Я удивилась бы, имей она успех у зрителей. Пожалуй, единственное, на что все же ходили в кинотеатры – посмотреть на наряды и грим Клеопатры, я уже говорила, что четверть женщин мира разрисовали себе глаза черными стрелками и разными оттенками цветных теней. Макияж «под Клеопатру» несколько лет был самым модным украшением женских лиц. Только смена поколений и полный отказ от макияжа у молодежи в стиле хиппи заставил несколько забыть стрелки от глаз к вискам. Но глаза вокруг обводят и до сих пор.
Если это считать успехом фильма, то он был, несомненно. В остальном провал. Конечно, залы не пустовали, но чтобы окупить столь грандиозные затраты, нужен был ажиотаж, длинные очереди к кассам по всему миру и осаждаемые кинотеатры. Но мы-то с Ричардом могли не переживать, когда студия подала на нас в суд, я надавила на Бартона, и мы выдвинули встречный иск. Если честно, то Ричард все же трусил перед Зануком, он был готов выплатить требуемые 50 000 долларов, чтобы только не доводить дело до суда.
– До суда и без того не дойдет, не дурак же Занук, чтобы портить себе жизнь окончательно, судясь со мной.
– Но, Лиз, они уже подали иск!
– Как подали, так и заберут. Мы с тобой тоже подадим.
– Студия обвиняет нас в том, что наше скандальное поведение повредило коммерческому успеху фильма.
– Ричард, я считала, что идиот только Занук. Не бери с него пример. Я получаю проценты от проката, какой судья поверит, что я играла, перенося столько страданий, тратила время и силы, только ради того, чтобы навредить себе самой? Кроме того, если студия объявит войну, то выиграю я.
– Каким образом?
Я позвонила Зануку при Бартоне и повторила то, что только что говорила.
– И еще, Дарил, на суде и в интервью журналистам я подробно расскажу обо всех нечеловеческих условиях съемок и еще много о чем… Думаю, найдется немало актеров, которым студия наступила на хвост и которые добавят к моим рассказам что-то новенькое. Если ты передумал судиться, предупреди, пожалуйста, чтобы я ненароком не рассказала много интересного зря.
– Я передумал.
– Забери иск, я буду молчать. Но на всякий случай напишу обо всем и сохраню в Швейцарии в сейфе.
– Шантаж?
– Нет, на всякий случай. Я слишком часто бываю в госпиталях, где легко можно отключить аппарат или сделать не тот укол.
Студия согласилась прекратить судебное преследование, в ответ мы тоже аннулировали свои иски.
Если кто и вышел из кошмара под названием «Клеопатра» с плюсом, так это я – у меня все же был Бартон. И 7 000 000 долларов за этот фильм, если считать все доходы вместе.
Но это все касалось внешних условий и было после съемок, а тогда нам еще предстояло прожить эту огромную жизнь длиной в десять месяцев работы непосредственно на съемочной площадке и многому научиться. Из рассказов участников съемок, особенно Манкевича и Вагнера, создается впечатление, что Тейлор и Бартон приходили на площадку только для того, чтобы сыграть очередную любовную сцену и слиться в поцелуе. Кажется, что мы больше ничего и не делали, только обнимались и валялись в постели под софитами и камерой.
Во-первых, напоминаю, что добрая половина снятого материала полетела в корзину, во-вторых, помимо любовных было много и других «умных» сцен, не наша вина, что все умное Занук вырезал, оставив пошлость и глупость (каждый выбирает по себе?). Марк Антоний, по замыслу Манкевича и в исполнении Бартона, вовсе не был сумасбродным пьяницей, Ричард играл человеческий выбор своей судьбы, но все, что можно, вырезали.
Зачем я так подробно рассказываю тебе об этом фильме и о кадрах, угодивших в корзину? Понимаешь, Майкл, актерам на сцене, неважно, концерт это или спектакль, роль принадлежит полностью им, что сыграл, то и есть. Завтра можно сыграть иначе, и это будет иная роль, но снова она в твоей власти. Никто, кроме самого актера, не может испортить его игру.
А в кино это возможно, потому что актер властен над ролью, только пока играет на площадке, только в световом круге. Но камера оператора стоит вне круга, и плохой оператор может испортить самую гениальную задумку режиссера и талантливую игру актеров.
Но еще хуже потом, когда в работу вступают те самые ножницы при монтаже. И снова повторюсь: самую гениальную игру актеров и блестящую работу оператора можно загубить монтажом, вырезав важное и выпятив неудачное. Иначе, чем рассчитывал актер, расставить акценты, сократить нужные реплики и дубли и вставить что-то, разрушающее настроение.
Ричард, мой любимый Ричард…
Если бы меня спросили, кто главный в моей жизни, я бы ответила:
– Ричард Бартон.
– Что главное в вашей жизни?
– Встреча с Ричардом Бартоном.
– Самая страшная потеря?
– То, что Ричарда нет со мной.
– Самая большая надежда?
– Что мы встретимся, пусть и по ту сторону бытия.
Мы встретились в «Клеопатре». Думаю, ни на каком другом фильме не могли встретиться. И не встретиться тоже не могли. Даже если я всей остальной жизнью плачу за эту любовь, я не против. Случись выбирать, все повторила бы снова.
Сам Бартон вспоминал, что увидел меня впервые в 1953 году у кого-то на вилле подле бассейна, мол, сидела красивая девушка, читала книгу, вскинула на английскую начинающую звезду свои прекрасные глаза и опустила снова, не желая удостоить вниманием. Не помню такого.
Еще до того, как мы встретились на съемочной площадке, мне все уши прожужжали о новой восходящей звезде – Ричарде Бартоне. Особенно отмечали его глубокий голос, его сексуальную силу и напор. В любовницах Ричарда побывали многие звезды… Ну и что, многие – это не значит я. Я не желала стать еще одной насечкой на его ремне, кто-то сказал, что Бартон после каждой победы ставит еще одну насечку на брючном ремне, мол, там уже нет свободного места. Его сильная и властная жена Сибилл почему-то смотрела на шашни мужа сквозь пальцы, зато поддерживала его стремление к славе и деньгам.
К тому моменту я уже вспомнила этого шумного валлийца, мы действительно сталкивались на какой-то голливудской вечеринке, кажется, у Грейнджера и Симмонс. Тогда он произвел на меня ужасное впечатление своей громогласностью и стремлением читать Шекспира даже тогда, когда никто не просит. Я подумала: «Черт, этот малый когда-нибудь заткнется?!»
Если он будет и в Риме донимать всех своими шекспировскими монологами, то лучше бы Манкевичу взять кого-то другого. И плевать мне на его сексуальную притягательность, пусть притягивает кого другого. К тому же со мной рядом, словно что-то предчувствуя, постоянно был Эдди.
Я столько лет снималась под маминым строгим приглядом, а теперь, будучи звездой, играть под бдительным взором мужа… Очень хотелось послать Эдди к черту или еще подальше. Я понимала, что в конце концов пошлю Фишера туда и потребую, чтобы его не было в миле от съемочной площадки! С Бартоном предстояло играть любовные сцены, мало того, что это нужно будет делать с человеком, от которого я предпочла бы держаться подальше, так еще и на глазах у мужа. Не то чтобы я стеснялась Эдди или переживала из-за его негативных эмоций, но неприятно.
В первый день совместных съемок мы встретились в костюмах и гриме. За время восстановления после трахеотомии я хорошенько отдохнула, выспалась и… прибавила лишние фунты. Но попробовал бы кто сказать, что мне это не шло!
Черт возьми, Ричард мог сколько угодно прикидываться равнодушным к моему статусу и моей внешности, но позже признался, что сильно переживал, как сложится работа со звездой, перед которой все ходят на цыпочках, платят сумасшедшие гонорары (вчетверо больше его самого!) и до небес превозносят красоту. Любые волнения Ричард привык заливать водкой, что и сделал.
Я тоже переживала, наслушавшись о его всепоглощающем обаянии, и твердо решила не обращать на актера никакого внимания, все в пределах роли, в конце концов, я профессионал. А для храбрости с утра немного хлебнула.
Ждала чего угодно, а первой эмоцией, которую испытала к Ричарду, оказалось… сочувствие. Бартона основательно корежило с похмелья, его лицо было покрыто красными пятнами, а руки просто дрожали. Ему выпить бы, но на площадке, да еще и в первый день съемок со мной Ричард не решился, попросил себе кофе. Я поняла, что он не сможет нормально проглотить принесенный кофе и просто обольет костюм, а потому держала чашку у его рта.
По-моему, потрясены оказались мы оба. Где знаменитая напористость и легендарное самомнение? Где пресловутая надменность уэльсца? Передо мной был совершенно нормальный человек, ранимый, в ту минуту даже слабый… Мало того, этот болван еще и ляпнул мне:
– Вам говорили, что вы миленькая?
Не успела я фыркнуть из-за пошлости комплимента, как Ричард добавил:
– Только малость толстовата…
Вот скажи он мне это в другой момент, в лучшем случае схлопотал бы оплеуху, в худшем – нажил врага, но Бартон, видно, осознав нелепость попытки заигрывать, будучи в похмельном состоянии, столь скорбно вздохнул, что я расхохоталась.
Все барьеры вмиг оказались разрушены. Никакой он не грандиозный насмешник, это напускное, просто защита, а сам он весьма ранимый.
Мы сидели и смеялись непонятно над чем, стало легко, словно с плеч свалился тяжелый груз. На этом и остановиться бы, но…
Дальше нас вела Судьба, до самого развода вела.
Потом Ричард решил ей воспротивиться, ни к чему хорошему это не привело.
Знаешь, Майкл, противиться судьбе опасно, но и просто плыть по ее течению тоже не стоит. Где та золотая середина, что позволила бы жить по-своему и быть при этом счастливым?
Одной сцены, одного взгляда в глаза было достаточно, чтобы я поняла – мы не сможем друг без друга. Ричард понял это позже. Знаешь, сначала он попросту раздваивался. Нет, не между мной и Сибилл, такого вообще не было, в Бартоне боролись два Ричарда, причем каждый из этих двух тоже не был однозначен. Сложнейшая комбинация из мужского и человеческого тщеславия, страсти и невыветрившихся понятий о том, как должен вести себя порядочный мужчина, вернее, муж и отец семейства, не давала Ричарду покоя ни днем, ни ночью.