Её муж бил её, оскорблял и изменял ей с третьеразрядными проститутками; когда она отвечала отказом на его непомерные требования земель, денег или наказания для кого-то, кого он довёл до того, что тот его оскорбил, он скулил, упрашивал и наконец запугивал её, пока она не убегала в слезах и не запиралась в своей комнате. Беременность её ослабила; она плохо себя чувствовала, нервничала, и глаза у неё всё время были на мокром месте. Порой Марии Стюарт казалось, что если бы не доброта и чуткость её секретаря Давида Риччио, она просто сошла бы с ума. Он всегда сохранял невозмутимость — удивительная черта для человека, принадлежащего к народу, известному своей пылкостью; у него была редкая способность найти забавное в любой ситуации, даже самой запутанной, и заставить её улыбнуться, когда она уже была готова отчаяться. А главное — он был мягкосердечен, и для Марии Стюарт это было самое драгоценное качество; возле Риччио она отдыхала душой после отвратительных домогательств своего мужа. Риччио был ей не слугой, а скорее другом; он не отличался красотой, но его выразительные итальянские глаза следили за ней с безмолвным обожанием, подобно глазам верной собаки. Правда, он был не так умён, не так мужественен, не так учтив, как подобало человеку на такой должности, но расстроенные чувства Марии не позволяли ей объективно оценить ни самого Риччио, ни ситуацию, которую она создала, назначив его секретарём. Она цеплялась за Риччио с фанатическим упрямством; она осыпала его милостями и настолько забыла о своём достоинстве, что писала о своих чувствах к нему в письмах своим французским родственникам. В этих чувствах не было и капли сластолюбия, в котором её обвиняли враги. Супружество с Дарнли настолько заморозило женские инстинкты Марии, что они почти умерли. То, что она попала в зависимость от человека таких скромных достоинств и такой отталкивающей наружности, как Риччио, объяснялось именно отсутствием у него внешней привлекательности. Этот мартовский день был у неё заполнен тяжёлой работой; сначала она, закутавшись в меха, принимала просителей в большом зале дворца — высоком сводчатом помещении, похожем на собор и таком же холодном. Затем ей пришлось провести трудные полтора часа с Летингтоном, которому она перестала доверять, потому что подозревала, что он замешан в мятеже её предателя-брата. Прежней близости в их отношениях пришёл конец; было нелегко, разговаривая с человеком, которого она некогда причисляла к своим друзьям, видеть на его лице циничную усмешку и слышать сухие, сдержанные ответы. Она обманула надежды Летингтона, и он ей этого не простил. Гордость не позволяла Марии последовать обуревавшему её желанию: разрыдаться, сознаться во всём и молить его о помощи. В Холируде находились лорды Мортон и Линдсей, и это её беспокоило. Эти лорды не поддерживали ни её, ни Дарнли; как предполагала Мария, они были на стороне её брата, которого она изгнала и не соглашалась вернуть, потому что не доверяла и ему и знала, что не сумеет простить ему их ссору. Но теперь, когда этот суматошный день близился к концу, она предвкушала приятный ужин в обществе Риччио и своей подруги, графини Арджилл. Мария приказала приготовить французские деликатесы, которых ей обычно приходилось избегать, чтобы не оскорбить своих храбрых шотландцев пристрастием к чужестранным обычаям. Ужинать она решила в своём кабинете — он был маленьким и там было сравнительно тепло; в этом помещении хранились её личные драгоценности. После ужина они могут поиграть в карты, а если усталость ей этого не позволит, Риччио им споёт и сыграет.
Графиня Арджилл была высокой, угловатой женщиной с острым как бритва языком; она была старше Марии Стюарт, но у них было одинаковое чувство юмора; кроме того, трогательное зрелище молодой королевы, которую преследовали невзгоды и которой так не повезло с мужем, заставило графиню полюбить её и стать одним из самых верных сторонников Марии Стюарт. Ради королевы она была даже готова терпеть Риччио.
Он превратил себя в тряпку, о которую королева вытирает ноги, говорила графиня Арджилл его недоброжелателям, и, видит Бог, благодаря этому она может отдохнуть от тех, кто так любит вытирать ноги об неё.
Ужин удался на славу: аппетит и настроение у Марии становились всё лучше; она с графиней от всей души смеялась над Риччио, который забавно рассказывал о том, чем он занимался сегодня. Он дошёл до середины очередного рассказа, когда дверь с грохотом распахнулась. Риччио замолк на полуслове и, повернувшись к двери, застыл с раскрытым ртом, его лицо исказил ужас. Мария не поняла, как они проникли в комнату, но теперь её кабинет, казалось, весь был заполнен мужчинами — вооружёнными мужчинами в кирасах, с обнажёнными шпагами и кинжалами; среди них был и Дарнли — его лицо раскраснелось, он стоял слегка пошатываясь и расставив ноги, чтобы не потерять равновесие, и держал в правой руке обнажённый кинжал.
Скрипнул стул; Мария Стюарт поднялась, пытаясь закрыть шарфом из шотландки грудь, беззащитный грузный живот; в эту страшную минуту ей показалось, что смертоносное оружие предназначено для неё.
— Во имя Бога, что вы здесь делаете? — Она не узнала своего голоса, но непрошеным гостям он послужил сигналом. Трое из них бросились на Риччио, который вскочил со стула и, подбежав к ней, схватился за её юбку; он что-то кричал истошным голосом по-итальянски. Она увидела, что один из нападавших — лорд Рутвен, у которого кираса была надета поверх ночной рубашки; его искажённое злобой лицо покрывала смертельная бледность. Он первым вонзил свой кинжал в Риччио, и кровь из раны брызнула ей на юбку. Мария Стюарт увидела, что к ней подходит Дарнли, и замахнулась, чтобы ударить его, но тщетно. Он схватил её за запястья и держал, а другие оттеснили графиню Арджилл в другой угол комнаты и удерживали там, приставив к её груди пистолет. Мария как бы со стороны услышала собственный крик, а комната была полна ужасных звуков — утробные выдохи и рычание людей, которые, дорвавшись до своей жертвы, превратились в зверей, и вопли жертвы — жалкого труса, который молил о защите у беспомощной женщины. Она попыталась укусить Дарнли в руку, и вдруг один из лордов, в котором она узнала Нортона, несколько раз ткнул ей в бок взведённым пистолетом.
— Придержи язычок, или и тебе, и твоему щенку крышка...
Она ощутила рывок — это Риччио, вцепившегося ей в платье, оттаскивали от неё за руки и за куртку; он по-прежнему выл, как раненый шакал, а на полу за ним тянулся кровавый след. При виде этой картины она потеряла сознание...
Когда она открыла глаза, в комнате были только Дарнли и граф Линдсей. У Марии Стюарт возникло непреодолимое желание плюнуть своему мужу в лицо, но она удержалась, так как помнила о ребёнке и знала: если она так поступит, Дарнли собьёт её с ног.
— Он мёртв... лежит внизу лестницы в луже своей крови, как зарезанная свинья, которой он и был! — Она увидела блестящее от пота лицо Рутвена; глядя ей в лицо остекленевшими, как от пьянства или похоти глазами, он вытирал кинжал о рукав.
— Одно твоё словечко, и с тобой будет то же самое, что с твоим грязным любовничком... Кричи, — прошипел он, и, ощутив на лице его дыхание, она отшатнулась, хотя для этого ей пришлось прижаться к Дарнли. — Только пикни, миледи, и я разрежу тебя на кусочки...
— Вы убили его, — проговорила она. — Грязные псы! Убийцы!
Она не удержалась: последние слова потонули в истерических рыданиях; Дарнли толкнул её к стулу.
— Успокойся, — пробормотал он. — Этот негодяй мёртв, тебе ничего не грозит. Твои покои окружены; то, что произошло, было сделано по моему приказу; мои друзья наконец отомстили за мою поруганную честь. Если вы будете вести себя благоразумно, ваше величество, я позабочусь, чтобы с вами ничего не случилось.
Рутвен со смехом пил большими глотками испанское вино прямо из кувшина. Остальные вернулись в комнату; одежда на них была в беспорядке, волосы всклокочены, они что-то бормотали и бросали на неё косые взгляды. И в этот момент зазвонил эдинбургский набат. В набат здесь били только во время гражданских смут. Видимо, кто-то узнал, что королеве угрожает опасность, и решил оповестить об этом жителей города, созвать их на её защиту. Мария Стюарт попыталась приблизиться к окну, но её рывком отбросили назад и усадили на стул с такой силой, что она вскрикнула.
— Ни с места! — рявкнул Мортон, снова ткнув ей в бок пистолетом. Он явно хотел повредить ребёнку, и ей пришлось побороться, прежде чем удалось отвести пистолет в сторону от живота.
— Ты! — крикнул он Дарнли. — Иди к окну.
Пошатываясь, Дарнли повиновался.
— Они ворвались во двор, — сказал он дрожащим голосом. — Там сотни людей, и они вооружены.
До Марии со двора донеслись крики; собравшиеся там люди хотели знать, не угрожает ли что-нибудь королеве, они требовали, чтобы она показалась им. Она прочла на лице Мортона желание убить её, заметила, как тянется рука Рутвена к ножу, и вся сжалась.
Бледный как полотно от страха, Дарнли обернулся.
— Кто-то поднял тревогу, — запинаясь, пробормотал он. — Надо показать им королеву, иначе они возьмут дворец приступом.
— Показать королеву? Ну уж нет! — проворчал граф Линдсей. — Разве что они подхватят её труп, когда мы сбросим его со стены. Вели им разойтись, болван. Иди, будь ты проклят, открой пошире окно и скажи, что ей ничего не грозит и они могут разойтись по домам.
Мария слышала, как голос Дарнли прорезал гул толпы, доносившийся из открытого окна; он заверил людей, что тревога была ложной, что королева в безопасности и легла спать, дал им своё слово, что королеве и будущему наследнику не было причинено никакого вреда, и велел расходиться по домам. Когда она услышала скрип закрывающегося окна, шум толпы уже стал стихать; собравшиеся во дворе люди расходились. Ещё несколько минут — и за окном воцарилась тишина; Дарнли застыл посреди комнаты, переводя глаза с одного из своих сообщников на другого. Он уже почти протрезвел, и Марии было видно, что он боится их больше, чем разъярённой толпы. Он взглянул на неё, и она с ужасом заметила в его глазах почти мольбу.