выслугу лет, – и критика не заставила себя долго ждать. Здание сильно пострадало от зажигательной бомбы во время войны, и предполагаемая стоимость ремонта составила £85 000 (около $1,9 миллиона сегодня). Хотя королева внесла £20 000 из так называемого «личного кошелька», то есть из частных средств от доходов старинного Ланкастерского герцогства, проект реконструкции представлял легкую мишень для критики в парламенте и в средствах массовой информации.
Тони описывал здание как «разбомбленное, осыпающееся, пустое и совершенно непригодное для жилья». Он предложил показать развалины журналистам, но министр труда не дал разрешения. Чтобы снизить затраты, Маргарет попросила сестру и мать помочь с обстановкой. Королева-мать подарила шкафы, принцесса с мужем оплатили облицовку дверей. Тони удалось достать плитку для пола из уэльского карьера своего крестного отца бесплатно.
Но это мало помогало. Критика по поводу расходов на ремонт раздавалась со всех сторон. Монархист и член парламента сэр Мартин Линдсей называл траты на ремонт «сумасшествием»27.
Став взрослой, Маргарет непрерывно сталкивалась с критикой, но для ее мужа это было в новинку. Как и большинство людей, он привык принимать решения, не опасаясь пристального внимания со стороны. Он счел комментарий совершенно несправедливым и отметил, что по большому счету реставрация оставалась делом министерства труда, так как Кенсингтонский дворец являлся историческим памятником, находившимся в государственной собственности.
Тони предстояла встреча и с другими неприятными сюрпризами. Хотя королева, королева-мать и принц Филипп доброжелательно приняли нового члена в лоно королевской семьи, другие не были столь благосклонны. В процессе вхождения в королевский круг он стал своего рода вторым Филиппом. Как и его королевский зять, который скрипя зубами смирился с присутствием в жизни его семьи заведующей гардеробом королевы Бобо Макдональд, Тони имел счастье столкнуться с младшей сестрой Бобо, Руби Гордон. Она служила Маргарет всю свою жизнь и называла ее по имени. Руби не скрывала своего неудовольствия при появлении в жизни принцессы самоуверенного фотографа. Каждое утро она приносила в спальню супругов поднос с чашкой чая Earl Grey и стаканом апельсинового сока. Этот ритуал сохранился и после замужества принцессы, и по-прежнему она приносила одну чашку и один стакан. Тони намек понял. В последовавшей неизбежной схватке характеров Руби потеряла место – ее заменила Изабель Матиесон. Бывшая горничная испытала на себе, что за обаятельным и улыбчивым фасадом Армстронг-Джонса скрывался железный характер.
Подобно принцу Филиппу он столкнулся с той же froideur, то есть холодностью, со стороны некоторых наиболее чванливых придворных, которые считали его плебеем. Они прозвали его «Тони Быстрый Кадр» (Tony Snapshot). Позже он вспоминал: «Один из самых противных аспектов в браке с членом королевской семьи – это придворные. Некоторые из них были просто отвратительны. Они считали, что если я фотограф, то, значит, вышел из трущоб. Что было не так… или не вполне так»28. Через несколько недель после возвращения из свадебного путешествия пара присоединилась к другим членам королевской семьи в Балморале. Это стало еще одной проверкой, и Тони выдержал ее с блеском. Он привез с собой несколько камер, которыми непрерывно жизнерадостно щелкал. Некоторые из его снимков до сих пор украшают там стены гостевых спален.
Филипп провел для Тони собственный краткий курс введения в радости балморалских развлечений на природе. Он вручил ему удочку с леской, посадил посреди лужайки и велел практиковаться в метании лески. Когда они выехали на охоту, Филипп, зная о последствиях полиомиелита – короткой ноге Тони, – позаботился о «лэндровере», который довез его до вершины холма. В свою первую охотничью вылазку Тони с гордостью отправился с ружьями, гравированными фирмой Purdey, личным свадебным подарком королевы. Позже она подарила ему одного из своих премированных подружейных черных лабрадоров. Этот подарок значил многое в дворцовой табели о рангах и доказывал ее искреннее расположение к зятю. Решительный и напористый, как и подобает лидеру, приведшему к победе команду Кембриджского университета в 1950 году, он практиковался в стендовой стрельбе на западе Лондона, чтобы не ударить в грязь лицом. К тому же, как у фотографа, у него была прекрасная прицельная координация, и его мастерство принесло ему сдержанные похвалы от коллег-охотников.
Однако наиболее показательными оказались внутренние семейные отношения. Фотограф плавно вписался в интимный королевский кружок и со временем внес коррективы в отношения между королевой, ее матерью и сестрой. Например, когда принцесса Маргарет хотела отговориться от какого-нибудь королевского поручения, то именно ему удавалось ее уговорить, а не матери или сестре. Можно сказать, что его присутствие оказывало благотворное действие на Маргарет.
Он играл роль миротворца между двумя сестрами и их матерью, а они использовали Тони как третейского судью в домашних конфликтах. К проблемам, от которых Филипп отмахивался или которые просто игнорировал, Тони относился серьезно или, по крайней мере, делал вид. Его мягкая манера общения с людьми, которая помогала ему в работе фотографа высокого уровня, способствовала интеграции в семью. Марджори Уоллас, активистка, журналистка и бывшая подружка Тони, вспоминала: «Ему очень нравилась роль посредника между принцессой Маргарет, королевой и королевой-матерью. Возможно, именно поэтому он оставался в чести у королевы до конца. Они сбыли ему Маргарет».
Обладая, подобно Филиппу, ироничным и язвительным умом, он маскировал его обаянием и заботой. Если его свояк открыто высказывался по любому поводу, Тони предпочитал помалкивать. После свадьбы он написал письмо королеве-матери и благодарил ее за «удивительное чувство теплоты и гостеприимства»29, которое он испытал, став членом семьи.
При вхождении в непростой королевский мир он быстро понял, что Филипп был всегда прав, так что лучше всего и дальше предоставлять ему лавры победителя. Филипп отличался раздражительностью, но, подобно Тони, был полон энергии и творческих идей. И хотя их вряд ли можно назвать приятелями, они испытывали взаимное уважение друг к другу. Филиппу особенно нравилась в Тони его чрезвычайная осмотрительность, которую он отлично доказал во время ухаживания за Маргарет.
Что касается королевы, он был чуть больше, чем следует, влюблен в нее. Ему все время напоминали называть ее «Лилибет», а не «мэм». Когда его спросили, был ли он влюблен в обеих сестер, он ответил «нет». А затем пояснил: «Обе сестры были очень сексуальны и привлекательны, королева такой и осталась, по моему мнению. У нее потрясающее чувство юмора в частной жизни и совершенно прелестный смех. Она любит шутить, и ей нравится, когда ее смешат. Обе сестры казались мне чрезвычайно привлекательными».
Тони быстро понял, как нужно себя вести на людях и играть по королевским правилам. Он всегда шел на два или более шага позади жены, с руками за спиной, улыбающийся и внимательный. На спектаклях он аплодировал, подняв руки вверх. Он постригся и стал курить английские сигареты, а также кардинально улучшил свой гардероб. Вначале они все делали вдвоем – вместе писали речи для Маргарет и вместе катались на водных лыжах на озере Саннингхилл-парк на краю виндзорского поместья. Время от времени на их выходки приходила посмотреть королева. Она наблюдала за ними, гуляя с Эндрю в коляске фирмы Silver Cross. Однажды к дяде и тете присоединился принц Чарльз: он катался по озеру в специально прикрепленном кресле.
Тони не сразу привык к новому образу жизни, перестав работать. Конечно, возможность наблюдать финал Уимблдонского теннисного турнира из королевской ложи дорогого стоила, но каждодневный и однообразный ритуал протокольных обязанностей с посещением заводов, школ и колледжей разительно отличался от привычного образа жизни. Однако он оказался надежным и тактичным партнером. Маргарет нравилось, что он рядом, разделяет с ней ношу бесконечных встреч со «скучными, скучными, скучными» людьми, по выражению ее сестры.
Перестав быть «белой вороной», Маргарет, как и сестра, наслаждалась счастливым замужеством и весной 1961 года сообщила, что ожидает первенца. Каждая из сестер жила своей жизнью, занималась делами, но они не переставали почти ежедневно общаться по телефону, часто вместе посещали службу в закрытой часовне в Виндзоре, а порой вместе обедали в Роял-Лодж.
Этот короткий временной промежуток в начале 1960-х оказался счастливым не только для Маргарет и Тони, он положительно сказался и на отношениях между сестрами и матерью. Хотя драма никогда не переставала маячить на горизонте, все-таки это был редкий случай затишья в доме Виндзоров. Их мать уже оправилась от горя после смерти мужа, короля Георга VI. Она с энтузиазмом приняла на себя роль королевы-матери, стоявшей во главе семьи, что по-прежнему имело большой вес в международных отношениях. Она встречалась с зарубежными лидерами, такими как ее друг президент Франции Шарль де Голль, предприняла множество зарубежных вояжей в то время, когда Британия, зализывавшая раны после Суэцкого провала, нуждалась в позитивных примерах, чтобы реабилитироваться в глазах мирового общественного мнения.
Королева наконец разрешила многолетнюю проблему, связанную с собственным браком, а именно дело о семейной фамилии. Принц Филипп много лет жаловался на то, что в королевстве он представлял собой единственного отца, который не мог дать собственным детям своего имени. Это произошло вследствие решения Уинстона Черчилля, королевы Марии и прочих оставить за королевским домом имя Виндзор и не позволить ему носить имя Маунтбеттен. Это было поводом для возмущения и гнева Филиппа, он чувствовал себя отодвинутым в сторону. После рождения принца Эндрю последовали многочисленные дискуссии между Даунинг-стрит и Букингемским дворцом. Их результатом стало объявление о том, что в будущем все прямое мужское потомство королевы и принца Филиппа возьмет себе фамилию Маунтбеттен-Виндзор, если возникнет такая ситуация. Королевский же дом оставался по-прежнему Виндзорским. Зная, какое значение королева придавала этому вопросу, официальная группа советников, состоящая в основном из политиков высокого ранга, приняла это решение и сняла «бремя» с души королевы.