аже любви!»14 Этот разговор доказывает, что, несмотря на свою ревность и обиду по отношению к сестре, Маргарет сильно ей сочувствовала и желала счастья.
Кардинальные перемены произошли летом того года в Балморале. Однажды в сентябре на охоте Елизавета терпеливо выслеживала и в конце концов уложила королевского оленя-самца с «короной» в 12 отростков. Вполне символично, ведь на это знаменательное лето она наметила себе еще одного королевского самца. Она с нетерпением ожидала разговора между принцем Филиппом и королем, который должен был состояться в отцовском кабинете. На этой исторической встрече Филипп официально попросил у короля руки его дочери. Король ожидал этого разговора и после обсуждения с женой неохотно дал свое согласие. Но оговорил определенные условия. Он подчеркнул, что Елизавета еще очень молода для принятия такого важного решения, и настоял на том, чтобы пара подождала «по крайней мере полгода, а может, и больше, прежде чем событие будет объявлено официально»15.
Потом пара пошла на прогулку по холмам и вересковой пустоши, и там, под меланхоличный свист одинокого кроншнепа, Филипп сделал предложение. Елизавета дала согласие. Однако планов относительно оглашения не было, несмотря на большой интерес прессы. Газеты подняли такую шумиху, что в сентябре 1946 года Букингемский дворец выпустил официальное заявление, отрицающее помолвку.
В конце войны королевская семья получила приглашение посетить Южную Африку от политически умеренного правительства во главе с премьер-министром Яном Смэтсом. Король понимал, что предстоит скорое прощание с семейной «четверкой», и решил, что в путешествие на срок 14 недель отправится вся семья. Исторический визит, намеченный на зиму 1947 года, рассматривался и как средство подбодрить болеющего короля, и как возможность поблагодарить южноафриканский народ за поддержку во время войны. Придворные уверяли удрученную принцессу Елизавету, что ее пригласили не просто составить компанию родителям и совсем не для того, чтобы разлучить с Филиппом. В день ее 21-го дня рождения, который приходился на 21 апреля 1947 года, незадолго до окончания визита, ей предстояло произнести в Кейптауне одну из самых важных речей в своей жизни. Ее тема – приверженность монархии и недавно образованному Содружеству наций. Этот союз тоже мог рассматриваться как своего рода брак, однако не того рода, к которому она стремилась.
Турне оказалось последней поездкой короля за океан и последней возможностью ухватиться за иллюзию нерушимой семейной сплоченности, прежде чем публично объявить о помолвке дочери. Позже он признавался дочери: «Я так хотел, чтобы ты поехала в Южную Африку. Наша семья, наша четверка, «королевская семья» должна остаться вместе»16. Более того, и король, и королева считали, что поездка даст возможность Елизавете еще раз подумать о своем романтическом будущем безо всякого внешнего давления. Как заметил один придворный, «сомнения не оставляли ее родителей. Они не говорили «ты должна или ты не должна выходить за принца Филиппа», но спрашивали: «Ты считаешь, что тебе следует за него выходить?» Ей ничего не навязывали. Король с королевой, в сущности, сказали: «Поедем с нами в Южную Африку, а потом решай»17.
Семья осознавала важность визита в Южную Африку, но для Елизаветы он означал отсрочку официального объявления помолвки до возвращения в мае, то есть через девять долгих месяцев. Решение отца прибегнуть к тактике проволочек расстроило Елизавету. Она впала в депрессию, совсем для нее нехарактерную. Дочь оставалась тверда в своем решении, но родители проявляли нерешительность, и поездка в Южную Африку рассматривалась ими как проверка чувств влюбленных. Даже Маргарет проявляла нетерпение, говоря Кроуфи: «Помолвка Лилибет затягивается на века»18. Но у пары не было выхода, как только согласиться на этот срок, особенно принимая во внимание тот факт, что принцу все еще предстояло пройти процедуру натурализации.
За два дня до отплытия и в атмосфере крайнего возбуждения прессы в отношении помолвки королевская семья отправилась на ужин к Маунтбеттенам в их лондонскую резиденцию на Честер-стрит. На вечеринке, на которой, конечно, присутствовал принц Филипп, общество развлекал Ноэль Кауард. Получение британского гражданства, в результате которого принц должен был стать Филиппом Маунтбеттеном, офицером Королевского флота, совпадало по времени с возвращением Елизаветы из путешествия.
Король Георг VI принял еще одно важное решение, которое имело совершенно непредвиденные последствия. По его распоряжению Питер Таунсенд в качестве шталмейстера сопровождал королевскую семью в поездке в Южную Африку. Понятно, что жена Таунсенда, Розмари, оставленная с двумя маленькими сыновьями в удаленном от города и плохо обогреваемом коттедже, без восторга приняла это известие. Ее не вдохновляла перспектива провести зиму, которая оказалась чрезвычайно холодной, в полном одиночестве. Письма мужа с восторженными рассказами о путешествии, которые Питер регулярно посылал, мало ее утешали. В то время как она с детьми встречала каждый день, дрожа от холода, его описания чудной погоды, изобильной еды и сменяющих друг друга пейзажей казались невольным издевательством.
Если Елизавета и Филипп переживали вынужденное расставание, то Маргарет и Таунсенду судьба подарила редкую возможность очень близко узнать друг друга. Елизавета рассматривала 14-недельное расставание с Филиппом как душевную пытку, разрываясь между чувством и долгом. Маргарет же радостно предвкушала поездку – ее ждали экзотические места, необычная кухня, колоритная культура, да еще в компании с блестящим героем войны. Обеим сестрам поездка представлялась необыкновенным приключением, к тому же они впервые отправлялись за пределы Британии. После семи лет жизни в условиях карточной системы и жесткой политики затягивания поясов казалось, что они отправлялись в субтропический рай, в страну бескрайнего неба, изобилия и тепла.
В день отплытия королевская семья собралась в парадном красно-золотом зале, называемом Bow Room, в Букингемском дворце. Елизавета выглядела «печальной», а Маргарет – «совсем взрослой в красном пальто и нарядной шляпке с перышком»19. Таунсенд провожал их до машины. Падал снег, предвещая грядущие холодные дни. Филиппу не позволили приехать ни на вокзал Ватерлоо, ни в Портсмут, откуда отплывал корабль HMS Vanguard.
И во время морского путешествия, и в поездке по стране влюбленная Елизавета впервые в жизни выглядела рассеянной и неохотно выполняла свои обязанности. Ее голова и сердце пребывали совсем в другом месте. По словам Бобо Макдональд, «Елизавета во время поездки жила в постоянном ожидании почты»20. Елизавета хандрила, а Маргарет пребывала в прекрасном настроении и необычайном возбуждении, и с ней нелегко было управляться в отсутствие Алы или Кроуфи. На корабле росло беспокойство относительно самочувствия короля. Несмотря на то что они направлялись в солнечные края, его здоровье, никогда не отличавшееся крепостью, ухудшилось. Вспышки гнева стали более частыми, он терял в весе, курил и пил безостановочно. Королева ухаживала за больным мужем, и ей пришлось положиться на Таунсенда в отношении досуга дочерей. Эта работа ему положительно нравилась.
Таунсенд впервые обратил внимание на Маргарет как на взрослую девушку предыдущим летом в Балморале. Вечерами после ужина гости собирались для игры в шарады, а Маргарет пела, аккомпанируя себе на пианино. Таунсенд вспоминал, что ее выступления отличались живостью: «Ее репертуар был разнообразен; она великолепно пела хиты из американских мюзиклов своим низким грудным голосом»21. В то время Таунсенд был не только вдвое ее старше, имел жену и двоих детей, но он не имел аристократического титула, а просто состоял на службе при дворе. Столь разное происхождение не давало им никакого шанса. Маргарет представляла собой взбалмошную и кокетливую молоденькую девушку совсем еще школьного возраста. Хотя она, безусловно, ему нравилась, но до сих пор если романтические мысли и приходили ему в голову, он не давал им ходу.
На борту корабля HMS Vanguard, а затем в поезде White Train Маргарет и Таунсенд оказались в опасной близости друг к другу, и с течением времени это расстояние все более сокращалось. Много позже Маргарет признавалась своей фрейлине Энн Гленконнер, что именно в Южной Африке, посреди колышущихся под порывами ветра трав саванны и бескрайних песчаных заливов, она поняла, что ее влечение к Таунсенду уже не было платоническим. «Каждое утро мы ездили верхом в этом удивительном краю с восхитительной погодой. Именно там я действительно влюбилась в него»22. Воспоминания об этих идиллических днях оставались с Таунсендом многие годы. В романизированных мемуарах «Время и шанс», опубликованных тремя десятилетиями позднее, в 1978 году, его воспоминания перекликаются с чувствами Маргарет: «Мы неслись в прохладном воздухе, через пески, через вельд, и это были самые прекрасные минуты дня»23. Этот ежедневный ритуал, так далеко от дома, стал прологом к головокружительному любовному роману, приведшему в конце концов к скандалу.
Очевидцы близкого общения между королевским шталмейстером и принцессой, стоявшей второй в линии престолонаследия, рассматривали это как легкое увлечение молоденькой девушки. И король с королевой, и Елизавета считали, что неловкие заигрывания представляли собой подростковые проявления ее кокетливой натуры, которую они наблюдали у Марго с детства. Таунсенд обладал свойством хорошего политика и придворного – способностью дать почувствовать человеку, с которым общаешься, что он единственный и неповторимый объект твоего внимания. Маргарет, с ее вечными жалобами на то, что она занимает второе место после Елизаветы, теперь упивалась его безраздельным вниманием. Даже король поддавался этой легкой и доверительной манере бывшего летчика-истребителя. Однажды, как вспоминал Таунсенд, король во время серьезного разговора с ним в машине вдруг «оборвал себя на полуслове», как бы напоминая себе: «О чем я думаю, разговаривая подобным образом, ведь я – король»