едва ли не с пренебрежением?
«Было что-то, но в общем это играло очень несущественную роль. Ни Курчатов, ни другие участники проекта на чужие идеи не надеялись — искали свои… Кстати, у ученых были иные, более надежные источники информации, чем данные разведки. Парадоксально, но, может быть, главный источник — именно в самом факте засекречивания. Зная последние до того, как опустился занавес секретности, работы крупного зарубежного исследователя и не находя его имени в научных изданиях (а значит, он не сменил область своих интересов), нетрудно было определить, что он движется в том же направлении и что это направление опробуется в секретных атомных работах».
Не будем спорить с академиком, действительно ли так и было. Из книги в книгу, из статьи в статью описывается, как техник-лейтенант Георгий Флеров, оказавшись в сорок втором году в Воронеже, бросился в университетскую библиотеку. В американских и английских научных журналах (даже тогда получали, а сейчас у многих российских вузов на это нет денег!) он не нашел ни одного сообщения по исследованиям деления урана. А ведь ранее публикации по этой тематике нарастали как снежный ком! Флеров, будущий академик, написал председателю ГКО И. В. Сталину. Письмо лейтенанта в кремлевской почте не затерялось, дошло до адресата.
«В конце лета 1942 года в ЦК КПСС и правительство поступили предложения о необходимости возобновить прерванные войной исследования по ядерной физике и радиохимии, — вспоминал позже М. Г. Первухин, заместитель председателя Совнаркома и нарком химической промышленности в годы войны. — Ученых беспокоило, не обгонит ли нас фашистская Германия. В начале 1943 года Государственный Комитет Обороны поручил мне наметить вместе с И. В. Курчатовым и другими учеными мероприятия по организации исследований, призванных решить вопросы использования внутриатомной энергии в военных целях».
Беспокоились, как теперь известно, не только ученые. По своим каналам предупреждала о грядущей опасности разведка, о чем я уже сказал.
— Вам приходилось оказываться в рискованных ситуациях?
— Каждая встреча с агентом — риск. Кто знает, как закончится очередное свидание?! Но вот что мне хотелось бы сказать… Разведка хороша тогда, когда ее не видно и не слышно, как будто ее нет вообще. Вот тогда это разведка высокого уровня. А когда начинается погоня, стрельба, рукопашная, — это уже огрехи… Настоящая разведка, повторю, незаметна. Конечно, если делать кинофильм, то нужно домысливать острые ситуации, на грани которых всегда находится разведка.
— Какая из пережитых вами ситуаций подошла бы для кино?
— Ну, скажем, отправка из Нью-Йорка одного из наших разведчиков-нелегалов. Ночью мне удалось посадить его на наше судно под видом члена экипажа.
Или вот другой сюжет — моя командировка в Ирак. Это было в 1955 году, когда король Ирака порвал с нами дипломатические отношения и в стране не осталось ни одного советского сотрудника. Пришлось ехать туда по документам канадского бизнесмена.
— Анатолий Антонович, вам не было обидно, что роль разведки в создании атомного оружия до определенного времени замалчивалась? Или для разведчика обида непозволительна?
— Я по своему характеру не склонен к обидам. Тем более что и обижаться не на кого. Секреты есть секреты. Хотя если вдуматься, это же ненормально: весь мир знает, что советская разведка помогла атомным физикам, а своя страна — нет.
— Хорошо хоть, что она наконец-то об этом узнает. Встречались ли вы с Курчатовым, другими учеными-атомщиками?
— С Курчатовым встречался. В частности, представлял ему и другим физикам Понтекорво.
— И он, конечно, не знал, какие материалы проходили через ваши руки еще в сорок третьем — сорок четвертом годах…
— Разве это так важно?! Я своей роли не подчеркивал, был просто посредником между ними. Квасников с Курчатовым встречался много раз. И даже в самые последние дни перед кончиной академика договаривался о новых встречах. Но, увы…
— Эти события как бы разделили вашу жизнь на две половины: ДО и ПОСЛЕ бомбы. Расскажите, пожалуйста, что было до. Как вы попали в разведку?
— В 1937 году окончил полиграфический институт, начал работать инженером-технологом. Занимался парашютным спортом — два раза прыгал в Тушине, на праздниках в День авиации. Однажды секретарь парткома сказал, что мне надо заехать в ЦК ВКП(б). Заехал. Там со мной побеседовали и направили на работу в разведку. Прошел годичный курс и получил назначение в Нью-Йорк.
— Несколько слов о том, что было после. Это ведь тоже целая жизнь, почти полвека. Наверное, были и другие операции, и другие зарубежные командировки?
— Были. Но ничего сравнимого по масштабам с атомной историей уже не было. Хотя по-своему все значительно. Я работал в Париже, в Берлине — получали очень важные материалы по электронике из Западной Германии. Орденом Красной Звезды отмечен этот период.
— А американский?
— Орденом Красного Знамени. (Звания Героев России Анатолию Антоновичу Яцкову, Леониду Романовичу Квасникову, Александру Семеновичу Феклисову, Владимиру Борисовичу Барковскому присвоили много лет спустя.)
— Жизнь вашего поколения вместила несколько эпох: царская Россия, Советский Союз, посткоммунистическая страна, как говорят сейчас. Державы, для которой вы, Анатолий Антонович, добывали атомные секреты, нет. Можно нарваться и на реплику: не стоило, мол, стараться! Вам не жалко прожитых лет?
Жестокий вопрос, но я должен задать его. Яцков, помешивая в чашечке чай, заваренный на душистой траве мелиссе, думает о чем-то своем. Эти поколения почти начисто выбиты войной. Из каждой сотни возвратились по два-три человека. Теперь осталось, наверное, по одному на десять тысяч… И те, что остались, — унижены и оскорблены очередями, нищенскими пенсиями и пайками. Какая горькая ирония судьбы: поколение победителей без отвоеванной в бою и труде победы.
Яцков поднимает глаза:
— Нет, прожитых лет мне не жаль. И если бы начать, как говорится, сначала, я бы делал то же самое. Нашу роль в истории никто не вычеркнет. Вы знаете, у американцев были разработаны планы атомного нападения на Советский Союз. План «Троян», план «Дропшот»… В них назывались сроки атаки, количество бомб, предназначенных Москве, Ленинграду, Донбассу, другим промышленным центрам. Появление советского атомного оружия стабилизировало обстановку.
В последнее время опубликован ряд материалов, авторы которых словно бы перетягивают канат между разведкой и наукой, — продолжает Анатолий Антонович. — Пустое это дело. Бомбу создавали ученые, инженеры, рабочие, а не разведка. Без них разведывательная информация ничего не стоит.
Самая достоверная и перспективная научно-техническая информация становится полезной только тогда, когда попадает на благодатную почву, когда понимается ее значимость. Так случилось, считает мой собеседник, с информацией об атомном оружии. Информация разведки ускорила работы, а это дало выигрыш во времени. Выигрыш жизненно важный, потому что атомный шантаж и холодная война в 50-е годы могли перерасти в войну. Атомную.