на столь далекий юг и долгое пребывание там не вызывают в моей душе одобрения, особенно после тех последних, к сожалению коротких и немного суматошных, но радостных и приятных дней нашего совместного пребывания здесь. Ты была особенно благосклонной, милой и любящей, за что я еще раз выражаю тебе мою горячую благодарность… Думай иногда о бесконечно любящем тебя, печальном и одиноком Малыше».
«Большой свет» уже начинает судачить о мании странствий у императрицы. Газеты подхватывают эту тему, статьи того же толка появляются и в английской прессе. Елизавета мечтает о поездке в Америку и Западную Индию, и даже о кругосветном путешествии. Но в действительности путь пока лежал только через Мирамар в Миссолунги, где Байрон сражался и пал в борьбе за свободу эллинов. Но ужасный шторм и дождь мешают поездке. Тем не менее, делается остановка у острова Санта Маура и несмотря на дождь, все поднимаются на скалу «Прыжок Сафо».
Елизавета с увлечением читает Байрона. Вернувшись на Корфу, она не устает восхищаться прекрасным островом, предпринимает поездку по морю на катере «Лиззи» и начинает, взяв в учителя рекомендованного Варсбергом профессора Романоса, проживающего на Корфу, осваивать древний и современный греческие языки. Она учит их в одиночестве, прогуливаясь по саду, или пишет упражнения, сидя на роскошной террасе с изумительным видом на море и горы Албании.
Образ жизни и мыслей императрицы доставляют по-настоящему ей верной, трезво мыслящей графине Фестетикс серьезные заботы. Другая верная подруга Елизаветы, Ида Ференци, остается дома, и именно ей Мария Фестетикс открывает свое сердце. «Все, что я вижу и слышу здесь, дорогая Ида, угнетает меня. И хотя ее величество очень любит, когда мы вместе, она иногда разговаривает так, будто меня нет в комнате. Но она не постарела — ее душа закрыта тенью. Я могу использовать только это выражение, так как человека, отрицающего и подавляющего в себе все прекрасные и благородные порывы ради упражнений в красноречии, можно назвать лишь язвительным и циничным. Поверь мне, мое сердце плачет кровавыми слезами. Но при этом она совершает такие поступки, что люди не могут понять ее ни разумом, ни сердцем. Вчера рано утром, когда погода еще не испортилась, она отправилась в путь на паруснике. В девять утра начался дождь, и ливень, сопровождавшийся раскатами грома, длился до трех часов дня. И все это время она плавала вокруг нас на паруснике, сидя на палубе под зонтом, и совершенно вымокла. Потом она где-то сошла на берег, заказала экипаж и хотела переночевать на какой-то чужой вилле. Теперь ты представляешь, зачем в такой дали, в которой мы сейчас находимся, ее всюду сопровождает врач…»
Везде, где появляется Елизавета, все замечают ее своеобразную, пружинящую, парящую походку. Люди поэзии, поклоняющиеся ей, сравнивают ее с «приходящей Богиней победы». Другие, из-за еще быстрой ходьбы, называют ее «железной дорогой», но, в общем, это не сарказм, так как для жителей Греции железная дорога, в сущности, является чем-то грандиозным.[437]
Все внимание уделяется Елизавете. Для ее поездок на острова подготавливается, а иногда даже и отстраивается новая дорога. Она очень благодарна за это, но вовсе не хочет принимать каких-либо гостей на Корфу. Императрица только для того сюда и приехала, чтобы побыть в покое. Когда же король Греции Георг решил нанести ей визит, она просто велела передать ему, что на следующий день покинет остров. С тех пор о возможном приезде короля Греции ничего не слышно[438].
Тем временем из Мюнхена приходит трагическое известие. Отец императрицы, еще летом переживший небольшой паралич, 10 ноября перенес еще один, куда более сильный, чем предыдущий. Когда, двумя днями позже, эта новость доходит до императрицы, она хочет немедленно возвратиться на родин)-, но перед этим телеграфирует Францу Иосифу, в ответе которого содержится настоятельная просьба не ехать, так как он хочет избежать воздействия такого печального события на и без того больные нервы своей супруги. По его мнению, Елизавета не сможет пережить горе такого масштаба. 15 ноября, рано утром, в половине четвертого, отец императрицы умирает — оригинальный человек, проведший всю свою жизнь не в кругу семьи, а рядом. Последние годы жизни он провел полным отшельником, его символом стало одиночество, так как круг его друзей растаял.
15 ноября Елизавета держит в руках телеграмму от Франца Иосифа: «После смерти отца я чувствую еще большую любовь к тебе». Императрица глубоко удручена и упрекает себя в том, что слишком мало заботилась об отце, что так редко виделась с ним во время своего пребывания на родине. Консул Варсберг пытается отвлечь императрицу от ее душевной боли разговорами о предполагаемых постройках на острове Корфу. Восхищение Елизаветы островом безгранично. Тепло юга благотворно действует на постоянно напоминающие о себе боли в ногах. «Мои именины, — пишет она 16 ноября дочери, — я хочу провести на море… 1 числа я хочу быть в Мирамаре, чтобы там встретиться с Пока[439], чему заранее рада. Погода должна стать более теплой. И я очень довольна этим, так как в холод всегда плохо себя чувствую. Позавчера 2 часа я шла пешком от леса Ольвальдер до виллы «Каподистрина» на морском берегу. Она, как заколдованный замок феи, находится в чрезвычайно запущенном местечке, среди старых апельсиновых, мандариновых и лимонных деревьев, к которым никогда не прикасалась рука садовника. Все здесь обветшало.
Прекраснее всего камелии. Такое великолепие вряд ли можно найти даже на Мадейре[440]… Я уже успела повидать здесь столько прекрасного, что с уверенностью могу сказать — нет на свете ничего прекраснее Шериа (название острова Корфу по Гомеру). А в ночное время, при свете звезд, все кажется еще более великолепным. Вчера вечером, глядя на этот изумительный сверкающий мир ночного неба, я поняла, что человеческое сердце не в силах постигнуть это вечное величие»[441].
С тяжелым сердцем Елизавета покидает полюбившийся ее сердцу остров, радуясь лишь скорой встрече со своим супругом, отправившимся к ней навстречу с Мирамара. Елизавета рассказывает ему о своем намерении построить на Корфу виллу, и Франц Иосиф, никогда прежде не отказывавший ни одному ее желанию, подчиняется воле своей супруги. Но он делает это вовсе не охотно, так как постройка виллы в другой стране означает, что императрица желает жить вдали от родины, а это никак не может радовать императора.
Елизавета приглашает к себе Варсберга и дает ему поручение найти человека, обладающего талантами архитектора и садовника, способного руководить постройкой виллы на Корфу. Консул, ко всему относящийся скептически, даже рад этому. «Императрица так обворожительно любезна, — отмечает он в своем дневнике[442], — что я не могу противостоять этой женщине. Собственно говоря, это задание даже приятно для меня, так как оно является творческим». Но Варсберг замечает некую сдержанность Франца Иосифа. «Эта благосклонность императрицы, — думает он однажды, — в некоторой степени мешает моим делам в Вене». И действительно, общество находит, что императрица полностью поглощена «манией Греции». Это приводит к тому, что она забывает о своей семье, о супруге, о должности императрицы, да, собственно говоря, и о родине. Варсберг пока не представляет себе, каким образом он сможет выполнить задание. Состояние его здоровья оставляет желать лучшего, он тяжело болен и вовсе не стремится брать на себя такие обязательства. Ах, если бы он мог как-нибудь избежать этого! Но одно непреложно — заботы о будущем строительстве становятся его обязанностью…
2 декабря исполняется сорок лет с того момента, как Франц Иосиф взошел на трон. Он едет на Мирамар не только с целью повидать супругу, но и для того, чтобы отменить своим приказом принесение присяги в этот день. В долгом, доверительном разговоре император и императрица открывают друг другу свои сердца.
Валерия также с ними, ее будущая судьба больше, чем что-либо другое, волнует императрицу. «Я советую тебе, Валерия, — говорит она однажды, — хотя бы один раз полностью довериться папе. Со своей стороны я, безусловно, дам мое согласие на помолвку, хотя в этом случае я останусь совсем одна и все будет иначе, чем сейчас. Рождественский вечер был бы для этого лучшим моментом». В комнату входит Франц Иосиф. «Ты уже оплакиваешь, — говорит он дочери с необычным юмором, — тот ужасный факт, что мама решила выжечь на плече голубой якорь?» — «Ах, нет, — говорит Елизавета, — слезы надо лить по поводу другой неожиданности». — «Какой же?» — «Валерия хотела сказать Францу Сальватору, что он ее избранник». — «Что это означает?», — спрашивает Франц Иосиф в своей лаконичной манере. Валерия, немного помедлив, отвечает: «Я хотела бы с ним обвенчаться». Елизавета улыбается, император только кивает, как будто все уже давно решено, и сухо отвечает: «Теперь свадьба состоится непременно». В Елизавете кипит возмущение, ведь ее супруг, по ее мнению, принял это известие абсолютно бесстрастно. Он же идет к окну и выглядывает в него, скрывая умиление.
Несколькими днями позже императорская чета возвращается в Шенбрунн. Елизавета все еще полна впечатлениями о красотах ее любимой, великолепной Греции и, повторяясь, говорит дочери, что видит Грецию своей второй родиной. Она привезла с собой с острова Корфу грека, адвоката доктора Фермоянниса, с которым ежедневно гуляет в Шенбруннском парке и самым усердным образом учит греческий язык, что очень смешит Франца Иосифа и совершенно счастливую с мгновения получения согласия на помолвку Валерию, особенно потому, что грек выглядит очень комично и вовсе не похож на придворного.
Валерия не решается рассказать свою тайну Рудольфу. Кронпринц удивительно изменился, стих, стал молчалив и робок. Ландграфиня Фюрстенберг, не видевшая кронпринца долгое время, едва его узнает. Елизавета приглашает его с супругой 16-го числа к столу, «чтобы поведать им одну тайну». Сначала Рудольф производит впечатление взволнованного, немного испуганного и замкнутого человека. Валерия решается, как говорят, «впервые в жизни», броситься ему на шею и все рассказать. Это несколько подавленное страхом и робостью повествование о любви растрогало Рудольфа, о