ы, рисует два портрета Елизаветы. На одном из них императрица изображена в полный рост, в платье для приемов и при всех регалиях, другой, более скромный портрет, изображающий Елизавету с распущенными волосами, Франц Иосиф повесил в своем кабинете перед письменным столом. Вернувшись в Париж для того, чтобы нарисовать еще один портрет императрицы Евгении, художник рассказывает ей о необыкновенной красоте Елизаветы и об увлекательных беседах с ней во время позирования. Французская императрица уже давно мечтает о том, чтобы познакомиться со своей «коллегой» из Вены, уже хотя, бы потому, что она хочет убедиться, действительно ли Елизавета так прекрасна, как про нее говорят, и определить может ли она сама поспорить с австрийской императрицей в красоте. Евгения просит французского посла в Вене осторожно разузнать, не будет ли Елизавета возражать против того, чтобы в будущем году встретиться с ней на водах в Бад-Киссингене. Однако, несмотря на то, что это предложение передается с максимально возможной предупредительностью, Елизавета и слышать об этом ничего не хочет. Ведь она терпеть не может всякие аудиенции, придворные балы и празднества. Но иногда ей все-таки приходится участвовать в них, особенно когда это касается ее собственной семьи. На февраль 1865 года назначена свадьба ее самого любимого брата Карла Теодора и принцессы Софии Саксонской в Дрездене. Хочет она того или нет, но на эту свадьбу она должна поехать. В Дрездене императрица вызывает всеобщее восхищение, двор саксонского короля и простой народ настолько покорены ее обаянием, что везде, где бы она ни появлялась, ее встречают овациями. «Ты не можешь себе представить того восторга, — пишет королева Саксонии[125], — который вызвали здесь красота и очарование императрицы. Я еще никогда не видела наших спокойных саксонцев в таком возбуждении: стар и млад, знать и простолюдины, солидные господа и легкомысленные повесы, все были без ума от нее, а многие и до сих пор боготворят ее — elle a fait epoque ici» («ее пребывание здесь — целая эпоха». — Ред.)
Однако восторг получается односторонним, Елизавета неважно чувствует себя и с нетерпением ждет возвращения домой. «С каким удовольствием я оказалась бы сейчас рядом с вами, — пишет она семилетнему, не по годам развитому сыну Рудольфу[126]. — Мне здесь совсем не нравится, и я очень расстроена из-за того, что еще целых четыре дня мне придется ждать отъезда». Но вот позади и это испытание, и 28 марта императрица отправляется в Мюнхен, где, несмотря на предупреждение о нежелательности торжественного приема, на вокзале ее встречает лично король Людвиг II. Не прошло и года со дня вступления его на престол, а он уже успел завоевать скандальную известность во всем мире своими странными, иногда просто дикими выходками, приводящими в ужас даже дипломатов старой закалки. Один из них, австрийский посол граф Бломе, даже и не пытается скрывать своего критического отношения к баварскому королю. Еще осенью прошлого года[127] он весьма скептически оценивал поведение Людвига II. По его словам, «нельзя ожидать ничего хорошего от вступления на баварский престол совершенно неопытного и незрелого юноши». В одном из писем, написанных в этот период[128], он, в частности, замечает, что «юный король для всех пока еще загадка, его поведение крайне противоречиво, его действия абсолютно непредсказуемы. Трудно сказать, что из него получится в дальнейшем, но сейчас в нем преобладают детские капризы и романтические влечения». Посланник приводит описание спальни короля в Хоэншвангау, освещаемой декоративным ночником в форме луны, который способен по желанию владельца последовательно изображать все лунные фазы, и свет от которого падает на действующий миниатюрный фонтан. «Хорошо еще, — ехидно замечает Бломе, — что из балета в королевскую опочивальню попали только декорации». В театре Бломе с изумлением наблюдает за тем, как во время постановки пьесы Шиллера «Коварство и любовь» король, отрешившись от мира сего, плачет навзрыд в наиболее драматичные моменты театрального действа. «Насколько я сумел понять молодого монарха, — отмечает он в другом письме[129], — природа одарила его богатейшим воображением и недодала ему разума, а воспитание меньше всего коснулось его сердца. Не могут не вызвать озабоченности и такие черты его характера, как патологическая самовлюбленность, своенравие и беспечность. Король прислушивается только к тем, к кому он сам обращается за советом… Литераторы и деятели искусства имеют больше шансов получить у него аудиенцию, чем представители других сословий… Любимейшими увлечениями его величества являются музыка и литература, причем первая — ввиду полного отсутствия музыкальных способностей — интересует его лишь в части, касающейся текстов музыкальных произведений. Благодаря знакомству с либретто «Лоэнгрина» и других опер Рихарда Вагнера на темы германского эпоса он из всех композиторов отдает предпочтение именно Вагнеру…». Австрийский посланник возмущен характером взаимоотношений между композитором и молодым королем, называя их не иначе как скандальными. Он вне себя от «бесстыдных денежных вымогательств» и «неосторожных высказываний» Вагнера. В довершение всего композитор хвастается письмами от короля, в которых тот обращается к нему на «ты» и расхваливает его в самых восторженных выражениях! «Ну что тут скажешь, — сокрушается Бломе, — кроме того, что все это так или иначе вредит репутации священной фигуры монарха. Король до сих пор не проявляет никакого интереса к представительницам слабого пола и совершенно не умеет вести себя с дамами. Чем дальше он уходит от реальной жизни, тем больше он оказывается во власти своей буйной фантазии».
Императрица еще плохо знает своего коронованного родственника. В доме своих родителей, которым она доверяет больше всех, Елизавета слышала о нем больше хорошего, чем плохого. «Вчера, — пишет она своему маленькому Рудольфу, — король долго пробыл у меня в гостях, и если бы не бабушка, которая зашла ко мне, он и до сих пор был бы еще здесь. Он был очень галантен и столько раз целовал мне руку, что тетушка София, которая наблюдала за нами через приоткрытую дверь, потом спросила меня, осталось ли что-нибудь от моей руки. Он опять пришел в австрийской военной форме, и от него сильно пахло дорогим одеколоном…»[130] Вскоре после этого к ней на аудиенцию приходит граф Бломе и рассказывает ей о многочисленных странностях короля[131]. По словам Бломе, из-за своего эксцентричного поведения Людвиг II может лишиться доверия и благосклонности своих подданных. Возвратившись в Вену, Елизавета в беседе с супругом, который с растущей тревогой относится к сообщениям из Мюнхена, расценивает донесения Б ломе как чересчур резкие, потому что ей неприятно, когда в таком тоне говорят о короле ее родной Баварии.
В июле императорская чета, как обычно, вместе с детьми отправляется в Ишль. Императрице не нравится, как выглядит ее сын. Она находит, что хотя по физическому и умственному развитию кронпринц превосходит своих сверстников, однако при этом он слишком бледный, а по характеру раздражительный и капризный. Елизавета относит это на счет чересчур жесткого воспитания, которого не выдерживает его еще сравнительно молодой организм. С 1864 года, то есть с семилетнего возраста, его воспитанием занимается генерал-майор граф Гондрекур, и за это время Рудольф заметно сдал физически.
Елизавета намерена в этом году отказаться от традиционной поездки в Бад-Киссинген, но придворный советник Фишер уговаривает ее. Незадолго до отъезда она вместе с супругом совершает прогулку в Хальштатт и к мельнице Гозаумюле. При этом Франц Иосиф с удовлетворением замечает, что к ней вернулась ее былая легкая походка и выносливость, и даже подумывает о том, чтобы после ее возвращения с вод езять императрицу с собой поохотиться на горных козлов.
В первые дни после приезда в Бад-Киссинген Елизавета скучает и чувствует себя очень одинокой, поэтому она отправляет телеграмму с просьбой привезти ее любимую большую овчарку, а получив ее, радуется как ребенок. «Я так рада, что Хорсгард здесь рядом со мной, — пишет она своей дочери Гизеле[132], — да и он был так рад встрече со мной, что чуть было не задушил меня своими огромными лапами… Я много гуляю в лесу, потому что в самой водолечебнице окружающие уделяют мне слишком много внимания… От короля я получила очень любезное письмо, в котором он сообщает, что врачи запретили ему приезжать сюда… Короче говоря, мне, кажется, повезло, и я смогу спокойно пробыть здесь до окончания срока лечения». Чтобы скрасить однообразие дней в Бад-Киссингене, Елизавета пишет много писем и совершенствуется в венгерском языке, читая много книг венгерских авторов. Она болезненно переживает разлуку с Идой Ференци, к которой привязалась в первый же год. «Я много думаю о тебе, — пишет она Иде, — во время укладки волос, на прогулках и еще десятки раз в течение всего дня… Мне сейчас ужасно грустно… Иногда я просто умираю от скуки. Мне пока не удалось и, видимо, уже не удастся найти здесь какую-нибудь веселую компанию. Я много гуляю, почти весь день… и много читаю… А еще я иногда играю на клавесине… Да хранит тебя Господь, милая Ида, не вздумай в мое отсутствие выйти замуж, ни за своего Кальмана, ни за кого другого, а лучше оставайся верной своей подруге Е.»[133].
Дома Елизавету ожидает приятный сюрприз: приехали ее родители, братья и сестры. А еще она очень рада снова видеть свою Иду Ференци. Жаль только, что ее новая подруга не может сопровождать императрицу во время ее любимых прогулок, ведь Ида такая хрупкая и нежная, к тому же она страдает небольшим пороком сердца. Елизавета никогда не будет чувствовать себя уютно в венской придворной атмосфере, особенно в те дни, когда императора нет в Вене. По словам ландграфини Фюрстенберг, в это время жизнь при дворе становится просто невыносимой. «Ты себе представить не мо