ется со слезами. Елизавета читает печаль и расстройство.
Возвращаясь, Елизавета проезжает по окрестностям, наслаждаясь местной природой. «Любой чудный ландшафт, — говорит она, — это поэма Господня. Красота и многообразие его творений поистине неистощимы и бесконечны».
На всем пути следования Елизаветы в Гамбург каждый, кому известно пристрастие императрицы к Гейне, оказывая знаки внимания, разыскивает и дарит ей изданные произведения поэта.
Она читает Валерии стихи, написанные в Кромере. Дочь удивлена их количеством и той легкостью, с которой они созданы. Дня не проходит без нового стихотворения, и Валерия считает, что во многих из них чувствуется собственный стиль, они весьма неплохи, но иногда слишком вольны, чтобы можно было назвать их удачными[423]. Даже брат императрицы герцог Карл Теодор, который особенно любит Елизавету, находит стихотворения хорошими, но предостерегает ее от чрезмерного углубления в экстравагантные идеи, в мире которых она живет. Свои тревоги герцог высказывает Валерии, ведь воображаемое переселение души Гейне негативно отразилось на нервах императрицы и для нее реальна опасность потери рассудка. Но Валерия другого мнения. Она полагает, что после всего пережитого матерью творчество является счастьем для нее, прожившей столько лет без серьезного увлечения. «Это — сама жизнь моей матери, — пишет Валерия, — ее мысли заняты прошлым, а стремления — далеким будущим. Настоящее же для нее — едва различимый силуэт, но она гордится тем, что никто не подозревает, что она — поэтесса…»
Как большую тайну Елизавета открывает дочери, что ее цель — по прошествии долгого времени после собственной смерти опубликовать эти стихи для тех несчастных, которые заклеймили ее политические стремления и призывы к освобождению преступников.
Душа императрицы в это время всецело отдана творчеству Гейне, оказавшему на ее собственное творчество такое влияние. Она исключительно тяжело переживает, считая несправедливостью тот факт, что до сих пор не установлен памятник поэту. Императрица охотно взяла бы на себя роль заступницы, но, к сожалению, не знает, каким образом надо это сделать. Она обдумывает план обращения к немецкому народу с воззванием жертвовать деньги на монумент, который она хочет воздвигнуть в Дюссельдорфе, на родине Гейне. Совершенно не представляя, как дать жизнь этому начинанию, Елизавета просит помощи у актера Левински, довольно часто читающего для нее лекции.
В день рождения императора в Ишле дается большой семейный обед, на который приглашены 25 родственников. Среди них и дядя Франца Сальватора, Людвиг Сальватор, проживающий на Балеарских островах и слывущий большим чудаком. Он пишет привлекательные, умные произведения о своей второй родине и посылает их Елизавете, очень ценящей его. Эрцгерцог и императрица — очень необычные люди, и им приятно общество друг друга. О Людвиге Сальваторе рассказывает шуточки вся семья. Он холост и ведет свободную жизнь. Его прозвали толстяком, его гардероб состоит лишь из одного-единственного военного мундира. Его стесняются, если он приходит ко двору. На своей яхте он организовал небольшую коммунистическую страну, где властвует подлинное равенство. Он делится со своей командой каютой, вместе с ней несет вахты, исполняет на борту яхты самую грязную работу, одевается так же, как все. Но, тем не менее, он высокообразованный человек, ставящий интерес к наукам выше власти и должности.
Во время обеда Франц Сальватор сидит рядом с Валерией. Императору волей-неволей приходится с этим мириться. Он добродушно говорит с обоими молодыми людьми. Когда 21 августа кронпринц Рудольф празднует свой двадцать девятый день рождения, Франц Иосиф в его честь поднимает бокал шампанского и произносит короткий тост за здоровье сына. Елизавета шепотом напоминает ему, что сегодня день рождения и у Франца Сальватора. Немного рассерженный Франц Иосиф вторично поднимает бокал и приветливо добавляет: «Так выпьем же за здоровье остальных!»
Императрица напрямик заявляет Францу Сальватору: «Знаешь, Валерия все еще полна сомнений. Тем не менее, я полагаю, что ты ей очень симпатичен, но для совместной жизни она еще очень юна. Вы должны проводить больше времени вместе, иначе не сможете достаточно узнать друг друга. Но ты не должен, как многие люди думать, что я хочу выдать Валерию замуж с тем, чтобы она осталась при мне. Если ты женишься на ней, мне будет совершенно все равно, уедет ли она в Китай или останется в Австрии. Для меня она будет, конечно, потеряна, но я доверяю твоей любви и силе характера, и если бы я сегодня умерла, душа моя не обрела бы покоя, не будучи уверенной, что Валерия с тобой».
«Если ничего не удастся, я перестану верить в людей», — говорит императрица своей дочери. Но теперь она намерена стать тещей, как в большинстве случаев это и бывает с матерями. По своему опыту она знает, что в этом мало приятного, и когда ей представляют одного рано женившегося господина, она спрашивает его: «Была ли ваша теща против этого?» — 40 нет, вовсе нет». Елизавета тихо добавляет: «Подождите, тещи милы лишь сначала!»
Хотя все мысли императрицы заняты предстоящей помолвкой дочери, она все же не может унять свою постоянную страсть к путешествиям. Ей нет покоя, хотя в этом году она посетила и Геркулесбад, и Гамбург, и Англию, и Баварию. Франц Иосиф практически один, ему горько, что супруга почти не интересуется политикой, пренебрегает своими обязанностями императрицы, и теперь, едва вернувшись, вновь стремится на юг, на остров Корфу, к своим гомеровским мечтам. Ей, не желающей вести оседлый образ жизни, так нравятся владения одного барона, что она подумывает о постройке там виллы. Уже зимой обергофмейстер Нопча пишет блестящему знатоку древней и сегодняшней Греции Александру фон Варсбергу и просит разузнать, нет ли где поблизости каких-нибудь продающихся владений. Между тем Елизавета читает сочинение Варсберга «Ландшафты Одиссеи». Автор приглашается на яхту «Грайф» для поездки на Корфу с императрицей. Он очень рад этому, ведь его здоровье оставляет желать лучшего — он страдает болезнью легких и теперь имеет возможность, находясь в свите императрицы, поправить самочувствие, но еще не подозревает, каким утомительным окажется это путешествие. Елизавета полна жаждой знаний и, как во все, что ее интересует, со страстью углубляется в мир Гомера. Консул показывает ей остров, который она никогда не видела, и императрица всматривается в него глазами истинного поэта. «Корфу, — объясняет Елизавета, — имеет идеальное местонахождение, климат, условия для прогулок в тени оливковых деревьев, хорошие дороги и нежный морской воздух и — что важнее всего — великолепный лунный свет». После недолговременного путешествия в Албанию они держат путь мимо Лейкадии и мыса Сафо к Итаке, острову Одиссея. Варсберг ведет императрицу по следам Одиссея. На корабле она уже успела прочитать записки консула об Итаке, щедро приправленные цитатами из Гомера об идиллии, царящей на острове. 30 октября она сходит на берег, где согласно Гомеру умер Одиссей, и собирает корзину цветов, которую посылает на родину своим родным. Ее сопровождающий на славу постарался, и императрица находит поездку в страну классики удачной и стоящей, благодарит Варсберга за очень «поучительное путешествие». Она восторгается знаниями консула, изрядно уставшего от безмерной энергии императрицы. «Утомление этим путешествием на Восток превосходит все, что мне пришлось пережить», — пишет он в своем дневнике[424].
Офицеры яхты «Грайф» с иронией смотрят на неожиданно появившегося по желанию императрицы ученого, заразившего команду корабля своей одержимостью «Одиссеей». Их служба нелегка, и кружение вокруг Итаки при плохой погоде на достаточно старой яхте — сомнительное удовольствие. Но Елизавета не думает об этом, она уходит в мир идей, внимает каждому слову Варсберга с огромным интересом, и если он увлекательно описывает какую-либо местность, яхта следует именно туда. Елизавета странствует уже 14 дней, но ее так захватила Греция, что она намеревается прибыть домой только к 19 ноября — своим именинам, о чем и извещает с Итаки супруга. Это неприятно удивляет Франца Иосифа, ведь они будут в разлуке еще три недели. «Если ты полагаешь, — пишет он ей[425], — что это необходимо для твоего здоровья, я промолчу, хотя с весны этого года мы не были вместе больше одного дня».
Франц Иосиф не понимает увлеченности своей супруги греческой античностью. «Я не могу представить, — пишет он[426], — что можно делать столько дней на Итаке. Конечно, главное, чтобы ты была здорова и счастлива, и я надеюсь, что так оно и есть».
Елизавета следует за Варсбергом в деревню Стаорос, которая считается местом античного города Одиссея. Там, где по Гомеру стоял дворец Одиссея, они собираются на второй завтрак. Остров производит на императрицу незабываемое впечатление. «Я хотела бы быть здесь похороненной, — говорит она ландграфине Фюрстенберг и показывает стихотворение, навеянное теми же мыслями. «Когда-нибудь это сбудется, — говорит Елизавета, — вполне допустимо, что здесь будет стоять и ваш гроб». Ландграфиня, не написавшая за всю жизнь ни одного стихотворения, послушно соглашается, не испытывая по этому поводу особого восторга. В это же время у императрицы рождается еще одно стихотворение:
Стоит церквушка на холмах Итаки,
Однажды увидев, ее никогда не забудешь.
Она стоит высоко, купается в свете,
Тревоги мирские не долетают до нее.
Франц Иосиф нетерпеливо ожидает приезда Елизаветы. «Мои мысли устремлены к тебе, и с грустью я понимаю, как много еще дней до нашей встречи… Тебя не хватает во всем, в большом и малом, и прежде всего мне». Император получает подробнейшее письмо императрицы, к которому та прилагает две поэмы. Франц Иосиф считает это излишним, но остается галантным по отношению к супруге