Никто из членов Совета и не подумал возражать; напротив, ее заверили, что все, включая и распоряжения касательно Дадли, будет неукоснительно исполнено.
Совершенно ясно было, что королева готовилась к смерти; с тем большим удивлением и облегчением члены Совета, да и весь двор, узнавали каждый день, что Елизавета, испытывая, правда, сильные боли, а особенно чесотку, пока держится, не желая подобно многим другим уступать страшной гостье с косой. Мэри Сидни тоже свалилась с оспой, но, как и королева, упорно боролась за жизнь.
29 октября Сесил сообщил членам Совета, что «жизнь Ее Величества вне опасности». Сейчас врачи борются с краснотой, и, пока все последствия оспы не будут устранены, королева не покажется на людях. Дадли и реже Норфолк были единственными членами Совета, которых допускали к королеве; если бы не настояния других, это был бы один Дадли.
Опасность миновала, но встряску двор да, конечно, и сама королева пережили изрядную. Даже Сесил, кажется, утратил свое обычное хладнокровие. Во время совещаний он «говорил возбужденно, часто перескакивая с предмета на предмет и теряя ход мысли», да и свое влияние, по крайней мере видимое, уступил Дадли и Норфолку.
Дадли-то уж точно выдвинулся на главные роли. К неформальному положению фаворита добавилось формальное членство в королевском Совете. Свои военные возможности и силу он продемонстрировал достаточно красноречиво; отныне всякий, кто покусится на трон, должен хорошенько подумать, памятуя о его шести тысячах солдат. Ну а главное, Елизавета выразила истинное отношение к нему в своей предсмертной воле. Она считает его самым достойным своим преемником; она завещает ему самое дорогое — свое королевство. Ее чувства к нему говорят не о случайном увлечении или даже страстной влюбленности (хотя только самые доверчивые могли поверить ее клятвам в том, что она невинна). Мудро ли, легкомысленно ли, но Елизавета явно продемонстрировала не влюбленность, а идущую от сердца любовь и полное доверие лорду Роберту.
Глава 19
К друзьям склонишься — сколь верны они!
Храни свой двор, свой рай земной храни.
Джеймс Мелвилл, посланец Марии Стюарт, дипломат опытный и хитроумный, появился в Лондоне в конце сентября 1564 года и остановился в доме неподалеку от Вестминстерского дворца. Мелвиллу было двадцать девять, большую часть жизни он провел за границей — сначала в качестве пажа при французском дворе, затем в Италии и других странах — габсбургских владениях. Это был светский человек, который, по расчетам королевы Марии, мог понравиться безупречно воспитанной, но не бывавшей при иностранных дворах Елизавете.
В последнее время отношения между двумя королевами заметно ухудшились. Более двух лет вынашивались планы личной встречи, но всякий раз что-то мешало, свидание откладывалось, когда, казалось бы, все уже было решено. А в самые последние месяцы брачные планы Марии привели к «внутреннему конфликту», который только усугубила последовавшая переписка. Миссия Мелвилла должна была снять возникшие недоразумения.
Примирение было тем более необходимо, что теперь Елизавета, казалось, готова был предпочесть Марию другим претендентам на английский престол и разработала сложный, можно даже сказать парадоксальный, план объявления ее официальной наследницей.
В центре его было замужество Марии — ее брак с Дадли. Идея казалась настолько поразительной, что, впервые узнав о ней в начале 1563 года, шотландский посол просто не принял ее всерьез. Однако же Елизавета ничуть не шутила. В секретном послании одному из своих агентов в Шотландии она сообщала, что кузину наверняка удивит имя человека, которого она видит ее мужем. Елизавета отсылает своего любовника бог весть куда, женит его на более молодой и, как принято было считать, более красивой, чем она, женщине, которая к тому же вынашивает тайные замыслы завладеть английским троном, — все это и впрямь могло показаться либо чистым безумием, либо мазохизмом. Но на самом деле за действиями Елизаветы стояла железная логика.
С ее точки зрения, не много было тех, за кого Мария могла бы выйти без угрозы интересам Англии. Если это будет кто-либо из принцев-католиков, например, сын Филиппа Дон Карлос либо всегда находящийся под рукой австрийский эрцгерцог Чарльз, то ее претензии на английский трон дадут повод начать с Елизаветой войну. Иные, не столь высокородные претенденты, менее опасны с военной точки зрения, но тоже неприемлемы, потому что в таком случае со временем корона Тюдоров перейдет к наследникам Марии, у которых и английской крови-то почти не будет. К тому же подобные политические фигуры нередко вступают в союз с ведущими державами, что в данной ситуации будет достаточно опасно.
Ну и наконец, выбор в кругу шотландской или английской знати чреват восстанием… если только избранник не известен своей безусловной преданностью английской короне. А разве найдешь более преданного, чем Роберт Дадли?
Вот Елизавета и предложила его Марии, не без внутреннего сопротивления, надо полагать, ибо помнила язвительное замечание кузины в связи со смертью Эми Дадли: «Королева английская намеревается выйти за своего конюшего, который, дабы расчистить ей место, убил собственную жену».
Жертва, которую собиралась принести Елизавета, — это дань ее внутренней смятенности и бесконечной усталости души, ибо в последние шесть лет ее неотступно преследовал призрак собственного замужества. Даже оставляя в стороне настоятельную потребность в браке как таковом, в сравнении с этой на второй план отходила любая другая государственная проблема, и с течением лет парламентарии, члены Совета, послы и их повелители — европейские владыки, более того — народ все требовательнее и требовательнее вопрошали: за кого же в конце концов собирается выйти Елизавета? И когда?
Ну, парламент-то она застращала или, скорее, перехитрила. Советников, однако, с которыми приходится сталкиваться повседневно, так просто не проведешь. Они легко переходят от покорности к сопротивлению, всегда держат себя в руках, но в любой момент могут показать когти. Они привыкли иметь дело с мужчинами, жить в окружении мужчин, получать от них приказы и самим отдавать им распоряжения. Владычица-женщина оскорбляла саму бессмертную идею королевской власти, это, на их взгляд, чистая аномалия, и терпеть ее можно лишь временно. Елизавета же на троне уже шесть лет, и временное грозит перейти в постоянное. Между собой да и на людях эти знатные вельможи выказывали раздражение и досаду, напряженность все время только обострялась, разрешаясь иногда настоящими взрывами.
Капризный граф Арундел, чье самолюбие было задето отказом Елизаветы удовлетворить его брачные притязания, однажды затеял ссору с адмиралом Клинтоном прямо в приемной зале дворца. Речь зашла о наказании смутьянам, подрывающим единство церкви. Клинтон призывал к суровости, по мнению же Арундела, слишком жестокая кара могла привести к взрыву страстей, что «совершенно не нужно королеве». Спор перешел во взаимные оскорбления и даже рукоприкладство: диспутанты «начали таскать друг друга за бороды». Приемная зала была велика да и наверняка набита народом, но все же Елизавета не могла не заметить происходящего. Положила она конец сражению так: подозвала к себе обоих и под предлогом того, что ей плохо видно, попросила продолжить выяснение отношений у нее на глазах. Соперники оказались вынуждены заключить мир. Тем не менее инцидент произвел на свидетелей крайне неприятное впечатление, говорили, что он «оскорбляет достоинство королевы». В присутствии короля или даже принца-консорта ничего подобного просто не могло бы произойти.
Все эти распри, все это внутреннее недовольство, молчаливое осуждение разом пройдут, как только Елизавета вступит в брак или по крайней мере объявит имя преемника. Прекратится утомительное сватовство, прекратятся тайные сходки, где обсуждались вопросы престолонаследия, — услышав о них, Елизавета буквально «пришла в ярость», — не будет больше страха, который неизменно появлялся, стоило ей всего лишь слегка простудиться либо почувствовать небольшую резь в глазах. С тех самых пор, как два года назад смерть взмахнула над ней своим черным крылом, никого не покидала мысль о возможности конца. Предсказания на эту тему наложились на непреходящую угрозу со стороны северной соседки, и это ужасно нервировало Елизавету, она и сама «очень боялась» заболеть, жила в постоянном напряжении. К тому же неизменно маячила зловещая возможность того, что в результате какого-нибудь неосторожного шага нарушится существующий хрупкий баланс сил и Англия окажется втянутой в полномасштабную войну. В таком случае ради спасения королевства да и самой себя Елизавету могут вынудить — или ей без всякого принуждения придется — заключить брак в большой спешке, не имея времени как следует подумать, не имея даже возможности посмотреть на человека, которому предстоит вручить себя и свой скипетр.
Чтобы положить конец всему этому, Елизавета и решилась пожертвовать Робертом Дадли, за которого сама, если смотреть на вещи реально, выйти не могла. То была цена за душевный покой.
…Едва Мелвилл устроился на новом месте, как к нему пожаловал посланец из Вестминстера. Это был блестящий придворный кавалер Кристофер Хэттон. От имени королевы он приветствовал посла и передал приглашение встретиться завтра же, в восемь утра, во время ежедневной прогулки в саду. За ним последовал давний приятель Мелвилла Николас Трокмортон, преданный слуга Марии Стюарт, который давно уже был втянут в шотландскую интригу. Он ввел Мелвилла в курс последних дел и посоветовал, «как вести себя с королевой». Если она заупрямится, наставлял друга Трокмортон, надо «сослаться на свои дружеские отношения с испанским послом», это, мол, приведет королеву в чувство.
Ничто здесь не делается, продолжал Трокмортон, без согласия Сесила и Дадли; и хотя он лично относится к обоим «без особой симпатии», вести себя с ними да и вообще со всеми приближенными королевы следует осмотрительно, ибо в Вестминстере, как, впрочем, и в Эдинбурге, личности значат больше, чем дела.