Тем не менее каким-то загадочным образом и мясо, и птица, и рыба, густо приправленные разнообразными специями, что было вообще характерно для тюдоровской кухни, исправно поступали на стол Елизаветы. На этой-то почве и произошло главным образом столкновение между Шелтоном и леди Брайан, о чем последняя в подробностях писала Кромвелю. Управляющий, во всеуслышание объявлявший себя «хозяином дома» («Что это такое, — писала старшая гувернантка, — я представить себе не могу, ибо ни с чем подобным ранее не сталкивалась»), настаивал, чтобы Елизавета садилась за стол со взрослыми, где таились соблазны в виде «дичи, фруктов и вина»; леди Брайан же, страшась, как бы девочка не заболела, всячески пыталась умерить ее детский аппетит.
Обращаясь к Кромвелю, она просила его вмешаться, что поможет не только установить более здоровый режим питания, но и сэкономит деньги. Елизавете следует трапезничать в собственных апартаментах и есть не больше, чем кусок баранины или дичи. А оставшегося вполне хватит, чтобы прокормить одиннадцать ее личных слуг.
Была и еще одна причина, побуждавшая удерживать Елизавету в ее личных апартаментах. «Видит Бог, — писала леди Брайан, — у миледи сильно болят передние зубы, режутся они крайне медленно, и я очень беспокоюсь за Ее Светлость». Судя по всему, старшая гувернантка была весьма чадолюбивой особой: «От души надеюсь, что зубами она скоро мучиться перестанет, ибо во всем остальном я в жизни не видела такого замечательного ребенка. Боже, сохрани Ее Светлость!»
Пока Елизавета сражалась со своими «передними зубами», а леди Брайан с управляющим, остальные слуги совсем забросили свои обязанности и целыми днями браконьерствовали в королевских охотничьих угодьях. И в Хансдоне, и в Хэтфилде — где обычно жили королевские дети — было полно оленей, и только через несколько месяцев егеря, которым сначала попалась на пшеничном поле спрятанная оленья голова, затем целый олень с оленихой в служебных помещениях (а помимо того поступил донос некоего Роджера из Бейкхауса), обнаружили, что дело неладно. В конце концов все выплыло наружу. Роджер и сам оказался нечист на руку, работая в одной компании с Ральфом из Чэндлери и еще несколькими слугами управляющего. Заручившись поддержкой по крайней мере одного из егерей, браконьеры загоняли оленей собаками, а однажды даже воспользовались арбалетом. А главный мошенник, по имени Ральф Шелтон, постреливал птиц и «разогнал всех старых слуг». Соблазнительно было бы поискать связи между Ральфом и управляющим Джоном Шелтоном, но даже если они и были в родстве, последнему ни за что бы не удалось спасти родича как минимум от тюремного заключения; случалось ведь, что и за меньшие провинности казнили.
Одним словом, устроен двор был плохо и явно нуждался в обновлении. Осенью 1536 года в Хансдоне появилась новая старшая гувернантка, а следом за ней еще несколько слуг, что обещало немалые перемены. Так печальное детство Елизаветы вступило в новую фазу.
Глава 4
Юность моя — весна в морозах забот,
Радостный пир — трапеза бед и невзгод.
Поле мое — тернии без числа,
Счастье мое — надежду — боль унесла.
Жизнь моя пролетает — но где ж рассвет?
Ныне живу еще, завтра уж жизни нет.
Заступив на должность старшей гувернантки Елизаветы, Екатерина Чемперноун оказалась в самом центре немаленького, в общем, двора, пребывавшего в основном в Хэтфилде, графство Хартфордшир. Каменный замок в старом стиле с низкой башней в центре и довольно уродливыми башенками с бойницами по бокам представлял собою довольно заброшенное строение — во всяком случае, не для особ королевской крови, — хотя земли вокруг было полно, да и пейзаж во всех отношениях приятный. Лесистые охотничьи угодья, привлекавшие жадное внимание нерадивых слуг, расстилались на много миль вокруг, неподалеку располагался выгон для домашних животных, где в изобилии водились также и кролики. Деревенский воздух был чист и свеж, особенно в сравнении с влажной, душной атмосферой Лондона с его туманами и грязью, столь способствовавшей распространению всяческой заразы. Для Елизаветы, которой на протяжении всей жизни приходилось немало путешествовать, Хэтфилд всегда оставался славным, уютным домом, другие места, где протекало ее детство, — Хансдон, Эшридж, Мур да и иные, поменьше — представляли собою всего лишь временное убежище, куда она переезжала, когда в Хэтфилде проводились ремонтные работы.
Миссис Чемперноун оказалась во главе тридцати двух старших слуг Елизаветы, в том числе Бланш и Томаса Перри, которым предстояла на службе у нее продолжительная и полная всяческих приключений карьера. Знать, приставленная ко двору, происходила из самых низов аристократического сословия; даже сама старшая гувернантка принадлежала к незаметной, не принятой во дворе семье из Девоншира. Главным в Хэтфилде были манеры, а не титулы. Королевские же почести приберегались для наследника трона — сына ее величества королевы Джейн, которому еще только предстояло родиться.
Это произошло в год, когда Елизавете исполнилось четыре. Имя ему было дано то, что Генрих собирался дать так и не появившемуся на свет сыну Анны, — Эдуард. Соответственно и рождение это было отмечено празднествами, некогда предназначавшимися тому младенцу, которого так и не дождалась Анна Болейн. Елизавета принимала участие в торжественной церемонии крестин. Одетая в роскошное платьице с длинным шлейфом, она изо всех сил сжимала в ручках украшенный драгоценностями крестильный покров новорожденного. В свою очередь, ее держал за руку Эдуард Сеймур, дядя принца, хотя по окончании церемонии из церкви она вышла в сопровождении своей сестры Марии.
С рождением Эдуарда Елизавету едва ли не вовсе забыли. Проживая среди заштатной публики в заброшенных сельских замках — разве что ради экономии ее иногда привозили к Марии или маленькому принцу, — Елизавета незаметно выросла, а появления в королевском дворце в честь дней рождения были простой формальностью. Отец, никогда ни о ком и ни о чем не забывавший, тщательно следил за оплатой ее счетов, время от времени заказывал новую одежду (между прочим, в 1539 году он одел таким образом сразу всех своих детей, приближенных и шутов), но в остальном он не обращал на нее никакого внимания. А вот за слугами, напротив, приглядывал. Дурная память о преступлениях, совершенных Анной Болейн, заставляла особо заботиться о нравственном воспитании дочери, и Генрих ясно дал понять, что в окружении ее должны быть люди «благочестивые и немолодые». Когда одна юная девица из хорошей семьи попросилась на службу к Елизавете, король отказал ей, отдав предпочтение даме преклонных лет, заметив, что дочь его и так окружает слишком много молодежи.
С этой точки зрения было бы небезынтересно узнать возраст Екатерины Чемперноун, когда она осенью 1536 года сделалась старшей гувернанткой Елизаветы. Но об этом — как и о многом другом ее касающемся — остается только гадать. С достаточной долей уверенности можно предположить, что женщина это была образованная, представительная, достойной наружности. Должно быть, она обладала неплохо поставленной речью — хотя и угадывался в ней акцент уроженки Девоншира — и достаточной грамотностью. И каков бы ни был у нее характер, Елизавета дарила ее любовью и преданностью, какие и родителям нечасто от детей достаются.
Когда Елизавете исполнилось пятнадцать, а ее воспитательница оказалась в Тауэре и над жизнью ее нависла серьезная угроза, принцесса облекла свои чувства в слова, которые, несмотря на некоторую искусственность стиля, выдают тем не менее чувство живое и искреннее: «…Она провела подле меня долгие годы и прилагала все усилия к тому, чтобы обучить меня знаниям и привить представления о чести; и поэтому я считаю своим долгом выступить в ее защиту, ибо, по словам Святого Георгия, мы теснее связаны с теми, кто нас воспитывает, чем с нашими родителями, ибо родители, следуя зову природы, производят нас на свет, а воспитатели учат жить в нем».
Сами эти слова выдают сильное воздействие миссис Чемперноун, или Кэт, как называла ее Елизавета, так как именно она действительно дала ей начала знаний, в том числе латынь и учение Святого Георгия, как и других отцов церкви. В зрелости Елизавете и впрямь предстояло стать «теснее связанной» с дамой из Девоншира, чем со своими кровными родственниками, хотя со временем и Кэт породнилась с нею, выйдя замуж за Джона Эшли, кузена матери по линии Болейнов, занимавшего видное положение при дворе Елизаветы.
Впрочем, как бы, исходя из своего характера и способа мышления, Кэт Эшли ни воспитывала Елизавету, ее неизбежно ограничивали условности времени. Дети входили в мир Тюдоров как будущие взрослые, и потому делалось все возможное, чтобы они опережали в развитии свои годы.
С младенчества девочек наряжали, как женщин, заставляя носить неудобные корсеты и множество нижних юбок. Они неуклюже переваливались с ноги на ногу в своих огромных, искусно расшитых платьях до пят, утопая в гигантских накладных рукавах, из-за тяжести и неудобства которых и руки было трудно поднять. На портретах того времени изображены маленькие, едва научившиеся ходить девочки, на головах у которых красуются шляпки с кружевными лентами, а фигуры буквально втиснуты в многочисленные юбки, обручем обегающие талию; в пухлые шейки впиваются накрахмаленные воротники. Иногда на них навешивали золотые побрякушки, привязанные на цепочке к талии, но вид у этих девочек совершенно безрадостный, а часто едва ли не трагический, словно мысль их преждевременно занята витающей над ними смертью.
Один сочинитель горделиво отмечал, что в его пору дети, «казалось, рождались мудрецами, и волосы у них седели смолоду». Нечто в этом роде говорилось и в адрес Елизаветы, когда она едва достигла шестилетнего возраста. Томас Райотесли, довольно невзрачная личность, которой вскоре предстояло стать одним из министров, а затем и канцлером Генриха VIII, в декабре 1539 года доставил Елизавете рождественские подарки отца. Елизавету, предварительно нарядив должным образом, препроводили к гостю в сопровождении Кэт Эшли, которой надлежало присматривать за соблюдением этикета. Выполнив поручение, Райотесли выслушал ответ девочки. «Негромко поблагодарив посланца, — вспоминает Кромвель, — она поинтересовалась здоровьем Его Величества с серьезностью, какая отличает сорокалетнюю даму. Даже если бы она была хуже образована, чем мне представляется сейчас, все равно поведение ее делает честь даме, а королевской дочери тем более».