. В другом письме она признается: «Ты ведь знаешь меня, мои привычки и extinction de roi. Ну а если я тебе не нравлюсь такая, какая есть, то я умываю руки»[258].
Все сходятся во мнении, что Елизавете уже пора возвращаться в Австрию, а то как бы она не забыла, что она императрица, а не только королева Венгрии. Елизавета и сама это понимает, но ей чрезвычайно трудно заставить себя покинуть эту гостеприимную страну. Больше всего ей не хочется расставаться с Идой Ференци, которая просто боготворит свою госпожу, не отходит от нее ни на шаг и называет прекрасную императрицу «наш цветочек». Елизавета весьма тронута вниманием и любовью своей ближайшей подруги, хотя придуманный ею «почетный титул» императрица повторяет не иначе как с изрядной долей самоиронии. Каждый вечер Ида сидит у постели императрицы, и та настолько привыкла к этому, что уже не может заснуть без этого «снотворного».
В июле 1869 года Елизавета арендует на полгода замок Гаратсхаузен, расположенный в Баварии и принадлежащий ее самому старшему брату Людвигу. Здесь она в очередной раз убеждается, что нигде ей не бывает так хорошо и уютно, как у себя на родине, в знакомом ей с детства окружении. Императрица, по ее собственному признанию[259], любит иногда вести праздный образ жизни. «Я так рада, — пишет она Иде Ференци[260], — что, живя в замке, могу позволить себе ничего не делать и ни о чем не думать… Сейчас я, к моему глубокому сожалению, совсем мало говорю по-венгерски. Твой «цветочек» не очень-то разговорчив и ограничивает круг своих собеседников до минимума». По поручению императрицы Ида Ференци должна рассказывать ей обо всем, что ее интересует, например, о настроении императора, о самочувствии любимых лошадей и т. д. Императрица постоянно напоминает Иде о необходимости писать как можно чаще, а не ограничиваться только ответами на письма, что, по мнению Елизаветы, в лучшем случае является дурной привычкой, а в худшем — просто невежливо. Императрица занята в основном тем, что купается в озере, ездит верхом то к одной, то к другой сестре, читает и гуляет со своей малышкой. Похоже, она вошла во вкус длительных отлучек из Вены и пользуется малейшим предлогом для очередного дальнего путешествия. Вот и сейчас, получив письмо из Рима от своей сестры Марии Неаполитанской, которая как будто помирилась с мужем и просит поддержать ее накануне предстоящего рождения первого ребенка, Елизавета просит у мужа разрешения навестить сестру. Все это происходит как раз в то тревожное время, когда светская власть папы римского из последних сил поддерживается французскими штыками и, кажется, вот-вот рухнет под натиском Итальянского королевства. Не удивительно поэтому, что к просьбе супруги император относится без энтузиазма, однако не надеется на то, что ему удастся переубедить ее.
На родной земле, в кругу семьи Елизавета действительно чувствует себя очень хорошо, однако и здесь, как признается она в письме к Иде Ференци, ее иногда охватывает «невыносимая тоска по Венгрии»[261]. В один из таких моментов в неописуемую радость императрицу приводит известие о том, что «наш друг», как они с Идой величают Андраши, с 26 по 28 июля будет в Мюнхене и, пользуясь случаем, собирается навестить ее в Гаратсхаузене. «Впрочем, можешь быть спокойна, — доверительно сообщает она Иде, — я не намерена бросаться ему на шею». 21 июля ожидается приезд эрцгерцогини Софии к герцогине Людовике. Новая воспитательница Валерии, англичанка мисс Трокмортон, еще не знакома с матерью императора и не имеет ни малейшего представления о противостоянии между ней и Елизаветой, так что королеве Марии приходится вводить ее в курс дела и, в частности, предупреждать о том, чтобы она в присутствии эрцгерцогини не заводила разговор о провенгерских настроениях своей госпожи. Что касается самой Елизаветы, то она думает преимущественно о своей поездке в Рим. «Теперь все зависит от того, согласится ли Франц Иосиф на мое очередное длительное отсутствие в Вене, — делится она своими размышлениями с Идой. — Труднее всего мне будет расстаться с моей Балериной. Впрочем, если бы это зависело от меня, то я взяла бы с собой всех моих лошадей. Передай привет моей любимице и расцелуй ее от моего имени. Но будь осторожна, а то как бы она не лягнула тебя в живот, на нее иногда что-то находит».
В один из дней Елизавету приходят навестить хозяева замка: герцог Людвиг и его морганатическая супруга баронесса Генриетта фон Валлерзее, урожденная Мендель. К обеду, устроенному в честь гостей, не были приглашены ни родственники, все еще недовольные женитьбой Людвига и поэтому старательно избегающие его, ни свита герцога. «Это был тот самый случай, — с иронией замечает императрица по этому поводу, — когда я была рада отсутствию рядом со мной моего привычного окружения. Нетрудно представить себе, какие у них были бы при этом кислые физиономии. И в самом деле, разве могла я посадить столь знатных персон за один стол с моей свояченицей?!»[262] За обедом Елизавета подружилась с девятилетней дочуркой своего брата Марией, долговязой, немного неуклюжей, но очень подвижной и жизнерадостной девочкой, с пяти лет уже умеющей ездить верхом. Последним обстоятельством Елизавета тронута до глубины души, и она принимает решение, невзирая ни на какие предрассудки родственников, приблизить к себе юную племянницу и заботиться о ней.
В характере и поведении Елизаветы причудливо сочетаются решительность и сдержанность, жизнерадостность и склонность к меланхолии. Перепады в ее настроении от глубокой задумчивости к иронии, граничащей с цинизмом, а от нее к форменному ребячеству совершенно непредсказуемы. Императрица целиком отдает себя заботе о Валерии, общаясь с которой, она сама порой впадает в детство. Однажды в Гаратсхаузен забрел бродячий циркач с дрессированным медведем на поводке. Мишка привел маленькую Валерию, но еще больше саму Елизавету в неописуемый восторг. Она заставляет его танцевать, затем бросает яблоко в озеро и с удовольствием смотрит на то, как медведь смело бросается в воду, потешно шлепает лапами по воде и плещется в озере почти как человек. Увидев плывущий по озеру пароход, медведь громко и испуганно ревет, а затем большими прыжками мчится к берегу. Он ведет себя настолько смирно, что позволяет себя гладить и кормить из рук. Елизавета готова хоть сейчас купить медведя и взять его с собой в Австрию. «Он стоит семьсот гульденов, — с плохо скрываемым намеком сообщает она в письме к мужу. В свою очередь, циркач, заметив, каким успехом пользуется его помощник у Елизаветы, приводит еще и обезьянку[263]. Кроме того, в Гаратсхаузен по желанию императрицы приезжают бродячие музыканты, на что герцогиня Людовика с иронией замечает: «Моя милая Сиси, ты все больше становишься похожа на отца с его пристрастием к бродячим артистам».
Загруженность государственными делами не позволяет Францу Иосифу съездить в Гаратсхаузен, поэтому он просит Елизавету как можно скорее переехать в Ишль. Елизавета не возражает против этого, но делает следующее замечание: «Хочется верить, что моя постоянная готовность идти тебе на уступки и приносить себя в жертву позволяет мне рассчитывать на такое же отношение ко мне с твоей стороны»[264]. Помня об интересе супруга ко всему, что связано с судьбой Людвига II, она добавляет: «О баварском короле ничего не слышно, нас он, слава Богу, не беспокоит, и вообще он постоянно переезжает с места на место»[265]. В письме к Иде Ференци императрица не скрывает, что согласие на возвращение в Австрию далось ей нелегко: «Кроме тебя и моих дорогих лошадей меня там не ждет ничего хорошего»[266]. В этих словах нетрудно разглядеть намек на ту неприязнь, которую испытывают при дворе к Елизавете из-за ее чрезмерных симпатий к Венгрии. Впрочем, эрцгерцогиня София, находящаяся уже в преклонном возрасте и с каждым днем все больше убеждающаяся в том, насколько хорошо понимают друг друга ее сын и императрица, ведет себя теперь крайне сдержанно. Она все чаще прислушивается к мнению Елизаветы, но тут уже Елизавета поступает несправедливо по отношению к своей свекрови. Если София в свое время перестаралась в своем противостоянии с Венгрией, то сейчас Елизавета бросается в другую крайность и ведет себя порой так, как будто забыла о лежащей на ней ответственности за всю империю.
Между тем, главной темой разговоров при дворе становится предстоящая поездка императора на церемонию открытия Суэцкого канала. Она намечена на 16 ноября 1869 года, и, по имеющимся сведениям, Францию на церемонии будет вместо мужа представлять императрица Евгения. Какое-то время остается открытым вопрос, должна ли Елизавета сопровождать супруга в этой поездке. Однако императрице становится не по себе от одной мысли, что в Суэце ее ожидают ненавистные ей нескончаемые торжества и протокольные мероприятия, к тому же она без всякого энтузиазма относится к неизбежной встрече с Евгенией. Ну а поскольку Франц Иосиф также считает, что, по крайней мере, один из супругов должен остаться с детьми, то он принимает решение ехать один. 26 октября он прощается с семьей, остающейся в Геделле. В один из моментов в душе Елизаветы зарождается сожаление по поводу того, что она отпускает мужа одного, она весь день думает о нем[267] и об ожидающей его интересной поездке. Она так сильно переживает за мужа, что по ее настоянию тот берет с собой домашнего доктора. По таким, казалось бы, малозначительным признакам эрцгерцогиня София может судить о том, что супруги поддерживают друг с другом отличные отношения, и она истолковывает это в пользу Елизаветы: «Да благословит ее Господь за ее добрые дела», — отмечает она в письме к кронпринцу Рудольфу