– Возможно, тебе пора сменить скутер.
Я вытаращила на него глаза: ни за что бы не подумала, что он решит предложить мне нечто подобное.
– Уже нет смысла, – ответила я. – Через год я получу права.
– Но он тебя уже три раза подводил!
Я невольно улыбнулась. То ли записка на меня подействовала, то ли тот факт, что мне уже семнадцать, но, в общем, я сказала:
– Ты откопал мне единственный в Т. «кварц», самый отвратительный на свете; все надо мной смеялись из-за него, а ты даже ничего не заметил!
Папа тоже улыбнулся:
– Это был отличный экземпляр, крепкий и надежный.
Мне вспомнился тот удушающе жаркий день. Мы, должно быть, жили в Т. уже недели две, когда папа постучался в мою дверь, заявляя, что у него для меня кое-что есть. Мама куда-то ушла, Никколо спал. И я решила пойти за отцом – вниз по лестнице, потом на улицу, во двор – только от скуки. Он с гордостью показал мне «кварц». Я оглядела помятый бампер, проржавевшую выхлопную трубу и поразилась, насколько же он уродлив.
– «Спасибо, не надо» – так ты мне тогда ответила. И что «в Биелле никто на них не ездит». К счастью, тут спустился твой брат и убедил тебя попробовать. – Отец засмеялся. – Вот кто тогда воодушевился из вас двоих.
Принесли спагетти. Я, склонившись над тарелкой, осознала, что теперь у нас есть общие воспоминания. У папы и у меня.
– Не буду его менять, – заключила я. С этой колымаги началась моя независимость. – Ты был прав.
Папа кашлянул, вытер рот салфеткой. Но я успела увидеть, что он растроган.
После обеда мы поехали дальше. Больше часа отец вел машину на юг, упорно скрывая от меня место назначения. В Аурелии он съехал с шоссе, свернув на раздолбанную проселочную дорогу. Дома, фермы, заправки – все следы человеческой деятельности исчезли; осталась лишь монотонная равнина, покрытая каменными дубами. Когда местность вокруг стала болотистой, я заволновалась:
– Куда ты меня везешь?
– Не переживай, чуть-чуть осталось.
Через десять минут появилась большая коричневая табличка с надписью: «Природный парк Сан-Квинтино».
У меня внутри все опустилось.
– Я все варианты перебрал, – сказал отец, заглушив двигатель.
На парковке, кроме нас, было лишь два несчастных автомобиля.
– Купил тебе бинокль 8×42, кепку с козырьком и защитный костюм, чтобы их не беспокоить.
– Кого – их?
– Птиц.
Он шутит, что ли? В те времена я видела мир в черно-белых тонах: поэзия против математики, природа против культуры. Я много говорю о противоречиях, но это теперь; тогда компромиссов не существовало. На третьем году лицея естественные науки были занятием для идиотов, которые коллекционируют бабочек, а вот поэты – да, поэты все в этой жизни понимали.
Папа протянул мне зеленую кепку с надписью «bird-watcher»[18], в точности как у него. Я попыталась устроить бунт:
– Ты иди, а я тебя тут подожду, поучу греческий.
Папа вышел, обошел «пассат» кругом, распахнул мою дверцу.
– Выходи, – серьезно сказал он. – Я сыт по горло твоими отказами. Ты слишком закрытая, замкнутая, это нехорошо.
Я, фыркнув, вылезла. Отец открыл багажник и всучил мне брюки и флиску с магазинным ярлыком, а еще пару трекинговых ботинок, тоже совершенно новых: все зеленого цвета, как и кепка.
Я не двигалась с места, пока папа энергично заканчивал приготовления.
– Уже и так поздно, мало шансов встретить сойку. Переоденься и разгрузи рюкзак – возьми только бинокль и флягу, прошу тебя, остальное оставь в машине. Давай!
Птицы превращали его в фанатика. Я огляделась: ни туалетов, ни кафе, где можно было бы переодеться. Забравшись обратно в машину, я, стиснутая сиденьями, стала возиться с новой одеждой. Хоть мы и близкие родственники, но без штанов перед отцом я стоять не собиралась.
Вышла я, экипированная словно парашютист. Отец поправил мне кепку, велел говорить тихо, шепотом, и – «ради бога» – не шуметь. Мы углубились в заросли пробковых дубов. Воздух был влажный, тяжелый. Нашим целевым видом, как принято говорить, была та самая сойка, вернувшаяся из Африки для гнездования и размножения. Любовь заставляла ее терять осторожность и выходить из укрытия: нам нужно было занять позицию и ждать. И все.
Мне гораздо больше нравились коты, чем птицы. Они, по крайней мере, хоть погладить себя давали и приходили на зов. А эти сойки так прятались, что их словно и не существовало. Мы полчаса провели под миртовым деревом. Стоя, в тишине. Папа – прислушиваясь, с наведенным биноклем, максимально сконцентрировавшись. Он узнал морского зуйка, авдотку, прошептал мне:
– Смотри! Скорей!
А мне было семнадцать, и полагалось мне быть не здесь и заниматься совсем другим! Я даже толком не знала, как его держать, бинокль этот чертов. Наверное, с полсекунды я видела какое-то пятно…
Потом мы прятались под миртами еще целую вечность. К половине седьмого мы так и не увидели ни намека на сойку. Я ужасно хотела домой, но папа был так возбужден, что я не решилась ничего сказать.
Мы укрылись в шалаше, чтобы пофотографировать птиц. Папа вытащил из рюкзака свой новенький цифровой «Контакс-Н» с телеобъективом (что особо подчеркиваю, поскольку в дальнейшем он сыграет ключевую роль) и запечатлел десятки редких птиц, находящихся на грани исчезновения. За исключением сойки.
Мы вернулись к реке. Меня до чертиков достало слушать щебетание, попискивание, жужжание насекомых. Отсутствие слов угнетало, грязь и комариные укусы – лучше и не вспоминать.
– Классический случай, – прокомментировал отец, остановившись на берегу. – Поставить цель и не достигнуть ее.
Он заметил цветок. Отложил «Контакс», достал «Поляроид» – тот самый, которым пользовался в прежние, счастливые времена, фотографируя мою мать. Потратил несколько минут, настраивая угол и освещение. Начал считать вслух, словно бедный цветок мог сбежать. И нажал на спуск. Вышла бесцветная карточка. Папа подхватил ее, сунул в блокнот. Через четверть часа она проявится, но отец не станет торопиться: вернется домой, закроется в супружеской спальне, где уже давно спит один, сядет на стул, где, как у любого разведенного мужчины, который упорно не заводит новых отношений, скопилась гора брюк, – и тогда уже перевернет фотографию. Вознося молитвы, чтобы вышло хорошо.
– Теперь едем домой?
– Подожди, я еще одну сделаю.
– Нет! – Я теряла терпение. – Это мой день рождения, не твой.
Папа остановился, взглянул на меня. Наверное, понял, что уже поздно.
– Ладно, пойдем назад.
Мы развернулись – и вдруг услышали шелест. Призыв и ответ с дерева неподалеку. Папа рванулся за биноклем, навел резкость. На его лице расплылась экстатическая улыбка, и он прошептал:
– Эли, это сойки! Самец и самка!
Я тоже навела объектив, стараясь изо всех сил сделать все правильно. Замерла, почти перестав дышать, и различила в перекрестье линз голубое оперение, черный клюв, зоркий глаз, чужеземную и таинственную красоту. Это было настоящее чудо.
И тут у меня зазвонил мобильник.
Вокруг мгновенно образовалась тишина.
Я бросилась к рюкзаку, торопясь заткнуть телефон.
– Твою ж мать! – закричал отец. Второй раз (первый был, когда мы съели торт с марихуаной) я слышала, как он ругается. – Неужели нужно было объяснить тебе, чтобы ты выключила телефон? Сама не могла догадаться? Черт возьми! Ты помешалась на этой штуке!
Телефон не находился. Ни во внешнем кармане, ни во внутреннем. Ну где же он? Сойка давно улетела. Исчезла с такой скоростью, что, может, она нам вообще привиделась. Наконец телефон нашелся. Папа смотрел на меня с глубоким разочарованием, а я держала в руке телефон, который продолжал звонить.
– Это Беатриче, – сказала я, оправдываясь. – Я должна ответить.
И побежала прятаться за деревом.
– Алло? – Связь была плохая. – Беа, ты меня слышишь?
– А ты где? Ужасно плохо слышно.
Тем утром мы не виделись: Беатриче не пришла в школу, что в тот период случалось часто.
– Моя мама сказала, что хочет поговорить с тобой.
– Что? – Я решила, что не расслышала.
– Мама. – Она выделила запретное слово. – Завтра днем. Приходи, пожалуйста.
– Конечно, приду.
Я не верила своим ушам. Про мой день рождения она забыла, подумала я и тут же почувствовала себя виноватой. Со всеми этими событиями, Элиза, постыдилась бы!
– Поздравляю, – сказала Беатриче. – Сегодня был тяжелый день, но я не забыла. Я тебе даже подарочек приготовила.
У меня на глаза навернулись слезы.
– Завтра увидимся, – пообещала я.
– В три часа в берлоге?
– Ок.
Я положила трубку. Проверила новые сообщения – ничего. Никколо точно забыл. Мама прислала эсэмэску в восемь утра, перед сменой, потом еще одну в обед. Она от них просто тащилась и постоянно слала мне «ЯТЛ».
– Убери его, – приказал отец, когда я появилась из-за дерева. Он, конечно же, ненавидел эсэмэски. – Выключи, – яростно прибавил он. – Будь проклят тот день, когда я тебе его купил!
Я не стала выключать, а поставила беззвучный режим. У меня была «Нокиа-3310», как у всех тогда. Я упросила папу подарить мне ее, я умоляла его, потому что, хоть и изображала из себя панка, смелости быть не как все мне все же недоставало. На Рождество папа нехотя уступил. И вот теперь мы поссорились.
Было очень неприятно. По пути к машине мы не обменялись ни словом. Папа больше ни на что не обращал внимания. Страничка в блокноте, где он записывал, что удалось заметить за сегодня, осталась полупустой. Я ощущала себя в ответе за это.
В машине я даже не осмелилась включить радио. Сидела не шевелясь и держала руку с телефоном в кармане. Незаметно ощупывала его, поглядывала на экран: хоть бы загорелся! Одно сообщение, один звоночек! От него. Почему отец не понимает, что это для меня жизненно необходимо? Быть доступной для звонка, по крайней мере, в день рождения.