.
Родительский дом служит Елизавете убежищем, когда ей невмоготу больше оставаться в Вене. В очередной раз такая необходимость возникает совершенно неожиданно 13 декабря 1865 года. Император как раз находится в Офене, когда у Елизаветы вдруг появляются симптомы, указывающие на то, что ее старый недуг вновь дает о себе знать. Императрица решает немедленно ехать в Мюнхен. Правда, она телеграммой спрашивает разрешения у мужа, но делает это в такой форме, что тому ничего другого не остается, как дать свое согласие. Никто, включая эрцгерцогиню Софию, не знал о решении Елизаветы. Официально считается, что ей был нужен ее любимый доктор Фишер, но тот не смог приехать, и тогда ей пришлось самой поехать к нему, чтобы вернуть себе утраченный душевный покой. Вся Вена удивлена внезапным отъездом императрицы именно сейчас, накануне Рождества и своего дня рождения. Прусский посланник полагает, что «здесь замешана известная неуравновешенность, свойственная всем принцессам из семейства герцога Макса и его предков[142]. Император Франц Иосиф не на шутку перепуган. Он отдает срочное указание австрийскому посланнику в Мюнхене, чтобы тот отговорил баварского короля от организации торжественной встречи на вокзале. Император хочет, чтобы как можно меньше людей знало о поездке Елизаветы. Однако Людвиг II не смог удержаться от того, чтобы не навестить императрицу и не расспросить ее о причинах этой неожиданной поездки, пусть даже в неофициальной обстановке. Тем временем Франц Иосиф, все еще находящийся в Офене, получает письмо от своей супруги из Мюнхена, в котором она, в частности, сообщает, что намерена вернуться не позднее 23 декабря, а значит еще до дня рождения и Рождества[143]. Однако на самом деле Елизавета приезжает в Вену только 30 декабря в сопровождении своей матери. Судя по всему, поездка помогла ей хотя бы частично избавиться от опасений за свое здоровье. Новый 1866 год, который так много будет значить в судьбе империи, она встречает в кругу семьи, вместе с детьми и заботливым мужем.
Глава VII
КЕНИГГРЕЦ, ЕЛИЗАВЕТА И ВЕНГРИЯ1866–1867
С момента неудачного окончания военной кампании 1859 года венгерский вопрос не сходил с повестки дня. Могущество имперского центра и позиции сторонников централистского решения этого вопроса значительно ослаблены, а в Венгрии не утихают призывы к восстановлению исторических прав венгерской нации и к введению в действие конституции 1848 года. В конце 1865 года намечается сближение позиций венского правительства и тех патриотических сил в Будапеште, которые выступают за отказ от радикализма и реализацию венгерских требований в рамках единого государства. Во главе этих сил стоит шестидесятидвухлетний адвокат Франц фон Деак, который на своей родине пользуется большим авторитетом за свою политическую умеренность, благоразумную позицию во время революции 1848 года, личную скромность и ораторский талант. Ранее он подвергал критике призывы Кошута к отделению от Австрии и при этом подчеркивал, что для Венгрии это означало бы гибель без всяких надежд на возрождение[144]. Такая позиция делает его естественным посредником между противоборствующими сторонами.
Идеи Деака находят поддержку у Дьюлы Андраши, который наслышан о симпатиях императрицы к Венгрии. Ида Ференци, с которой он поддерживает тесный контакт, рассказывает ему о том старании, с которым Елизавета изучает венгерский язык, и о ее разногласиях с эрцгерцогиней Софией, особенно в венгерском вопросе. Андраши, недавно впервые собственными глазами увидевший императрицу на одном из придворных торжеств, был также поражен необыкновенной красотой и обаятельностью этой женщины. В свою очередь, Елизавета, которая много знает о нем, в основном со слов Иды Ференци, с интересом присматривается к «beau pendu» 1848 года, известному своим умением очаровывать женщин. Высокого роста, худощавый, с темной бородой, обрамляющей его благородное лицо, одетый в красочную, отороченную мехом форму венгерского магната, он воплощает в себе идеальный образ современного аристократа. Андраши понимает, что эта красавица, симпатизирующая Венгрии и ее народу, и в которую император Франц Иосиф даже теперь, через одиннадцать лет после свадьбы, влюблен так же сильно, как и в первый день, может стать его союзницей в попытках склонить колеблющегося императора к поддержке его планов.
Франц Иосиф в глубине души по-прежнему уверен, что только жесткая централизация власти в государстве способна обеспечить целостность и процветание империи. Вместе с тем он, в известной мере, допускает возможность удовлетворения некоторых требований венгерской стороны при условии, что это не затронет армию, финансы и внешнюю политику. По его мнению, это позволит не только сохранить великодержавный статус империи, но и добиться примирения с Венгрией. Зимой 1865 года переговоры уже идут полным ходом, объявляется о созыве венгерского рейхстага, на первое заседание которого, назначенное на 12 декабря в Будапеште, Франц Иосиф прибывает без Елизаветы. 17 декабря он принимает депутации от верхней палаты и рейхстага, которые выражают надежду на то, что в скором времени они смогут приветствовать в столице «почитаемую и горячо любимую всеми мать-императрицу». Император дает им понять, что разделяет их надежду. Затем Франц Деак выступает с предложением, чтобы на этот раз обе палаты венгерского сейма отправили совместную депутацию в Вену для того, чтобы поздравить императрицу с днем рождения. Тем самым они дают понять Елизавете, что знают о ее добрых чувствах к их нации, находящих отклик в душе каждого венгра.
Однако вскоре приходит известие о болезни императрицы, находящейся в связи с этим в Мюнхене, и поездку венгерской депутации приходится отложить до 8 января 1866 года. Несмотря на это, прибытие венгерских парламентариев выливается в настоящее признание в любви к императрице. Депутаты, состоящие исключительно из представителей высшей венгерской знати, во главе с архиепископом прибывают в Хофбург. Среди прибывших явно выделяется рослая фигура Дьюлы Андраши. Елизавета встречает их в окружении восьми недавно назначенных придворных дам, представительниц Венгрии. Она одета в национальный костюм, включающий в себя платье из белого шелка и богато расшитый капор, на голове у нее корона, усыпанная сверкающими бриллиантами. Со слегка покрасневшим от волнения лицом императрица всматривается в прибывших гостей, при этом ее взгляд останавливается на Дьюле Андраши, который, будучи ослеплен ее красотой, тоже не может оторвать от нее глаз.
От имени гостей епископ произносит речь, которая начинается словами о любви и безграничной лояльности венгерской нации императрице, матери наследника престола, и заканчивается приглашением как можно скорее посетить Будапешт. Ответную речь Елизавета произносит на венгерском языке, при этом она говорит свободно, ясно и четко, с едва заметным акцентом. Императрица сердечно благодарит прибывших и обещает в ближайшее время посетить Венгрию. Ее речь вызывает бурю ликования. Обращение на чистом венгерском языке из уст австрийской императрицы и одновременно женщины сказочной красоты — разве это могло оставить венгерских гостей равнодушными! Их восторгу нет конца. Мраморный зал Хофбурга еще не знал столь бурных проявлений преданности и восхищения.
Вскоре Елизавета исполняет свое обещание. 29 января она прибывает в Будапешт. Церемония встречи «наследной королевской четы», официально именуемой так потому, что она еще не короновалась на венгерский трон, проходит без происшествий. Перед императорским экипажем выступают на великолепных лошадях так называемые знаменщики — знатные рыцари Офена и Пешта. И тем не менее стоящую перед императором и императрицей задачу нельзя назвать простой. Им предстоит растопить лед недоверия и враждебности, образовавшийся в венгерском обществе после кровавого подавления революции 1848 года. В течение последних 14 лет, несмотря на обычное гостеприимство и радушие местного населения, ни один офицер австрийской императорской армии не мог позволить себе появиться в форме в венгерском казино или аристократическом салоне[145].
1 февраля императорская чета принимает у себя депутацию обеих палат сейма, которая от имени венгерской нации обращается к Елизавете со столь теплыми словами благодарности за ее приезд, что каждому, и прежде всего ей самой, становится ясно, что это не просто церемониальный жест, а проявление истинной преданности и горячей любви к ней. Императрица, не привыкшая к такому отношению к себе в Австрии, где ей приходится постоянно бороться со своими недоброжелателями, чрезвычайно тронута этим, и в ее душе зарождается ответное чувство любви и благодарности к Венгрии и ее народу. Она дает себе обещание по мере сил поддерживать эту благородную нацию в ее радостные и печальные дни.
Приветствие императрицы, вновь произнесенное ею на венгерском языке, вызывает такую же восторженную реакцию, как и в январе в Вене. «Невозможно передать сухим языком официального донесения[146], — докладывает британский генеральный консул в Будапеште, — то впечатление, которое произвело на венгров обращение императрицы». Это впечатление оказывается настолько сильным, что даже последующая отрезвляющая речь императора не оказала на венгров того воздействия, на которое она была рассчитана. В ней, в частности, содержится недвусмысленное предостережение против чрезмерных надежд на скорое исполнение всех чаяний венгерского народа, а также предложение выдвигать только реальные требования.
Однако и здесь, в дружественной ей Венгрии, Елизавете трудно заставить себя в полной мере исполнять возложенные на нее высокие обязанности. Она признается в этом в письме к детям: «У меня здесь очень неспокойная жизнь, — пишет она Рудольфу 6 февраля, — но мне все-таки удается каждый день немного поездить верхом… Будь вы оба со мной, я бы охотно осталась в Венгрии на зиму… А теперь мне пора заканчивать, чтобы успеть приготовиться к очередному балу, который обещает быть длинным и утомительным. Кстати, по-венгерски я говорю здесь чуть ли не больше, чем по-нем