ы поглазеть на пару через церковные окна.
Устав от существования, похожего на жизнь обитателей зоопарка, супружеская пара ускользнула в местечко Биркхилл в Шотландии. Они поменяли уютный комфорт большого поместья на спартанское, занесенное снегом убежище. Уединение доставляло им наслаждение, они виделись только с Бобо Макдональдом и Джоном Дином, камердинером Филиппа, разместившимися неподалеку. Когда озноб Филиппа обернулся сильной простудой, жена сама ухаживала за ним. Она писала семье, что, несмотря на насморк и чихание, они все равно чувствовали себя на седьмом небе. Король отвечал несколько меланхолически: «Когда я протягивал твою руку архиепископу, я чувствовал, что потерял что-то очень ценное. Наша семья, наша четверка, Королевская Семья должна остаться вместе, конечно с пополнением в подходящее время!» В конце письма он признавался: «Твой уход оставил огромную пустоту в наших жизнях, но помни, что твой старый дом по-прежнему ждет тебя, возвращайся сюда как можно чаще»2.
Желание короля исполнилось значительно раньше, чем ожидалось. Елизавета и Филипп вернулись в Лондон, оставив позади холодную шотландскую зиму, как раз к 52-му дню рождения короля. Они не имели собственного жилья, так как официальная резиденция молодой пары Кларенс-хаус, заранее выбранная для них королем, восстанавливалась и еще не обрела жилого вида. Ремонтом полуразрушенного дома занимались 55 человек.
Произошло неизбежное – «четверка» превратилась в «пятерку». Король, привыкший к роли пастуха своего стада, теперь столкнулся с молодым и энергичным выскочкой в тот момент, когда его собственное здоровье пошатнулось. Филипп тратил избыток энергии на игры в сквош и бадминтон, проходившие в упорной борьбе, часто в паре с Питером Таунсендом. «Эти спортивные поединки оставили у меня впечатление о принце, которое не изменилось с тех пор, как об общительном, умном и довольно неуступчивом экстраверте», – вспоминал Таунсенд3.
Могучее здоровье Филиппа находилось в разительном контрасте со здоровьем короля, который в свои 50 с небольшим лет был уже не тот, каким отправился в Южную Африку. Война завершилась уже два года назад, но его шрамы, как физические, так и моральные, еще не затянулись. Морщины на лице стали глубже, черные круги под глазами обозначились еще резче, а болезненные судороги в ногах стали почти нестерпимыми. Все это еще усугублялось его многолетним пристрастием к курению и выпивке.
В семье менялся баланс взаимоотношений. Елизавета всегда была послушна воле отца, а теперь она постепенно приучалась к роли сиделки, заботящейся о его здоровье и его настроении. Тогда же королева и Маргарет, обе любившие искусство, музыку и театр, стали более тесно общаться. Они придавали живость любой вечеринке. Обе любили Балморал и Сандрингем, но не принимали участия в ежедневных охотничьих вылазках и облавах, хотя королева была порой не прочь посидеть с удочкой на берегу реки Ди.
Кроме того, с момента своего возвышения Филипп стал проявлять больше властности, что пришлось не по вкусу его невестке. Молодожены хотели приобрести Саннингхилл на территории Виндзорского парка в качестве загородного поместья, но дом сгорел незадолго до свадьбы. Тогда пара выбрала Виндлесхем Мур. Маргарет стала там постоянной гостьей. Однако она не совсем одобряла хозяина, офицера морского флота, который перенес манеру отрывистых команд и лаконичный стиль разговора с корабельного мостика в свою личную жизнь.
Однажды Филипп запретил прислуге подавать Маргарет завтрак в постель, что было ее воскресной привычкой. Он брал командный тон, когда они втроем отправлялись на вечеринку. Если Маргарет хотела остаться подольше, Филипп просто приказывал принести ее пальто, чтобы уйти всем вместе. Такое обращение Филиппа злило Маргарет, и она поначалу реагировала на него в обычной манере подростка на пороге 18-летия – с небрежным безразличием и упрямством.
Но сестры по-прежнему были близки. Когда в апреле 1948 года Елизавета по секрету сообщила о своей первой беременности, Маргарет стала проявлять о ней еще большую заботу, не высказав ни капли зависти, – а ведь теперь ее место в ряду претендентов на престол отодвигалось. Предстоящее прибавление в семье привело всех в радостное возбуждение. Молодожены выполнили свой долг, и будущее династии было обеспечено. Елизавета не собиралась отказываться от первого зарубежного государственного визита в Париж, намеченного на май. О ее беременности пока знали лишь члены семьи. Она не только чувствовала уверенность в отношении языка – годы обучения с мадам де Белег не пропали даром – но и с нетерпением ждала возможности обновить великолепные вечерние платья от Нормана Хартнелла, предназначенные для торжественных приемов.
Визит, который назвали «реваншем норманнского завоевания»4, стал полным триумфом, если судить по многотысячным толпам людей, мечтавших взглянуть на принцессу и ее бравого мужа. Елизавета вернулась в Англию другой – более царственной и величественной. Теперь на нее смотрели как на самостоятельного посланника своей страны, а не просто тень своего отца. Объявление о беременности в День дерби 4 июня означало, что с рождением первенца в ноябре 1938 года принцесса станет персоной года.
Эти новости пришлись весьма ко времени, так как здоровье короля ухудшалось. Во время ежегодной поездки в Эдинбург в августе он пожаловался Таунсенду: «Что происходит с моими чертовыми ногами? Они не слушаются, как им положено». Страстный любитель пеших прогулок, теперь он не мог подняться по склону холма Трон Артура, который был хорошо виден из окон Холирудского дворца. Боль стала постоянной, а по временам невыносимой, но король скрывал свое состояние от всех, за исключением Таунсенда. Георг VI принимал участие в августовском праздновании 18-летия Маргарет. Ей впервые назначили фрейлину, Дженнифер Биван, что стало для принцессы самым драгоценным подарком. Наличие молодой придворной дамы наконец давало возможность Маргарет выезжать без обязательного сопровождения сестры, матери или кого-то из придворных, а значит, пришла долгожданная свобода.
В ее распоряжении оказался и Питер Таунсенд, который сопровождал принцессу в первом самостоятельном официальном визите. В октябре, за месяц до свадьбы сестры, они прилетели в Белфаст для участия в церемонии спуска на воду лайнера Edinburgh Castle весом в 28 700 тонн. С тех пор ходят упорные слухи о том, что Таунсенда по ее желанию разместили в комнате, примыкающей к спальне принцессы в замке Хиллсборо. Никто никогда даже намеком не обмолвился о нарушении правил приличия. Однако если бы история о женатом мужчине, спавшем в соседней с сестрой королевы комнате, просочилась в прессу, это спровоцировало бы нежелательный скандал5.
В сентябре в сопровождении своей новой фрейлины Дженнифер Биван и Питера Таунсенда Маргарет совершила официальную поездку в Амстердам, представляя короля на инаугурации королевы Юлианы Нидерландской. Принцесса ростом всего в пять футов[11] выглядела очень юной и несколько потерялась в окружающей ее толпе. Именно во время этого визита, в отсутствие сопровождающего ее придворного или члена королевской семьи, окружающие впервые заметили явное взаимное притяжение между королевским шталмейстером и королевской дочерью. «Они все время переглядывались, даже во время официальных мероприятий», – вспоминала одна из присутствующих дам6. Принцесса выглядела потрясающе в сверкающей тиаре, одолженной у сестры, и в кремовом, расшитом жемчугом платье от Нормана Хартнелла. В тот вечер на балу в международном культурном центре ее сияющий вид бросался в глаза, когда она танцевала с полковником ВВС. Они не уходили до трех ночи. Быстро распространились слухи о том, что Маргарет зашла слишком далеко, «опираясь на Таунсенда и держа его за руку». Его воспоминания, однако, сильно разнятся в оценке событий того вечера. Он жаловался на духоту, скопление народа, что не доставило ему никакого удовольствия.
Однако позже Таунсенд признал: «не осознавая этого, я увлекся и оказался немного дальше, чем нужно, от дома и немного ближе к принцессе»7. Он все больше видел в ней не столько неопытную девушку, находившуюся под его опекой, сколько привлекательную и соблазнительную женщину. Таунсенд целиком и полностью организовал визит Маргарет – давал рекомендации, как себя вести, и даже писал для нее короткие речи, если ей предстояло выступать. Биограф Маргарет пишет, что растущее влечение оставалось дружески-невинным, не более чем «непринужденными и простыми отношениями, основанными на взаимной приязни, доверии, общих интересах и вкусах и восхищении»8.
Нужно отметить, что в этот поворотный момент, когда отношения стали перерастать в нечто более глубокое, Таунсенд понял, что оказался в ловушке распадающегося брака. Его жена перестала разделять его устремления. Южноафриканский вояж породил в ней желание «расширить горизонты и выйти за пределы узких рамок дома»9. Эти горизонты по иронии судьбы начинались и заканчивались рабочими границами – Букингемским дворцом. Когда он обнаружил, что жена изменяет ему с гвардейским офицером, это в конце концов привело к распаду брака.
Но на какое-то время зарождающийся роман Маргарет отодвинулся на второй план из-за более серьезных событий. Вернувшись в Балморал из Амстердама, они узнали, что король наконец сообщил докторам об изнуряющих болях в ногах. Не желая поднимать шум, он тайно пытался облегчить боли при помощи гомеопатических средств и совершал пешие прогулки по вересковой пустоши. Промедление почти стоило ему жизни. Доктора пришли в ужас от его состояния и обратились за советом к крупному специалисту по сосудистым заболеваниям. Профессор Джеймс Лермонт, приехавший на консультацию из Эдинбурга, поставил неутешительный диагноз. Король страдал от болезни Бюргера, или воспаления артерий. У него уже началась гангрена, и впереди зловеще маячила перспектива ампутации. Угрожающее состояние здоровья осложнялось циррозом печени и неуточненным заболеванием легких, возможно раком.