ут прикоснуться к тебе.
– По-разному ощущать свои силы в разных ситуациях – это нормально. Ты чувствовала себя так и по отношению к Уоллису?
– Нет. Иногда, но не все время. Я притворилась, что я простая фанатка. Уоллис невероятно популярный создатель фанфиков к «Морю чудовищ».
– Почему бы нам не поговорить о «Море чудовищ» немного подробнее?
– То есть?
– Почему бы тебе не рассказать мне, о чем твой комикс?
– А вы не читали его? Хм, простите, это прозвучало ужасно. Словно все вертится вокруг него. Я думала, вы могли заглянуть в Интернет и посмотреть… простите. Клянусь, я вовсе не амбициозна.
– Все нормально. Я познакомилась с ним, но мне хотелось услышать, как описываешь его ты.
– Это… трудно. Там есть юноша и девушка и – вы читали «Фауста»? Или, может, видели? Вы ведь знаете легенду о нем, да?
– Да, знаю.
– О'кей. Значит, юноша и девушка продали свои души одной великой силе. Что-то вроде этого. Они живут на огромной, далекой планете, которая называется Оркус, она состоит в основном из океана. Юноша и девушка – единственные, кто может убить друг друга, и они участвуют в войне, сражаясь на противоположных сторонах… Я очень плохо объясняю.
– У тебя замечательно получается.
– И вот девушка обнаруживает, что ее соратники обманули ее, а юноша пытается переманить ее на свою сторону, но он оказывается чудовищем. Примерно таким, как про него все говорят, но не совсем…
– Как долго ты работала над этим?
– Долго.
– Ты часто думаешь о комиксе?
– Каждый день. Иногда это все, о чем я думаю. Но я не могу работать с тех пор, как… вот уже несколько недель.
– С тех пор, как все узнали, что его создала ты.
– Да.
– Почему?
– У меня пропала мотивация. Это было частью меня, я занималась им постоянно. Я даже не могу понять, скучаю я без этого или нет.
– Ты работала над чем-нибудь еще?
– Нет. Я пыталась, но начинала чувствовать себя виноватой из-за того, что забросила «Море чудовищ».
– Почему?
– Думаю, отчасти из-за фанатов. Они читают его так долго, он приближается к концу… И мне кажется, что я подвожу их. Я подвожу их. А с другой стороны, дело в самой истории… не важно. Это глупо.
– Здесь нет ничего глупого, Элиза. Так что насчет истории?
– Мне кажется, что ее я тоже подвожу. Словно я недостойна этой истории, потому что не могу закончить ее.
– Это часто беспокоит тебя?
– Мне приснилось несколько кошмаров.
– Кошмаров?
– Кошмаров, в которых меня съедает чудовище. Вы сейчас скажете, что это нормально, да?
– Нормально, что тебе снятся кошмары, когда ты находишься в состоянии стресса, это так. Я уже встречала художников с похожими проблемами – они считали себя недостойными своих работ, испытывали чувство вины из-за их незаконченности, беспокоились о фанатах, о том, что они не могут удовлетворить их. Это нормально, но не всегда здорово. Элиза, твоя ценность как личности не зависит от твоего искусства или от того, что думают о нем другие.
– Тогда… от чего она зависит? Ведь кроме того, что мы создаем и оставляем после себя, ничего нет.
– Ты считаешь, что самые лучшие люди – это те, кто все всегда делает идеально?
– Ну…
– Давай посмотрим на дело под другим углом: твои братья – спортсмены, это так?
– Да.
– Если они проиграют матч, то рискуют тем самым потерять своих болельщиков?
– Наверное.
– И их жизни ценятся не так высоко, как жизни других двух мальчиков, которые только побеждают?
– Разумеется, нет. Это было бы смешно и странно. Это же просто игра.
– Они могут сказать то же самое о «Море чудовищ». Это же всего-навсего комикс.
– И все же это разные вещи.
– Думаю, тебя удивит, какой хрупкой является граница между искусством и спортом – некоторые художники считают свое мастерство спортом, а некоторые спортсмены убеждены, что спорт – искусство. То есть мы приписываем ценность тем вещам, которые заботят нас больше всего остального, и иногда не можем остановиться и бросить взгляд вокруг. Мы способны понять, что жизни твоих братьев обладают ценностью вне зависимости от того, что они делают и завершают ли это, а если речь заходит о тебе, ты начинаешь сомневаться в подобной установке.
– Я… может быть…
– Ценность личности не базируется на каких-либо очевидных обстоятельствах. Ее нельзя выявить при помощи тестов, и масштаба ценности тоже нет. У каждого человека свои представления о том, чем она определяется. Но я могу сказать тебе, Элиза, что «Море чудовищ» не является мерилом твоей ценности. Закончишь ты его или нет – это не вопрос жизни и смерти.
– Но… Уоллис. Уоллису предложили издать прозаический вариант комикса, и это совершенно изменит его жизнь, но издатель ждет, когда комикс будет закончен. Если я не справлюсь, Уоллис все потеряет.
– Опять-таки это вопрос жизни и смерти?
– Нет.
– Он находится в опасности, и только это может его спасти?
– Я… нет. Но так ему будет гораздо проще…
– Похоже, это действительно сложная ситуация.
– И что мне делать? Я здесь именно поэтому, именно поэтому я пытаюсь продраться сквозь сложившееся положение дел и опять начать рисовать. Если бы не он, меня бы больше не заботил мой комикс. Я хочу закончить «Море чудовищ» ради него, но не могу. Если он не получит того, что ему нужно, это будет моя вина.
– Не думаю, что самое важное здесь – это завершение твоей работы. Главное, ты должна осознать, что не можешь нести ответственность за жизнь Уоллиса или жизни твоих фанатов. Положение дел в твоем фэндоме не должно определять твою ценность и твою самооценку.
– Но это моя вина. Я должна быть в состоянии закончить «Море чудовищ», даже если у меня нет такого желания.
– Но что для тебя важнее, работать, несмотря на возникший перед тобой блок, или какое-то время отдохнуть?
– А это не вы должны сказать мне?
– Я считаю, в этом случае важнее всего, чтобы ты сама приняла решение. Эта проблема – твое беспокойство – может решиться очень не скоро. Я могу прописать тебе лекарство, но здесь жизненно важно понимать, когда в состоянии перегрузки следует прорываться вперед, а когда необходимо отступить и дать себе передышку.
– О.
– Давай поговорим еще вот о чем. Ты задумывалась над тем, что будешь делать после «Моря чудовищ»?
– Я… Мне кажется, я просто упаду на землю. Ну, как марионетка, которой перерезали веревочки.
– А других идей, которые ты хотела бы рассмотреть, у тебя нет?
– Нет.
– Жизнь не кончается одновременно с историей. Может, ты не закончишь «Море чудовищ». Может, закончишь. Может, потом ты продолжишь рисовать. Может, перестанешь. Фанаты все равно будут любить твой комикс. Ненавистники найдут другой объект для ненависти. Время будет идти вперед, и ты вместе с ним.
– Но… как долго это будет продолжаться? Я устала от своего состояния.
– Трудно сказать.
– Осенью я должна ехать в колледж. Я не могу – и не хочу вариться во всем этом, даже находясь в другом месте.
– А ты не думала о том, чтобы сделать перерыв? Пропустить год? Ты не обязана поступать в колледж немедленно.
– Но что я буду делать сама с собой? Я не могу целый год просидеть в комнате, верно? Даже если мне этого хочется.
– Если ты продолжишь ходить ко мне, мы с тобой поговорим об этом, у тебя будет время во всем разобраться. Прежде всего в себе. Это также даст тебе необходимую передышку для того, чтобы поработать со своей тревожностью.
– Звучит заманчиво.
– Хочешь еще воды? Лед растаял – и вода, наверное, стала теплой.
– Да. Спасибо вам.
Глава 41
Время до окончания школы тянулось медленно.
За последние несколько недель мои отметки ухудшились, но до окончания семестра оставалось так мало времени, что это уже не имело значения – не могло повлиять на поступление в колледж. Я была принята в маленький местный университет и почти сразу же написала письмо в приемную комиссию, объясняя, почему хочу отсрочить начало занятий на год. В прошлом сентябре маме с папой идея академического отпуска не понравилась бы. Но в нынешней ситуации, признали они, это может оказаться наилучшим выходом из положения. Думаю, свою роль в их согласии сыграло то внушение, которое сделали им Салли и Черч. Папа немедленно начал отсекать все телефонные звонки и письма мне, а мама составила список дел, целью которых было почаще выманивать дочь из дома. К моей радости, это большей частью оказались прогулки с Дэйви по округе. А еще она повесила на холодильник маленькие значки – выражающие разные эмоции мордашки, – чтобы я каждый день давала знать, какое у меня настроение. Прежде я назвала бы такое ее начинание глупым, но это лучше, чем разговаривать.
– Как это ты не будешь учиться в колледже в следующем году? – рычит Салли за обеденным столом после того, как мама с папой объявляют о планах нашего семейства. – Мы же будем ходить в школу! А ты – нет! Это несправедливо!
Черч спокойно засовывает в рот горох.
– Салли! – шипит мама. Моим братьям даже в шутку не разрешается жаловаться на что-либо, связанное с моим «разнюниванием», как называет это Салли, но мне нравится его огорчение. Он делает из происходящего глуповатую проблему, словно в каком-нибудь фильме, где через полтора часа веселья для всей семьи она обретет изящное, перевязанное ленточкой решение.
Салли с кислым видом ерзает на стуле.
Что-то дзинькает. Черч достает из кармана телефон.
– О, посмотри. – Он протягивает его через стол мне. На нем сообщение от Люси Уорлэнд.
– Откуда у тебя номер телефона Люси Уорлэнд? – удивляюсь я.
– Оттуда, что она прикольная, – говорит Черч. – А еще, Салли не захотел сам попросить его у нее.
Салли краснеет.
– Она сказала, что пришлет фотографии с церемонии выпуска, – продолжает Черч.
Ах, церемония выпуска. Я дожила до нее, а потом отказалась почтить своим присутствием. От осознания того, что я никогда больше не ступлю на порог школы, мне становится легче дышать. Увеличиваю фотографию на весь экран и вижу актовый зал, заполненный моими одноклассниками, они сидят ровными рядами, одетые в шелковые выпускные мантии. К одной стороне сцены, на которую выпускники поднимаются, чтобы получить свои дипломы из рук директора, выстроилась очередь.