— Где я?
Никто ему не ответил; он оказался перед ещё одной дверью, а когда она внезапно распахнулась, он, проведший четыре дня в полной темноте, был вынужден прикрыть глаза рукой от яркого света. Его ввели в комнату, как слепого.
Когда зрение наконец вернулась к Кемпиону, он удивлённо ахнул. Хотя в последний раз он видел королеву десять лет назад, он её узнал. На мгновение бледное лицо, обрамленное огненно-рыжими волосами, в которых сверкали алмазы, расплылось перед его глазами; на взгляд Кемпиона, она невероятно постарела и ожесточилась, и, как ни странно это было для его нынешнего положения, он ощутил к ней жалость. Рядом с королевой стоял краснолицый пожилой мужчина — то был его старый друг и покровитель Лестер, за прошедшие годы заметно располневший, в алом камзоле и с золотой цепью на шее. А в человеке, стоявшем по другую сторону от королевы, Кемпион узнал её бывшего секретаря, рассудительного и хладнокровного Вильяма Сесила, который всегда предпочитал держаться в тени. У него была длинная седая борода; с виду это был добрый и почтенный старец.
При виде Кемпиона Елизавета испытала невольное потрясение. Она разглядывала стоявшего перед ней скрюченного, заросшего бородой оборванца и не могла узнать в нём стройного, франтоватого молодого церковника, бывшего некогда украшением кружка Лестера. Кемпион неуклюже преклонил перед ней колено.
— Прошу меня простить, ваше величество. Свет ослепил меня; мне казалось, я умер или брежу.
Кемпион услышал шаги выходящих из комнаты конвоиров и стук закрывающейся за ними двери. Он остался наедине с тремя самыми могущественными людьми Англии, тремя главными врагами своей веры. Оказывается, его судьёй будет сама королева.
— Можете встать, Кемпион, — сказал Лестер, — и ничего не бойтесь. Её величество, лорд Бэрли и я — ваши друзья; наше единственное желание — помочь вам, если это в наших силах.
Кемпион с трудом поднялся на ноги. Его голова окончательно прояснилась, к нему даже вернулось прежнее остроумие:
— Прошу извинить мою неловкость, ваше величество; помещение, которое мне отвели в вашей темнице, было скроено по мерке кого-то пониже ростом, и у меня до сих пор немного ломит суставы. — Лестер улыбнулся, но королева, как видно, не смягчилась. Увидев, во что превратился Кемпион, она внезапно ощутила раздражение, а ещё больше её разгневало то, что он, молодой человек, за несколько лет превратившийся в немощного старика и одетый в нелепые лохмотья, осмеливался стоять перед ней и шутить над тем, что с ним сделали.
— Когда-то вы были моим верноподданным, — резким тоном сказала она. — Почему же вы мне изменили, Кемпион?
— Я никогда вам не изменял, ваше величество. — Его голос был ровным, почти ласковым.
— Вы папист и иезуит, и вы не считаете это изменой? Разве вам не известно, что являться сюда в сане священника и подстрекать против меня моих подданных — это тяжкое преступление?
— Я никого ни к чему не подстрекал, кроме одного — следовать заветам их веры. А если бы я этого не сделал, я был бы изменником перед лицом Господа.
— Вам запрещено сюда являться, — включился в разговор Бэрли. — Вы знали, что ждёт вас в этом случае. В Англии нет места изменникам.
— Англия — единственное место, где должны жить англичане. — Кемпион обернулся к нему.— И никакой закон на свете не в силах удержать нас от того, чтобы вернуться в Англию и служить её королеве так, как мы считаем правильным. Я не изменял ни своей государыне, ни своей родине. Я всегда любил и ту и другую, милорд.
— Если бы вы любили меня, — сказала Елизавета, — вы бы не встали в ряды моих врагов. Я когда-то была о вас высокого мнения; милорд Лестер оказал вам покровительство и рекомендовал вас для выдвижения на высокие должности. Вы могли быть в моём королевстве значительной персоной, но вы предпочли бросить всё это, бежать из страны, как затравленный пёс, и лизать ноги тем, кто меня ненавидит. Что скажете в своё оправдание, Кемпион? Вы стоите лицом к лицу со своей королевой — говорите же. Попробуйте оправдать свою измену, если сможете!
— Насколько я понимаю, следовать истине — это не измена, госпожа. Я пришёл к истине против своей воли; много лет я был слеп, точнее — ослеплён честолюбием и мирской суетой, подобно тому, как меня поначалу ослепил свет, когда я вошёл в эту комнату. Я и в самом деле мог бы быть значительной персоной в вашем королевстве, но тем самым лишился бы места в Царствии Небесном. Я, ваше величество, не могу считать себя храбрым и сильным человеком. Я боролся со своей совестью, сколько мог; в то время я действительно был изменником вам, ибо поддерживал то, что было ложно, и знал об этом. Я ваш верноподданный теперь, когда говорю вам, что римская церковь — это Церковь Христова и что истинные англичане будут являться к вам, дабы спасти вашу душу, ибо они любят и почитают вас. Виселица и дыба не поколеблют их любви. Смерть её не потушит. Пока они живы, они будут стараться обратить вас к истине; умирая, они будут за это молиться. И молиться за Англию.
— Я не для того вас сюда привезла, чтобы слушать проповеди, — сказала Елизавета. — Папа римский отлучил меня от церкви и освободил вас от присяги на верность мне. Теперь, если вы англичанин, ответьте мне на такой вопрос. Если в Англию вторгнутся враги, кому вы будете повиноваться, папе или мне?
— Прежде чем ответить, — вставил Лестер, — подумайте хорошенько, Кемпион.
Он полагал, что королева слишком спешит; духовная стойкость этого человека её разгневала. Она не желала слушать о Церкви Христовой и спасении своей души; она не желала видеть в Кемпионе человека, который имеет собственные священные идеалы, пусть даже и ложные. У неё было мало общего с этой сферой жизни, и, чтобы быть в состоянии общаться с Кемпионом, она должна была ввести его в ту сферу, где он будет ей понятен.
Но Кемпиона нельзя купить, обещав ему жизнь, если эта жизнь не будет иметь для него ценности. Сейчас он слаб и болен; нападки только заставят его упорствовать, а между тем, возможно, достаточно нескольких добрых, дружеских слов — и его решимость будет сокрушена.
— Я был о вас очень высокого мнения, — продолжал Лестер. — Я гордился вашими свершениями и гордился тем, что покровительствую вам. Я был тогда вашим другом и остаюсь им и сейчас. Поразмыслите, Кемпион. Всё, что от вас просит королева, это быть верным — обещать не оказывать помощи её врагам, если они нападут на неё. Разве это так уж неразумно? Разве не превосходит милосердие её величества к вам все ваши ожидания? Вы вернулись к себе на родину, ожидая смерти и мучений, а вместо этого ваша королева самолично принимает вас и даёт вам шанс загладить вину перед ней. И она обещает вам полное прощение и место в Оксфорде.
Он повернулся к Елизавете за подтверждением своих слов, и она кивнула. Она поняла, что Лестер прав. Этот человек знаменит и уважаем; переманить его на свою сторону очень важно. Его нужно заставить отречься, ибо, если он предаст Рим, его примеру в Англии последуют тысячи его единоверцев. Грозить ему бессмысленно. Елизавета понимала: если Кемпион выйдет из этой комнаты необращённым, его не сломят самые изощрённые пытки. Она оглядела его и спросила себя, откуда же он черпает такую силу?
— Я прошу у вас очень малого, — спокойно произнесла она. — Я не стану вас наказывать или подвергать унижениям, Кемпион. Всё, что от вас нужно, — это заверить меня в своей верности и один раз посетить официально установленную церковную службу. Всего лишь один раз. Что вы будете делать после этого и как вы сочтёте нужным молиться Богу, меня не касается. Я не гонительница чьей-либо веры; я не желаю вмешиваться в чьи-либо религиозные убеждения. Если бы все мои подданные католического вероисповедания признали меня верховной властью над собой и отвергли папскую буллу, я бы лично благословила их ходить к мессе. Вы человек известный; ваш пример мог бы утихомирить смуты в нашей стране, вы могли бы спасти от смерти многих безрассудных и неумных людей, показав им, что лучший выход — это компромисс. Дайте мне вашу руку, Эдмунд Кемпион. Поклянитесь повиноваться мне, вашей законной королеве, перед лицом моих врагов, и вы выйдете из этой комнаты совершенно свободным и прощённым.
Она протянула ему руку. На мгновение Кемпион заколебался, но королева и Лестер неправильно истолковали эти колебания, Кемпион колебался потому, что размышлял: может ли он поцеловать руку, которую она ему протянула, если собирается отвергнуть её предложение. Странно, что он, который считал себя слабым и страшился отречения под пыткой, он, который перед отправкой в Англию провёл много ночей без сна, не почувствовал никакого желания поддаться соблазну. Теоретически всё было очень просто: ему всего лишь нужно было признать недействительной папскую буллу и один раз появиться на еретическом богослужении — и он снова сможет жить у себя на родине, вернуться в свой любимый университет и спокойно предаваться учёным занятиям. Казалось бы, всё так легко; ему казалось, он чувствует, как воля трёх людей, которые находятся в этой комнате вместе с ним, давит на него, заставляя согласиться. Сильнее всех здесь была женщина — суровая женщина с умными глазами, которая не видела в нём ничего, кроме угрозы своей власти. Для неё папа был сварливым старикашкой, который вошёл в сговор с её врагами за границей. Он для неё был ничем не связан со скромным галилейским рыбарём, и она не видела чуда в том, что он и горсточка неграмотных евреев-апостолов вступила в борьбу против всей мощи языческого Рима. Она не усматривала чуда в том, что они одержали победу над этой мощью, а благодаря им христианская вера одержала победу во всём мире. Ей было легко требовать отречься от папы: для неё это было всё равно что перейти на службу к другому государю. Он не в силах будет объяснить ей, что невозможно отвергнуть истину. А для Кемпиона папа и его святость в этом злобном, алчном, погрязшем в борьбе за власть мире были частью истины, заключавшейся в вере в Божественный промысел.