Глава 22
Задний коридор заканчивается лестницей, ведущей в подвал. Стены подвала выложены из кирпича и завешены коврами, в нем прохладнее, чем в остальном доме. Уоллис щелкает выключателем у подножия лестницы, зажигая бра на стене, горящее мягким естественным светом. Комната поделена надвое стеной с большим проемом посередине. На этой стороне стоит поеденный молью диван и старый большой телевизор. Через проем в стене Уоллис ведет меня в другой конец комнаты, здесь темнее. На полу лежит матрас, застеленный мятой простыней, в удлинитель воткнута вилка лампы, и повсюду навалены книги и бумаги, в том числе и экземпляры «Детей Гипноса», и главы прозаической версии «Моря чудовищ». Много места занимает бильярдный стол. Слева от лампы на полу старое мягкое кресло. Над ним – большой плакат с Далласом Рейнером, стоящим на берегу и смотрящим на океан. На тени, которую он отбрасывает на песок, проступают слова «В МОРЕ ОБИТАЮТ ЧУДОВИЩА». Рядом с плакатом к стене прикреплена видавшая виды футбольная майка, по ней идет надпись «УОРЛЭНД» и номер 73. Уоллис закрывает проем тяжелой раздвижной деревянной дверью и запирает ее. Шум, доносящийся сверху и даже из другой части подвала, сразу стихает. Он прижимается лбом к двери.
– Мне так неудобно, – говорит он. – Не думал, что он выкинет нечто подобное.
Я переминаюсь с ноги на ногу. В комнате холодно, а моя куртка наверху.
– Он всегда так себя ведет?
– Иногда. Он – отличный парень и хороший человек, но я ненавижу, когда он заявляет, что то, чем я занимаюсь, не имеет смысла. – Уоллис отходит от двери и начинает ходить по комнате. – Прости. Прости. Я не хочу, чтобы ты боялась. Не думал, что он осмелится поднять эту тему в твоем присутствии.
– Все хорошо. Я все поняла. – Я рада уже тому, что могу дышать свободно.
Уоллис опять сжимает кулаки. Никогда не видела его таким злым. Такое впечатление, что ему хочется что-то разбить, сокрушить. Может, бильярдный стол.
– Какой смысл жить, если ты не можешь заниматься тем, что делает тебя счастливым? Какой смысл в приносящей деньги карьере, если ты постоянно ненавидишь себя, делая ее? У меня нет семьи, которая поддержала бы меня, нет денег, чтобы платить за обучение – по крайней мере сейчас. Разумеется, мне придется брать студенческий заем, хотя у нас все равно нет возможности отправить меня в место получше общественного колледжа, и я выплачу кредит, занимаясь тем, чем придется по окончании колледжа. Мне нет необходимости становиться доктором, или юристом, или еще кем-то важным, кем он хочет меня видеть. Я просто хочу писать.
Я смотрю, как он вышагивает по комнате. И у меня создается впечатление, будто я врастаю в пол, и неуверенность разливается по моим венам. Я никогда его таким не видела – и потому не знаю, что делать, и просто стою и наблюдаю за ним до тех пор, пока он наконец не поднимает на меня глаза и снова не говорит:
– Мне действительно очень жаль.
– Тебе нужно выкричаться? – спрашиваю я.
Он ненадолго задумывается:
– Неплохо бы.
Беру с матраса подушку и кидаю ее ему. Он прижимает ее к лицу, и раздается приглушенный вскрик. Вероятно, это самый громкий из звуков, которые он издавал в моем присутствии, но подушка очень хорошо заглушает его, так что голос Уоллиса звучит с обычной для него громкостью.
Он швыряет подушку обратно на постель и сам следует за нею. В лежачем положении он не так страшен. Сажусь на край матраса и поворачиваюсь к нему.
– Плохо, что он такой, – говорю я.
Уоллис закрывает глаза руками. Как просто было бы сейчас наклониться к нему и поцеловать, но время для этого неподходящее. Может, такое время никогда не наступит. Потому что я, Элиза Мерк, вечно бегу от жизни. Как только я начинаю очень сильно чего-нибудь хотеть, то оказываюсь парализованной, стоит мне только подумать о том, что это можно взять голыми руками.
– Я уже отучился двенадцать лет в школе, делая то, что велели мне другие, – говорит Уоллис. – А я знаю, что бывает, когда кого-то принуждают к тому, что этот человек ненавидит. Я лишь хочу несколько лет заниматься тем, что мне нравится. Я что, многого прошу? Твои родители так с тобой поступают? Ты действительно хочешь заниматься графическим дизайном?
– Нет. Я просто сказала это, чтобы Тим не вышвырнул меня из дома.
Уоллис фыркает.
– Я не знаю, в чем я хочу специализироваться. Я просто не хочу быть… здесь. Родители любят напоминать мне, что я должна окончить школу, чтобы окончательно выяснить, нужно ли мне в колледж, и они считают, что если я туда поступлю, то стану общажной отшельницей, никогда не выходящей из комнаты и вечно пялящейся в компьютер. Но они не диктуют мне, что я должна делать – по крайней мере не днями напролет, – и мне кажется, так оно лучше.
И единственная причина, по которой они больше не хотят призывать меня к порядку, заключается в том, что я противостояла им так долго, что они в конце концов уступили. Но они до сих пор вспоминают о своих предпочтениях, и мама изредка делает небольшие выпады, напоминая, что нужно лучше учиться в школе, а папа заговаривает о стипендии, но все же у меня иная проблема, не такая острая. Мама с папой не знают, сколько я зарабатываю, но я-то знаю, и по крайней мере в этом плане я спокойна. У Уоллиса же есть только его фанфики, а они вряд ли помогут ему.
– Мне очень жаль, – продолжаю твердить я. Он опускает руки, смотрит в потолок и пожимает плечами. Затем переводит взгляд на меня:
– Тебе холодно?
Я обхватила себя руками за плечи и вся сжалась, чтобы как-то сохранить тепло.
– Хм.
– Держи. – Уоллис садится и вытаскивает из-под другой простыни на своей постели одеяло. – Это изоляционный слой. Надеюсь, он не слишком плохо пахнет. – Он оборачивает одеяло вокруг меня. И становится тепло. Возможно, это его тепло, ведь он спит на этом одеяле каждую ночь.
– Пахнет, как мыло «Ирландская весна» и шампунь «Спайси-бой», – говорю я.
– Это хорошо или плохо?
– Это замечательно.
Я никогда не находилась так близко к кому-то, кто пахнет «Ирландской весной» и шампунем «Спайси-бой», если только мимо не проходил мой папа, но это не считается. А принимают ли мои братья душ, в этом я не уверена. Кутаюсь в одеяло, но стою спиной к Уоллису.
– Ты не поправил Бред, когда она сказала, что я твоя девушка.
– О. Да. Ну, я подумал – знаешь ли, это вызвало бы больше вопросов, чем ответов… и она вроде как уверена… мне не хотелось, чтобы ситуация стала неловкой… – мямлит Уоллис позади меня.
– О.
– Хммм.
Кто-то спускает воду в туалете наверху, она стремительно бежит по трубам в подвале. Прячу лицо в одеяле. Уоллис по-прежнему у меня за спиной.
– Может, только, ты хочешь ею быть, – внезапно говорит он.
Оглядываюсь через плечо:
– Что?
Он прислоняется к стене, обхватывает руками колени, его глаза широко распахнуты. Я смотрю на него, и он опускает взгляд на свои ноги. Его голос становится тише, и говорит он отрывистыми кусочками фраз:
– Я не знаю… не знаю, хочешь ли ты быть моей девушкой, так что не стал заострять на этом внимание за обедом.
– А ты этого хочешь? – выдыхаю я.
Он поднимает глаза:
– Да.
Мяч на твоей стороне площадки, Мерк.
– Да, – мямлю я.
– Да? – хмурится он.
Гррр. Неверное слово.
– Я хочу сказать, о'кей.
На его губах появляется легкая улыбка:
– Правда?
– Да.
Улыбка становится шире. Он опускает голову и запускает обе руки себе в волосы. Я покрепче обнимаю себя, продолжая кутаться в одеяло. Это слишком, это слишком, все вышло из-под контроля. Мгновение спустя его грудь прижимается к моей спине, он обхватывает меня, а его ноги прижаты к моим. Его голова падает мне на плечо.
Какое-то время проходит в молчании. Мир не распался на части. Снимаю с плеч одеяло и поворачиваюсь к нему, мы смотрим друг на друга.
Не хочу быть девушкой, которая застывает, когда сталкивается с новыми друзьями, или окружающим миром, или толикой интимности. Не хочу все время быть одна в комнате. Не хочу чувствовать себя в одиночестве, даже если вокруг полно людей.
Распахиваю одеяло, чтобы Уоллис мог подойти ко мне, и когда он снова обнимает меня, кладу руки ему на плечи, и нас обоих окутывает тепло. Он издает долгий вздох.
Я ощущаю все части своего тела, то, как быстро я дышу, каждое подергивание моих губ и пальцев. Уоллис помогает мне перестать думать о том, что я что-то делаю неправильно. Я не утрачиваю контроль над собой.
Я здесь. Он здесь.
Глава 23
Я прощаюсь с Килерами – и с Люси, которая практически Уорлэнд, – перед тем как уйти. Они все собрались в гостиной, Люси пристроилась под мышкой у Тима на диване рядом с Брен; Ви – очки для чтения сидят на кончике ее носа – косится на телевизор, подыскивая программу, которую они могли бы посмотреть все вместе. Уоллис доводит меня до машины. Я думаю, что он внезапно поцелует меня, но он этого не делает.
– Я рад, что ты приехала, – говорит он, сжимая мою руку, а затем притягивает ближе к себе и обнимает.
– А я рада, что ты меня пригласил, – отвечаю я, сцепляя руки у него за спиной. Его грудная клетка то увеличивается, то уменьшается в размерах в такт дыханию. Прохожусь носом по его шее, и он вздрагивает. – Наверное, мне пора.
– О'кей.
Сажусь в машину. Когда я съезжаю с подъездной дорожки, Уоллис стоит, опираясь на задний бампер своей машины руками, которые держит в карманах. Изо рта у него при дыхании идет пар. Он смотрит, как я уезжаю.
Добравшись вечером домой, пытаюсь проскользнуть мимо гостиной, где мама с папой смотрят номер один из любимых ими фильмов всех времен – «Чудо». Этот фильм они смотрят по всем знаменательным дням – в дни рождения, праздники и годовщины. Не выйди он спустя шесть лет после моего рождения, я считала бы, что они смотрели его, когда зачинали меня. Однако их приверженность жемчужине спортивного кино не притупляет их родительского инстинкта. В ту секунду, что я прохожу мимо двери в гостиную, мама оборачивается.