А Елизавета в это время наблюдала, замерев от восторга, почти мистический спектакль восточноафриканского рассвета. Небо переливалось нежно-голубыми оттенками, а атмосфера вокруг нее была пропитана почти сверхъестественной магией. Она любовалась невероятным, переливающимся разными цветами пейзажем, как вдруг над ней закружился великолепный орел-крикун, затем он спикировал вниз, как бы отдавая ей честь, и исчез.
Шталмейстер Филиппа Майк Паркер считал этот эпизод необъяснимым, мысль о нем преследовала его долгое время. Немая сцена ранним утром провела границу между концом одного царствования и зарождением другого. Печальные новости в конце концов сообщили Паркеру, и он тут же доложил об этом Филиппу. На мгновение на лице того появилось выражение, как будто у него на глазах рухнул весь мир. Потом он взял себя в руки и повел Элизабет на прогулку. Там, в пронизанном солнечными лучами саду, под мягкое журчание ручья, она узнала о смерти отца и о том, что теперь она – королева. Охотник Джим Корбетт, сопровождавший принцессу, вспоминал: «Впервые во всемирной истории молодая девушка однажды вскарабкалась на дерево как принцесса, а на следующий день спустилась с него королевой»4.
Когда Елизавета вернулась в лодж, ее кузина и фрейлина Памела Маунтбеттен импульсивно обняла ее и сказала: «Что тут можно сказать?» Затем она склонилась в поклоне перед своей королевой. Елизавета пожала плечами и безучастно сказала: «Что же тут поделаешь?»5 В последующие несколько часов новая королева загнала глубоко внутрь боль от потери и привела в действие механизм, выработанный многолетней королевской муштрой. Как впоследствии вспоминал региональный глава провинции Ньери Эдвард Виндли: «Она была очень бледна. Она была как лед, просто как лед». Когда его спросили, как она приняла известие, Виндли ответил: «Она приняла его как королева»6.
Во время бесконечного полета обратно в Лондон Елизавета с беспокойством спросила личного секретаря Мартина Чартериса: «Что же будет, когда мы вернемся домой?»7 Когда самолет приземлился в Лондонском аэропорту, она была собранна и спокойна, выглядывая из окна на поджидавшую их вереницу «даймлеров» и «роллс-ройсов», которые она назвала «катафалками». Новую королеву поджидали высокопоставленные политики всех партий во главе с Уинстоном Черчиллем, который разрыдался, услышав о смерти короля. По пути в Кларенс-хаус королева и ее свита снова видели на улицах Лондона затемнение, но уже совсем другого рода. Елизавета скользила взглядом по бесчисленным мужчинам в черных костюмах и женщинам в черных платьях. В витрине галантерейного магазина на Бонд-стрит хозяин разложил дамское белье черного цвета. Как вспоминал биограф Георга VI Джон Виллер-Беннетт, «народ Англии не скрывал глубины и искренности своего горя. Я видел многих в слезах»8. Но слезы не полагались королеве Елизавете II, внезапно ставшей «самым великим, самым могущественным и самым исключительным монархом». Несмотря на то что окружающие все время прикладывали к глазам платки, сама она контролировала свои эмоции. Этому ее научила королева Мария. Полная величественного достоинства королева пережила правление трех королей, а теперь потеряла еще одного сына. Она прибыла из Мальборо-хаус в Кларенс-хаус, где ее терпеливо дожидалась новая королева. Королева Мария взяла руку Елизаветы, коснулась ее губами и сказала: «Боже, храни королеву». А потом добавила: «Лилибет, твоя юбка слишком коротка для траура»9. Ее замечание могло вызвать на лице у королевы горькую улыбку: в то время она переживала самые страшные дни своей жизни.
После трех дней непрекращающегося дождя со снегом наконец утром 8 февраля выглянуло солнце. Елизавете в этот день предстояло первое заседание Тайного совета в Сент-Джеймском дворце. Звонким скорбным голосом она зачитала Декларацию о вступлении на престол своим тайным советникам, тем самым подтверждая, что берет на себя обязанности суверена. «У меня нет слов сегодня, чтобы выразить мою решимость всегда работать так, как это делал мой отец. Я молюсь, чтобы Господь помог мне с достоинством нести тяжелую ношу, доставшуюся мне так рано»10. Затем она вернулась в Кларенс-хаус, где по телевизору смотрела, как ее объявляют наследницей престола. В честь этого события был произведен ружейный салют в близлежащем Гайд-парке.
Вслед за этим Елизавета направилась в Сандрингем попрощаться с отцом и утешить мать с сестрой. Малыши Чарльз и Анна немного скрашивали боль утраты, но в целом ничто не могло облегчить глубокую скорбь трех осиротевших женщин. Как только Елизавета прибыла в норфолкский дом, первым делом она направилась в спальню отца на первом этаже. Тело короля покоилось в гробу, изготовленном из единого дубового ствола за несколько месяцев до его смерти.
Елизавета молча дала обет, что будет следовать по стопам отца, чтобы он мог гордиться ею. Она училась у короля многие годы, но все же чувствовала свою неготовность к внезапно обрушившейся на нее роли. Но королева отогнала от себя эти сомнения: в конце концов, ей было двадцать пять лет – именно в этом возрасте королева Виктория взошла на трон, и у нее не было отца, который учил бы и направлял ее. Однако ее правление стало одним из самых значительных в британской истории. Елизавета знала, что ей придется быть сильной как для семьи, так и для нации.
Бесчисленные новые обязанности занимали много времени и помогали справиться или, по крайней мере, позабыть о личном горе. Впоследствии она признавала: «Маме и Маргарет труднее всего удавалось справиться с горем, будущее им, должно быть, казалось пустым. У меня же были работа и семья, которые требовали моего внимания»11.
Решая бесконечные вопросы относительно деталей похорон короля, она почти не имела времени на жалость к себе. В понедельник 11 февраля, пять дней спустя после провозглашения Елизаветы сувереном, королевская траурная процессия покинула Сандрингем и направилась в Лондон по железной дороге. Прибыв на станцию Сент-Панкрас, процессия с королевским гробом проследовала в Вестминстерский холл, где тело короля было выставлено для прощания. Фигуры трех королев – королевы Елизаветы, королевы-матери и королевы Марии, – стоявших в траурных одеждах с черными вуалями перед Вестминстерским холлом, производили сильное впечатление.
За следующие четыре дня более 300 000 скорбящих британцев прошли мимо гроба, не побоявшись пронизывающего зимнего ветра. Один из них трезво оценивал ситуацию: «[людьми владело] чувство, что в гробу покоилась значительная часть их самих – опасные тридцатые, война и не оправдавший ожиданий мир. Смерть короля, который олицетворял собой абсолютное, надежное добро посреди непредсказуемого зла, для многих людей означала также конец чего-то важного в их собственной жизни»12. Британцы горевали по человеку, по эпохе, по собственной смертности.
Когда траурный кортеж отправился в Виндзор для захоронения, телевизионные камеры засняли силуэт королевы Марии в черной вуали, стоявшей в огромном окне-эркере Мальборо-хаус. Она скорбно наблюдала процессию во главе с королевой, королевой-матерью и принцессой Маргарет, ехавшими в Ирландской государственной карете. Кортеж проходил прямо под ее окнами. С Паддингтонского вокзала гроб с телом короля в сопровождении свиты был отправлен в Виндзор на поезде. По прибытии в часовню Святого Георга королева и королева-мать встали перед гробом, в то время как прихожане заходили внутрь. По окончании службы королева высыпала из чаши землю на опускаемый в могилу гроб. От Елизаветы на могилу положили венок из белых цветов с простой и трогательной надписью: «Папе от Лилибет». Венок от сестры тоже имел скромную надпись: «Дорогому папе от вечно любящей его Маргарет». Надпись на венке от Черчилля гласила: «За отвагу» – это был девиз Креста Виктории, высшей военной награды Великобритании за героизм.
После похорон короля Георга VI над Букингемским дворцом был поднят штандарт королевы Елизаветы II. Чип Ченнон сказал тогда: «Теперь мы станем новыми елизаветинцами».
Маргарет с матерью не могли смириться с мыслью, что короля уже нет в живых. Они получали сотни доброжелательных писем и посланий с выражением соболезнования, но это не могло смягчить глубокое чувство утраты, хотя и принималось с благодарностью. «У них из-под ног выбили фундамент»13, – заметила королева. Сама она находила утешение у мужа, маленькие дети служили ей отдушиной, а многочисленные и нелегкие обязанности нового положения отнимали много времени. В последующие месяцы Елизавете удавалось сохранять выдержку и самообладание, но сестра находилась на грани нервного срыва.
Во время болезни отца Маргарет взяла на себя обязанность развлекать его, она пела и играла на пианино для единственного слушателя – своего дорогого папы. Такая преданность еще больше сблизила их в его последние месяцы, и уход отца стал для нее тяжким ударом. Маргарет писала леди Астор: «Вы знаете, каким по-настоящему замечательным человеком он был, душой и центром нашей семьи. Ни у кого не могло быть более любящего и заботливого отца»14. Совершенно раздавленная горем, она не могла ни есть, ни спать и держалась на успокоительных, чтобы притупить горе. Журналист Джон Гордон писал, что ей прописали пить бромид четыре дня подряд, чтобы успокоить нервы15. Принцесса, бывшая душой каждой вечеринки, стала замкнутой отшельницей. Позже она признавалась: «Это было жуткое чувство провала в черную дыру и неадекватное восприятие действительности, я совершенно ничего не замечала вокруг»16.
Подобно многим, кто пытается смириться с тяжелой потерей и горем, Маргарет обратилась за утешением и поддержкой к религии. За ней закрепилась репутация любительницы развлечений, но в действительности с ранних лет Маргарет была убежденной христианкой. Возможно, на нее повлияли истории из Библии, которые мать читала ей и Елизавете за утренним завтраком. Когда принцессе исполнилось 14 лет, она спросила родителей, можно ли ей пройти обряд конфирмации, но ей посоветовали подождать до 16 лет, как это сделала ее сестра. Интерес Маргарет к теологическим дискуссиям был так велик, что, по словам ее подруги Джейни Стивенс, «духовные лица часто поражались ее способности отстаивать свою точку зрения в любой дискуссии»