– Пусть уходит, – повернулся Хотен к холопу и ухмыльнулся в его красное, распаренное лицо. – Не схватишь ты ее, и полапать по дороге, как надеешься, не выгорит у тебя. А мы тут еще подождем.
Хмырю не удалось девку мимоходом потискать – не велика беда, переживет. Худо, если ошибся он, емец, и сам себя перехитрил. Да не в девке, в конце концов, дело! Все упирается в Белушевну, вот в кого. Если бы она передала весть девкой, сие означало бы, что княгиня-венгерка есть сознательная соучастница Саида-лазутчика, а в сие поверить трудно… Хотя… Любопытно узнать, имеются ли у князя Юрия доброхоты среди венгерских банов?
– Смотри, хозяин! – ахнул у оконца Хмырь. – Ишь, какой пышный!
Хотен оттолкнул холопа. Слава богу, это Саид! Саид уже подъезжал к красному крыльцу терема. С шелковой чалмой на голове, в зеленых сафьяновых сапогах с загнутыми носами, в крытой аксамитом роскошной шубе, он походил бы на восточного владыку, а не на купца, если бы не сопровождал его один-единственный скромно одетый персиянин средних лет на муле и с чересседельными сумками, небось, тот его второй, оставшийся во Владимире приказчик. У Хотена от души отлегло. Вон он, важный тетерев – чванится, вытягивает короткую свою шею, чуфыскает, вызывая соперника на драку, а сам вот-вот наступит на петлю. Не замечает, что деревце давно согнуто, не знает, что еще шаг – и повиснет он, глупо гогоча, в воздухе вниз головой, за мосластую ногу зацепленный.
– Все, здесь нам…
– Хозяин! Там Соломина!
И в самом деле, это Соломина меряет длинными ногами площадь. Любопытно, что скажет. А вдруг… Снова топот.
– Боярин, тот конюх Мачешичев, Чах, он ни с кем не говорил. Возле бочки умостился, пиво сосет…
– Понятно. На будущее запомни, что пиво он покупал – не немой же… Весть на словах или грамотку мог и пивному сидельцу передать. Ну, мужи, нам тут делать больше нечего. Только дичь спугнем. Поехали к гостю Карпу. Радко там без вестей, небось, совсем уже извелся. Ты, впрочем, Соломина, тут останься, присмотри за теремом князя Владимира. Чашник Бородавка со двора еще не выходил, а буде выйдет, проследи, будь другом, куда пойдет.
Чтобы не спугнуть дичь, Хотен, через площадь переезжая, даже и не смотрел в сторону Владимирова терема-теремка. Беспокоило его в сем розыске, что вынужден доверять помощникам, с сыскным делом вовсе незнакомым, а то и ему самому неизвестным, как люди Карпа. Зато, раскинув сеть, он сам устранялся от обязательной прежде беготни и получал возможность подумать. И надо сказать, голова его не преминула воспользоваться такой возможностью.
Новая задумка вполне созрела к тому времени, когда они с купцом дождались прихода Карпова соглядатая от Саида. От Радко пока мало было толку: с утра отдав дань замечательному пиву хозяина, он похрапывал, растянувшись на скамье.
Приказчик приоткрыл дверь, согнутым пальцем поманил к себе хозяина, а Хотен в нетерпении вскочил со скамьи и принялся мерить шагами горницу. Наконец, Карп возвратился.
– Не томи, Карп Сустугович!
– Поймалась наша пташка, боярин! Приказчику велено спешно собираться в Киев.
– И когда выезжает?
– Как все добрые люди, сразу после заутрени. Да и городские ворота ночью ему не откроют.
– Хорошо хоть, не прямо сейчас, – пробормотал Хотен. – Может, оно и неплохо, что ты своего человечка от меня прячешь. Однако и такой ведь расклад возможен, что ему придется быть в послухах. Узнай, а другой приказчик, что в Киев ездил, еще не вернулся?
Купец исчез и вернулся с ответом, что пока нет.
– Вели своему соглядатаю возратиться к Саиду и, если сможет, чтобы был во дворе его и крутился около ворот, чтобы нам сразу открыть. Саида я возьму на улице, когда домой из лавки пойдет. И своих людей с наблюдения не снимай. А я сейчас пойду докладывать великому князю. Пора.
Звонили к обедне, когда Хотен в сопровождении Хмыря подъехал к великокняжескому терему. Князь Изяслав, как оказалось, уже был в соборе. Хотен обнаружил его стоящим прямо перед солеей: тот как раз совершал земной поклон и поднимался с колен, когда Хотен вполголоса его приветствовал.
– Я не так часто бываю в церкви, емец, – проворчал великий князь, на него и не посмотрев. – И не люблю, когда мне мешают молиться.
– Извини, великий княже, но дело у меня наиважнейшее. Лазутчик выявлен. Я прошу разрешения выспросить княгиню Ирину Белушевну, а после сей беседы взять твоим именем гостя Саида-персиянина и двух его приказчиков.
– Завтра Вербная неделя, а я чту ее, емец! Ибо въезд Христа в Иерусалим напоминает мне главное и высшее в моей жизни событие – первый мой торжественный въезд в Киев как великого князя! Я и вербовую кашу ем на сей праздник, хотя и горьковата. Завтра нельзя ни пытать, ни казнить. Допрашивай только до заутрени, а там уж потерпи до понедельника.
– Не гневайся, великий княже, дозволь еще одно слово молвить! У меня задумка появилась. Однако, если ты ее одобришь, начинать нужно прямо сейчас.
– Говори, торопыга.
Хотен придвинулся поближе и зашептал в самое ухо великого князя:
– Верно ли я понимаю, что ты выступишь, как только князь Владимир Мстиславович приведет венгерское войско?
– Сие само собою разумеется.
– А не будет ли для тебя полезным, если князь Юрий Владимирович получит весть от своего надежного лазутчика, что ты пойдешь с венграми на Новгород? Для сего достаточно выпустить из Владимира приказчика Саида. А лазутчика взять сразу, как приказчик выедет.
– Отлично, боярин! Видишь, не ошибся я, назначив тебя советником! А вот ты сам не ошибся ли? Уверен ли ты, что сие именно Саид-персиянин? Впрочем, сейчас даже важнее, чтобы весть ушла в Киев, чем повесить лазутчика. Эка невидаль – вздернуть лазутчика! Мы ударим внезапно теперь!
– Я буду знать точно, только поговорив с княгиней Белушевной. Если она не сказала о новгородском походе Саиду, тогда позор на мою голову. А если сказала, я сажаю Саида на цепь в твоем подвале, великий княже, и согрешу уж в праздник, обыщу до последней пылинки лавку и двор персиянина. И надежен я, что вернется из Киева и попадет ко мне, как кур в ощип, тот первый Саидов приказчик, что отвез князю Юрию весть о венгерском войске.
– Вот что, я сам с невесткой побеседую. И прямо сейчас. Ибо разогнал ты, боярин, своею придумкой все мое молитвенное умиление. Вон она стоит у колонны, видишь? Но тебе говорить с нею не дозволю. Кровь у княгини горячая, венгерская, а тут молодой кудрявец! Все же венчанная супруга брата моего, надо с нею поосторожнее.
И великий князь отправился в сторону правого клироса, перед которым она и стояла, Белушевна, – невысокая, однако статная, что твоя свечка. В соболиной шубке, на маленькой головке, как положено в церкви, платок парчовый, и не видно с Хотенова места, хороша она или безобразна. Однако на безобразной едва ли женил бы брата князь Изяслав. Вровень с головкой невестки кудри великого князя, однако, с ним беседуя, не замечаешь его маленького роста. Переговариваются довольно оживленно. Наконец, князь Изяслав начинает отходить на свое место.
Хотен крестится невпопад. Сердце у него падает в пятки, и не припомнит он, чтобы когда-нибудь чувствовал себя столь неуверенно.
– Да, ты оказался прав. Она клянется, что ни о чем плохом не думала. Персиянин ей помогал разобраться в порядках нашей жизни, а она хотела поскорее понять, как это тут князья между собой воюют, чтобы направлять мужа мудрыми советами. Вот уж Пирошка-дурашка!
– Сразу после беседы с Петром Бориславовичем княгиня послала за Саидом, – пробурчал Хотен, крестясь снова невпопад.
– Даже и так? А вот я ей поверю, емец, – и великий князь весело покосился на Хотена. – Что ж еще мне остается, добряку? Не дурак же я, чтобы влезать между мужем и женой. А брата остерегу, пусть впредь при супруге язык не распускает. Будто не о чем им, кроме как о моих делах, поворковать!
– Позволь мне идти делать свое дело, великий княже, – и Хотен поклонился, руку к сердцу приложив.
– Иди с Богом! Я тобою доволен, боярин. И вот тебе подарок за твою добрую службу: дозволяю и завтра допрашивать лазутчика. Только чтобы отец митрополит не прознал. У него, кстати, для нас какая-то новость – келейника присылал. Да нам сейчас, боюсь, недосуг.
Снова поклонился Хотен спине великого князя и принялся пятиться, пока не выбрался в притвор. Там удивленно покосился на сваленную в углу кучу темных прутьев. Не сразу сообразил: это ветви вербы, приготовленные для завтрашнего праздника – ни почек, ни зеленых листочков… Ранняя будет Пасха, холодная.
Вскачь пустил Хотен своего Рыжка, хотя именно теперь и можно было не торопиться. Вот и Борисоглебская пошла, а вот и неприметный Карпов двор…
Навстречу вопрошающим лицам Радко и Карпа он сначала нахмурился притворно, а потом рассмеялся:
– Пока все сходится, мужи! Княгиня Владимирова призналась. Берем Саида на рассвете, как только его приказчик выедет из городских ворот. А ты, Карп Сустугович, поставь, будь добр, к открытию Киевских ворот своего человека у них, и пусть он, как только приказчик минует ворота, скачет к Саидову двору. Мы уж будем подле. Твой человечек сумеет отворить нам ворота?
– Ночью там сторож, а силы у моего человечка небольшие.
– Подросток, что ли? Тогда уж ты, дружище мой Радко, позаботься подобрать именем князя четверых дружинников посильнее. А сделаем мы вот что…
Уже на востоке заалела заря, утренние сумерки все светлели и светлели, уже и народ растекся улицами, возвращаясь с праздничной заутрени. Хотен начал было, сам вначале того не заметив, покусывать губы, когда раздался слева долгожданный конский топот.
Всадник вынырнул из-за угла, подскакал к Хотену, проговорил негромко:
– Проехал пес воротами… Стражники не желали открывать без своего старшего, а тот проспал…
Хотен коротко отмахнулся от него, поднял руку, успевшую отвыкнуть от тяжести наручей. Он был в полном доспехе, как и весь десяток Радко и приданные к ним мужи Чудина. Развернул Рыжка и услышал за собой надежный топот боевых коней. Вот и двор Саида. В окнах большого, в два жилья, дома темно. Хотен шагом подъехал к воротам, осторожно подергал. Заперты. Махнул рукою на ворота и тронул Рыжка коленями, отъезжая в сторону. Тотчас вперед выехали сани, четверо дружинников сняли с них огромное бревно, спереди окованное железом, разбежались, держа его за веревки, и дружно ухнули тараном в ворота. Те затрещали.