Я нашла книгу под кроватью, в последней не разобранной после переезда коробке, загороженной кассетами, плеером, фиолетовыми амфибиями. Провела пальцем по библиотечному шифру, по инвентарному номеру из палаццины Пьяченцы. Как подобный роман оказался в детской библиотеке? По ошибке, видимо. Специально для меня.
Я открыла его в который уже раз, но теперь с новой для себя решимостью. Поэтический эпиграф я совершенно не восприняла, как и раньше. Но заставила себя читать дальше и поначалу продиралась с трудом, потому что героиня-рассказчица была мне малоприятна. Она будто напоминала мне кого-то, и, когда обнаружилось, что ее зовут Элиза и что она называет себя старой девой, я поняла почему. Однако, промучившись с первой главой, я заметила, что роман начал меня увлекать.
Он освободил меня от себя самой, от моей жизни, растворил переживания и впрыснул под кожу желание. Перенес меня в другое место, в другую семью, в другую эпоху.
Вечер превратился в ночь. Я вся в поту лежала в постели с книгой. Отец не возвращался, никто меня не видел. Я могла бы сказать, что чтение и секс – примерно одно и то же, но кто мне поверит в 2019 году, что уединение способствует наслаждению?
Я следила за жизнью Анны, матери Элизы. Присутствовала на ее интимных встречах с Эдоардо, впитывала ее возбуждение, совала нос в ее желания, самые бесстыдные: чтобы ее пометили, лишили девственности, погубили. И чтобы все это делал тот самый Эдоардо – такой же блондин, как Лоренцо, с такими же голубыми глазами; да, в сущности, он и был Лоренцо. Я начала пропускать предложения, страницы, охваченная физической потребностью поскорее закончить. Слова Моранте – настоящей, живой, а не с фотографии – были настолько постыдными, что сделали меня беззащитной перед собственным телом, погнали вперед. Бедра, пах – все горело и больше не подчинялось мне. Я дошла до сто девяносто второй страницы и не выдержала.
Закрыла книгу и схватила телефон.
Промотала контакты, нашла букву М: Моравиа.
Мне больше не нужно было садиться на скутер и искать его по всему городу без всякой надежды; мне выпала необыкновенная удача жить в эпоху киберчудес.
Достаточно было набрать одно-единственное слово: «Встретимся». И нажать одну кнопку: «Отправить».
В ту же секунду я бросила мобильник на кровать и засомневалась. Побежала к окну, кусая ногти: что я наделала? Посмотрела на платан: полная луна заливала его светом. Он ни за что не ответит; кто знает, где он сейчас, с кем? По субботам мы договорились не переписываться. Потому что он бывал на людях – жил, а я нет. Но телефон звякнул, и я вздрогнула.
Обернулась к кровати: неужели? Экран светился. Я испуганно приблизилась. «У вас одно непрочитанное сообщение».
Он ответил: «Когда?»
Я набрала, то и дело не попадая в кнопки: «Сейчас».
И меньше чем через минуту получила: «Где?»
Мне пришла в голову безумная мысль – выбраться из дома. Потом другая, еще хуже. Сражаясь с ограниченным числом символов, стараясь обеспечить столь любимую мной прозу необходимой пунктуацией, я написала: «У меня; возьми скутер, не машину, и подъезжай со двора. Там высокий первый этаж, найди окно с голубыми занавесками; это мое».
Через две минуты – приговор: «Буду через полчаса».
Я потеряла голову. Осмотрела свои руки, ноги, себя в полный рост в зеркале: кошмар. Сняла спортивный костюм, лифчик, трусы: ужас. Что я там решила насчет красоты несколько часов назад? Что она ничего не значит. Херня: она значит все. Я провела помадой по губам, распустила волосы. Накрасила ногти красным лаком, который одолжила мне Беатриче; руки так тряслись, что я попадала мимо. Потом распахнула шкаф, умоляя его: пожалуйста, дай мне волшебный наряд, который превратил бы меня в кого-то другого! И тут вернулся мой отец.
Черт, вот подстава! Я погасила свет, нырнула в постель. Через секунду он приоткрыл дверь, заглянул. Черт! Я зажмурилась и сделала вид, будто сплю. Что я себе вообразила – что он предоставит в мое распоряжение квартиру на всю ночь?
Едва он закрыл дверь, я взглянула на часы: без четверти час. Я поднялась и для верности заперла дверь на ключ. Жалюзи были подняты, лунный свет освещал комнату, и я могла передвигаться бесшумно, ни на что не натыкаясь. Я приложила ухо к двери, чтобы понять, где отец: в коридоре. Иди к себе! Но он пошел в мою сторону. Я услышала, как он берет книги. Нечего читать, иди спать! Но теперь он пошел на кухню, стал открывать холодильник, налил себе стакан воды. Бешеный стук сердца отдавался в висках – вот же я вляпалась! Схватила телефон и написала Лоренцо: «Не приходи». И потом совершила неслыханную вещь: отключила его.
Засунув голову под подушку, я начала успокаивать себя, повторяя: все равно он не придет, на что это похоже, не может же он так прийти. И это сработало – утомившись, я заснула.
Я проснулась через час – резко, от кошмара. С мокрыми от пота волосами, голая, в ознобе. Продолжая видеть черный силуэт, ухватившийся за подоконник и неотрывно за мной следивший. И тут я вытаращила глаза: кто-то и правда смотрел на меня в просвет между занавесками.
– Элиза, – бормотал он, тихо постукивая в окно.
Я прикрылась простыней.
Он продолжал стучать.
Я сидела в кровати и не могла пошевелиться, только глядела на него.
Меня освещала луна, а он был против света.
Я различила очертания. Чужие. Знакомые.
– Элиза.
Я ужаснулась, что отец может услышать; вскочила, завернувшись в простыню, подбежала к окну, приоткрыла его. И на расстоянии ладони увидела лицо Лоренцо. Он двумя руками держался за внешний подоконник, упершись ногами в стену.
– Как ты сюда забрался?
– Залез на скутер, подпрыгнул – как еще? Потом он упал, и я больше не могу, пусти меня.
– Но отец дома! – шепотом крикнула я.
– Пожалуйста, я уже рук не чувствую, сводит все.
Я увидела, как блестят его глаза, а луна серебрит волосы. Почувствовала аромат, манящий и лишающий рассудка. И распахнула окно.
Лоренцо подтянулся, перелез и оказался внутри. Я отступила назад, глядя на него – из плоти и крови, среди ночи, в моей комнате.
– Который час?
– Два, – ответил он, разминаясь.
– И долго ты там висел?
– Минут пятнадцать, наверное. Я тебе раз тридцать звонил, но ты все время была недоступна. Даже скутер тебя не разбудил, когда устроил мне тут представление.
– Говори потише!
Лоренцо сделал шаг в мою сторону:
– Клянусь, он нас не услышит.
Он видел, как я сплю. Он был здесь.
– Уходи.
– Ты сама написала, чтоб я пришел, Моранте. И я бы ждал до утра, я бы ждал, пока ты не проснешься.
Я стояла в простыне, с остатками помады на губах.
– А с кем ты был, чем занимался?
Он не ответил. Огляделся вокруг: смятый спортивный костюм в углу, книги на полках, пузырек с лаком для ногтей на столе, карта Пьемонта и афиша концерта Rancid в «Вавилонии» на стене.
Я напомнила ему о соглашении:
– Все рассказывать, не претендуя ни на что.
– Я стоял в очереди в «Сокс». Сразу вернулся назад, оставил машину и взял скутер, как ты написала. Бросил друзей без колес в Фоллонике.
– Ради меня?
– Ради тебя.
Лоренцо снова шагнул ко мне, и я опять попятилась.
Он показал на компьютер:
– Я сыт по горло, Элиза. Мы уже больше года переписываемся. Мы лишили друг друга девственности, и ты послала меня. Испарилась. Потом нашла мой имейл и снова нарисовалась. Сказала, что любишь меня, что мы можем быть вместе – но только у экрана. Но я через год выпускаюсь и уезжаю.
– Куда? – спросила я, не скрывая испуга.
– Далеко. В Болонью.
– В Болонью? – Вдруг оказалось, что мне больно. По сравнению с вечностью в моей голове «через год» звучало как «послезавтра», «через неделю», «скоро».
– И сюда я вряд ли буду возвращаться. Ненавижу это место. Можешь не волноваться – мы больше не увидимся.
Я покрепче завернулась в простыню.
– Тогда сегодня мог не приезжать.
Он потерял терпение:
– Ты словами пользуешься, только чтобы обороняться! Или чтобы плести небылицы, что, в общем, то же самое. Но я больше не поведусь на эти твои фокусы. Останусь тут, пока твой отец не проснется. Каждую ночь буду приезжать, пока ты не начнешь говорить правду. Ты должна.
От мысли, что наступит время, когда я перестану случайно встречать его в школьном коридоре, шпионить за ним в библиотеке и на пляже, знать, что он здесь, в двух километрах от меня, читает мои письма, полные лжи, что он мой – и не мой одновременно, я почувствовала, как внутри все рушится, обваливается. Я-то была уверена, что настоящее застынет на сотню лет, как в «Спящей красавице». И что в один далекий-предалекий день он запишется в столичный университет и будет мотаться туда-сюда на поезде, как мой отец, и я никогда его не потеряю. Я оборонялась, это правда, – но лишь потому, что он так красив, а красота была стеной, границей, которую нельзя пересекать; военным объектом.
– Значит, ты пришел попрощаться.
– Нет. То, что ты мне пишешь: я хочу все это видеть. Хочу, чтобы мы оба жили с открытыми глазами.
Он потянул на себя простыню, я удержала ее. Взглянула на него с внезапной смелостью: такой высокий, что практически навис надо мной; небесно-голубые глаза, длинные ресницы, бритый подбородок. Уже мужчина. Принц из сказок, герой всех романов, идиот Достоевского, Эдоардо Эльзы Моранте, Милый друг и Эдмон Дантес. В голове проносились книги, прочитанные за последние годы, и я сама больше не являлась одной лишь Элизой: легкомысленная, как Эмма Бовари, сумасшедшая, как Каренина, ранимая и упрямая, как Лучия Монделла; я была всеми женщинами сразу – огромная, сильная.
– Я хочу быть единственной, – сказала я. И поцеловала его. – И еще хочу, – прибавила я, отстраняясь, – чтобы ты на мне женился.
Лоренцо округлил глаза. Сначала сдержался, но потом прыснул со смеху. Я прикрыла ему рот рукой, погладила:
– Я не шучу.