Король настоял на том, чтобы на время скрыть новости от Елизаветы, так как роды ожидались со дня на день. Спустя два дня после того, как королю поставили диагноз, Елизавета родила сына, Чарльза Филиппа Артура Георга, весом в семь фунтов и шесть унций[12]. За воротами Букингемского дворца началось стихийное празднование, народ приветствовал каждую машину, въезжающую и выезжающую из дворца. Маргарет узнала новость во время официальной поездки в Шеффилд. По некоторым сведениям, она пустилась в пляс вокруг разложенного в честь события костра и сказала: «Полагаю, теперь меня будут звать тетушкой Чарли»10. Эта ненароком оброненная фраза пристала к ней на всю жизнь.
Спустя два дня, 16 ноября, король признал, что долгожданное турне по Австралии и Новой Зеландии придется отложить. Он дал разрешение обнародовать медицинский бюллетень, в котором говорилось, что все запланированные мероприятия с его участием откладываются на неопределенное время. Отцовская болезнь, с одной стороны, потрясла Маргарет, а с другой – повергла в уныние. Она с таким нетерпением ожидала поездки, в которой ей предстояло сопровождать родителей! Столько счастливых часов она провела, выбирая многочисленные наряды, а теперь им суждено было вернуться в гардероб. Через несколько недель король немного поправился, и ему уже не угрожала ампутация ноги. Он чувствовал себя относительно хорошо и даже смог присутствовать на церемонии крещения принца Чарльза, состоявшейся в декабре в белой, отделанной золотом Музыкальной комнате Букингемского дворца.
Во время обряда крещения Маргарет в роли крестной матери держала малыша на руках. Его облачили в то же самое крестильное одеяние из хонитонского кружева, в котором крестили и ее, и сестру. После церемонии крещения обе сестры согласились взять на себя больше официальных функций отца, выздоровление которого шло очень медленно. На обеих сестер, в особенности на предполагаемую наследницу, с надеждой смотрели как на новое королевское поколение, в то время как король неумолимо уходил в прошлое. В семье с ним становилось все труднее справляться. Всегда подверженный вспышкам гнева, во время долгого и мучительного лечения он все больше проявлял несдержанность. Время от времени он срывался на крик, который один из придворных называл «ганноверским лаем». Принцы и короли вообще имели привычку кричать на служащих и прислугу по любому поводу. Энергичного короля его состояние, безусловно, угнетало. Он любил находиться на свежем воздухе, а теперь болезнь приковала его к кровати и креслу на продолжительное время. Все знали, что только Маргарет могла его успокоить. В марте 1949 года ему сделали серьезную операцию на позвоночнике, чтобы восстановить кровообращение в ноге. Считалось, что она прошла относительно успешно, но восстановление проходило болезненно и медленно. В июне, на параде Trooping the Colour, ежегодной церемонии выноса знамени, развод караула возглавляла старшая дочь короля, сидевшая верхом на коне в дамском седле, как и предсказывал король, когда взошел на престол. Сам монарх ехал в открытом экипаже.
Несмотря на постоянную тревогу об отце, принцесса Елизавета уже входила в роль независимой замужней женщины, и переезд супружеской пары из Букингемского дворца в Кларенс-хаус тем летом только ускорил этот процесс. По правде говоря, выезжая из дворца, обе сестры вовсю наслаждались жизнью. В воскресные дни в поместье Виндлесхем Мур собравшееся общество развлекал американский комик Дэнни Кей. Елизавете нравились его шутки на грани фарса. Она так им восхищалась, что американский поэт Делмор Шварц написал стихотворение «Водевиль для принцессы» с подзаголовком «Написано под впечатлением от преклонения принцессы Елизаветы перед Дэнни Кеем».
Время от времени она и принц Филипп давали себе поблажки и отправлялись поужинать и потанцевать в различные лондонские клубы. Принцесса отмечала свое 23-летие в модном Café de Paris на Ковентри-стрит, потом посетила спектакль «Школа злословия» с участием Лоуренса Оливье и Вивьен Ли. После спектакля знаменитые актеры присоединились к королевской вечеринке в ночном клубе, где все танцевали танго, квикстеп и самбу. На балу в Виндзорском замке тем летом новоиспеченные королевские родители вызвали всеобщее восхищение своим блестящим исполнением танцев.
В июле 1949 года они явились на летний бал в маскарадных костюмах: Елизавета в образе эдвардианской горничной, а ее муж – в костюме официанта. Бал устроил американский посол Льюис В. Дуглас, дочь которого, Шарман, стала закадычной подругой Маргарет. Принцесса хотела отличиться на балу и нарядилась в парижскую танцовщицу канкана в кружевных панталонах и черных чулках. В своем благодарственном письме она написала Дугласу: «Я чувствовала такое волнение перед тем, как объявили канкан, что едва дышала»11. «Впавшая в экстаз» принцесса снова облачилась в костюм и повторила свой танец перед матерью, возвратившись домой в Букингемский дворец после бала. На следующий день газеты вышли с заголовками «Принцесса Маргарет высоко пинает».
В это переходное время появление девушки, которую называли «шарманистая Шарман» или Сасс, произошло в подходящий момент. Сасс заменила Маргарет сестру, занятую собственной семьей. Благодаря ей светская жизнь принцессы сделала неожиданный и головокружительный поворот. Высокая и оживленная блондинка приехала в Лондон в 1947 году после назначения ее отца послом США. Газета The Washington Post характеризовала выпускницу Вассарского колледжа Сасс как «идеальный образец [школьной] королевы красоты»12. Быстро превратившись в светскую львицу, Сасс познакомилась с Маргарет на официальном приеме в посольстве, и у них сразу завязалась дружба – эти веселые и дерзкие натуры отлично подходили друг другу.
После переезда в Лондон Шарман не теряла времени и вскоре собрала вокруг себя кружок молодых людей, с которыми встречалась в резиденции посла Уинфилд-хаус в Риджентс-парке. Эти оживленные вечеринки вскоре стали регулярно появляться в светском календаре Маргарет. Один из званых ужинов, продолжавшийся до четырех утра, широко освещался в прессе. В течение тех трех лет, которые Шарман провела в Лондоне, ее часто видели вместе с Маргарет и за пределами посольской резиденции – то в клубе 400, то в Café de Paris или в ресторане Milroy на Парк-лейн, где они танцевали ночи напролет. Публика зачитывалась историями о том, как Маргарет танцевала самбу, фокстрот и чарльстон с целым сонмом аристократических холостяков, среди которых мелькали лорды Блэндфорд, Огилви и Вестморленд13.
Несколько раз в неделю в Букингемский дворец прибывала процессия автомобилей с новыми подругами Маргарет. Вместе с Шарман приезжали Джуди Монтагю, леди Розмари Спенсер-Черчилль, Рэчел Бренд и другие. Все они почтительно обращались к Маргарет «мэм». Самые близкие подруги называли ее «дорогая мэм», и это обращение как нельзя лучше подходило ей.
«Круг Маргарет», как стали называть ее окружение, поставлял ежедневный светский корм для первых полос в таблоидах. В мрачной и тоскливой Британии, находившейся в процессе болезненного восстановления, младшая дочь короля и ее американская подруга представляли собой яркое пятно света и предмет для беззубой критики. В словаре бульварных газет они значились «топовыми шикарными цыпочками». Маргарет, с ее выразительными голубыми глазами, фарфоровой кожей и пухлыми губами, была золотой гусыней, несущей золотые яйца для газет и журналов. Когда музыканты ночного клуба как-то заиграли припев песни «Жесток со мной», Маргарет насмешливо заметила: «Эти слова можно адресовать некоторым фотографам»14. В отличие от сестры, которая с ранних лет взяла за привычку никогда не читать статей о себе, Маргарет упивалась обсуждениями своего стиля New Look, своей внешности и своих романов. Однажды во время танца она повернулась к своему партнеру и спросила со значением: «А вы знаете, что танцуете с обладательницей самых красивых и соблазнительных глаз в мире?»15 – саркастический намек на недавнюю статью о себе. По словам Сесил Битон, у нее в глазах светился «призывный блеск», а к искушенному озорству примешивалась капелька бунтарства.
В возрасте 19 лет она стала первой женщиной, открыто курящей сигареты. Впервые принцесса вставила сигарету в длинный мундштук из слоновой кости после ужина в одном из ресторанов Вест-Энда. В ее возрасте хорошо воспитанные девушки курили, но тайком, и поведение Маргарет вызвало споры и… вошло в моду. На замечание королевы Марии Маргарет ответила тем, что демонстративно сфотографировалась с сигаретой в еще более длинном мундштуке.
Когда Дафф Купер, бывший британский посол во Франции, и его жена леди Диана Купер получили приглашение на ланч с «четверкой» в Букингемском дворце в феврале 1948 года, Купер, известный своей слабостью к женскому полу, был очарован оживленным квартетом, но особое впечатление на него произвела Маргарет. «Очень уверена в себе и полна юмора, – записал он в своем дневнике. – Она вполне может плохо кончить»16. Или, как заметил Чипс Ченнон, «вокруг нее уже ощущается дыхание Марии-Антуанетты»17, намекая на то, что ее чрезмерно бурный стиль жизни может кончиться слезами.
Ее критиковали и ею восхищались. Ее поклонницы пожирали глазами яркие наряды от Молино и Диора, принцесса стала иконой революционного стиля New Look, с его затянутой талией и юбкой-трапецией. Консервативные критики обвиняли ее в нескромности и в том, что она слишком обнажается. Временами к ним присоединялась и мать Маргарет, которая настаивала, чтобы хотя бы на одном из чрезмерно открытых вечерних платьев дочери добавили бретельки. Ее поклонницы, однако, думали иначе. Копии ее платьев с глубоким вырезом, золотые мундштуки и губная помада вишневого цвета – этот оттенок получил название Margaret Rose-Red – наводнили Британию и Америку. Однажды во время ее официального визита в Италию пресса подкупила отельную горничную, выуживая сведения об оттенке ее лака для ногтей, сорте духов и книге, которую она читала. Одна неосторожная портниха даже выболтала ее размеры: «чуть-чуть бол