Кстати, Дебби довольно быстро утешилась связью с Бобом Ниелом, а потом и выйдя замуж за Гарри Карла.
Все эти свадебные перипетии не отменяли работы, я продолжала сниматься, потому что режиссерам наплевать, с кем я сплю, главное, играла бы хорошо.
Следом за «Кошкой на раскаленной крыше» стала картина «Внезапно, прошлым летом» тоже по пьесе Уильямса Теннесси. Я вспоминаю его по двум причинам. Первая почти трагическая – Монтгомери Клифт, который был уже не в состоянии бороться со своей бедой. Мой любимый Монти на глазах превращался в развалину, круглосуточно пьяную и накачанную наркотиками. Он едва держался на ногах и временами не мог вспомнить ни текст, ни даже то, зачем вообще появился на площадке среди всех этих людей.
Конечно, сказывались последствия той страшной аварии, а если вспомнить, что Монти ехал от меня с вечеринки, где здорово напился, то я чувствовала себя крайне неуютно. Не нужно было выпускать его из дома в таком виде, а уж позволять садиться за руль тем более. Конечно, Клифта вряд ли удержишь, но мы же даже не пробовали, просто посмеялись его выходкам, помахали руками и вернулись в дом.
Я до сих пор корю себя и за Монти Клифта, и за Рока Хадсона, беспорядочные связи которого не одобряла, конечно, но и не боролась с ними. Рок погиб от СПИДа. Но как можно осуждать, они взрослые люди и сами способны разобраться, что хорошо, а что плохо.
А вообще, как разобраться, что хорошо, а что плохо? Разве Монти не мог врезаться в столб и без моей вечеринки? А Рок подцепить другую смертельную заразу? Это только я умудряюсь выживать после клинической смерти или операции на мозге… Но что я опять о себе?
Клифт разрушался на глазах, красавец, умница, талант, становился развалиной и физически, и морально. Съемки «Прошлого лета» проходили трудно, измучились все. К тому же роль явно была не по мне. Джо Манкевич – режиссер прекрасный, но почему-то не понял, что я не способна играть слабых женщин, как ни старалась, все равно получалась стерва. Однажды основательно подвыпивший Монти рассмеялся мне в лицо:
– Что, Беси Мей, натуру не спрячешь? И не надо, в качестве стервы ты нравишься всем куда больше. Мне тоже.
Автору пьесы Уильямсу Теннесси фильм тоже не понравился, он говорил, что это насилие над моей сущностью, что я сама ни за что не позволила бы герою окочуриться посреди пустыни, как должно быть по тексту. «Наша Лиз за волосы притащила бы героя домой и тем самым спасла».
Я действительно не понимаю слабых женщин, хотя охотно прикидываюсь такой в случае необходимости. С годами обманывать становится все трудней, но не потому, что играть разучилась, а потому что все знают – Элизабет никогда не была слабой овечкой! Меня боятся и боятся давно. Правильно делают. Майкл, нельзя показывать слабость, если ты на виду, ею тут же воспользуются!
А Уильямса Теннесси я вспомнила еще по одному поводу. Как ты думаешь, что должен делать автор перед самой премьерой фильма, поставленного по его произведению? Нет, Теннесси не раздавал автографы и не давал пространные интервью, не метался по своему дому, заламывая руки в отчаянии, не глотал лекарства и даже не напился. Он стоял перед кинотеатром и… уговаривал зрителей ни за что не ходить на этот фильм, потому что тот неудачный!
Ты представляешь картину: перед входом мечется очумевший Уильямс и хватает за руки зрителей с билетами:
– Не ходите туда! Умоляю, не ходите!
– А вы кто?
– Я?.. Я автор!
Никакой рекламный отдел не способен выдумать столь изощренный рекламный трюк, да еще и бесплатный. А ведь Теннесси действительно так считал и уговаривал зрителей от души, а не ради привлечения внимания. Сначала Манкевич грозил выйти и побить Уильямса, но потом махнул рукой:
– Пусть дурит, все равно зал полон.
Кто же откажется посмотреть то, что так советуют не смотреть? Зал действительно был полон, а фильм оценили. За роль слабой женщины я была номинирована на «Оскара» и получила «Золотой Глобус». Вот и пойми, что нужно этим зрителям и академикам…
Приятным дополнением был огромный по тем временам заработок за съемки – 500 000 долларов за два месяца работы. Я вдруг обнаружила, что стала самой высокооплачиваемой актрисой Голливуда! Не помешал даже скандал с «уводом» Эдди.
Конечно, «Оскара» за кошку Мэгги мне не дали, видимо, в наказание за непомерные аппетиты в отношении мужчин, но я плевать хотела на все осуждения.
Да, забыла сказать, что меня осудила еще и Лига Арабских государств. Эти уже не за мужчин, а за принятие иудаизма. Да как строго осудили, нет, к расстрелу не приговорили, но запретили показы фильмов с моим участием у себя. Честно говоря, я сомневаюсь, чтобы их и до того видели, едва ли в арабских странах интересовались «Местом под солнцем». Но факт налицо – я изгой сразу везде, правда, высокооплачиваемый изгой, что несколько снижало негативные эмоции (их вовсе не было, плевать я хотела на шипение Хедды Хоппер и на истерики моралистов!).
Очень важно предчувствовать, в какой роли стоит сниматься, а в какой нет.
Умно? Ничуть! Я категорически не желала браться за картину «Баттерфилд, 8», которая принесла мне первого «Оскара»… До сих пор ее терпеть не могу и действительно не понимаю, за что там давать статуэтку. Роль высокооплачиваемой шлюхи казалась мне почти оскорбительной. Но MGM просто держала дуло пистолета у моего виска. Я предпочла сыграть, чтобы остаться живой, решив, что себе еще пригожусь.
Если уж я выжила после гибели обожаемого Тодда, то умирать из-за какой-то MGM просто глупо. Я была должна студии еще один фильм, причем сниматься предстояло за жалкие 125 000 долларов. Я решила: черт с вами, сыграю эту роль элитной проститутки, но при одном условии – дать роль в картине и Эдди! Не дадите, тогда я буду капризничать. Что мне стоит лишний разок заболеть, что-нибудь себе сломать и сорвать съемки?
MGM, на свою голову воспитавшая из меня звезду, теперь пожинала плоды своего воспитания. Чем уж я так приглянулась режиссеру и продюсеру в качестве проститутки, не знаю, наверное, что-то нашли, но, сколько ни кочевряжилась, студия покорно шла на мои условия. Эдди ввели в картину, попросив только об одном – доставлять меня на съемки вовремя.
Никакой Эдди со мной не справился бы, смешно на это рассчитывать, Фишер уже был у меня на побегушках. Со мной так нельзя, меня надо держать в жесткой руке и временами отвечать «нет» на мои капризы. Майк Тодд умел это делать, одной рукой лаская, он второй зажимал горло так, чтобы я не трепыхалась. Эдди хоть и желал быть копией Майка, этого не умел. Он лишь просил, и я первое время выполняла его просьбы.
Сначала все старались таким положением Эдди пользоваться, если что-то нужно от меня, просили Фишера, тот просил меня, я выполняла. Но постепенно я села Эдди на голову и превратила мужа в свое бессловесное приложение. Ужасно? Конечно, но надо понимать, что такую женщину, как я, нельзя держать в узде одними уговорами, нужна и плеточка. Кнут и пряник, а не одни пряники.
Но на роль Глории в «Баттерфилд, 8» он меня все же уговорил, просто объяснив:
– Лиз, ты должна студии фильм, не этот, так будет другой, и пока не отработаешь контракт, ничего другого сыграть не сможешь. Ты же знаешь студийную систему, будут предлагать всякую чепуху и не пустят ни к кому другому. Лучше сыграть и прекратить отношения.
Бедный вежливый Эдди! Я выразилась короче и ясней:
– Ты прав, чтобы развязаться со студийным дерьмом, я должна сыграть в этом дерьме.
Ругайся, не ругайся, а сниматься пришлось…
Майкл, ты знаешь, что такое взаимодействие с режиссером. Так вот, чтобы показать, что я считаю фильм и все, что с ним связано, большой кучей навоза, я не разговаривала с Дэниэлом Манном все время съемок, все дни, а по окончании даже написала на зеркале помадой: «Кусок дерьма!» Режиссер не виноват, но пострадал первым.
Подозреваю, что ярость и злость помогли не выглядеть бесцветной, я изливала свою злость на принуждение, на студию, на всех, кто заставлял работать над нелюбимой ролью, а получалось, что изливаю на ту жизнь, которая по этой роли полагалась. Впечатляюще… Эпизод, где я пишу на зеркале «Не продается», снят с первого дубля, у меня было такое выражение лица, что Манн ни за какие деньги не рискнул бы предложить повторить.
Я получила за этот фильм первого «Оскара», но подозревала, что присудили из жалости, ведь незадолго до церемонии едва не умерла от пневмонии. Как бы то ни было, заветная для всех актеров статуэтка теперь стояла на моей каминной полке!
А разве я рвалась играть в «Клеопатре»? Ничуть! Мне вовсе не хотелось куда-то тащиться, жить по чужому графику, подчиняться чужим командам… Хотя я прекрасно понимала, что нам с Эдди нужны деньги, на старых запасах долго не протянешь, вдруг заартачилась:
– Хочу гонорар в миллион долларов!
Эдди ахнул:
– Ты с ума сошла?! Потеряешь роль, которая тебе очень подошла бы.
Он был прав, Спирас Скурос, тогдашний глава студии «ХХ век Фокс», куда меня отдали «напрокат» на съемки, услышав столь наглое требование, взъярился:
– Вагнер, пошли ее к черту и найди другую!
Продюсер Уолтер Вагнер вовсе не был безобидным птенчиком или пушистым котенком, он так и поступил бы, но я уже сообразила, что роль как нельзя лучше подойдет мне лично, это вам не Глория из дурацкого «Баттерфилда», это египетская царица, повелительница не только (и не столько) огромной страны, сколько сильных мужчин. Вот это по мне!
Хотела бы я знать, что именно заставило «твердых» Скуроса и Вагнера не просто согласиться на мои условия, но и уступить куда больше, чем я вообще мечтала получить. Эдди сказал, что более хитрой женщины он не встречал. Я даже сейчас не могу понять, как умудрилась выторговать помимо того самого миллиона (столько не получала ни одна звезда Голливуда) еще 50 000 за каждую дополнительную неделю съемок, 10 процентов от будущей прибыли и 3000 долларов еженедельного содержания.
Вагнер хватался за голову и кричал, что я буду стоить дороже всех сумасшедших декораций и тысяч статистов для массовки, вместе взятых! Я рыдала, промокала глаза платочком и сквозь слезы шептала: