Times, описывая затоптанные скорбящими толпами лужайки перед дворцом. От этого комментария веет невероятным бездушием, слишком циничным даже для Маргарет. Кроме того, высказав свое мнение журналисту, она не могла быть уверена, что ее слова не станут достоянием гласности. Грязь Пашендейля была символом бессмысленного военного сражения во время Первой мировой войны, в котором погибли тысячи солдат. Грязь же на территории Кенсингтонского дворца осталась после паломничества тысяч поклонников погибшей принцессы, пришедших выразить свое соболезнование. «История с Ди – это уже слишком, – продолжала она. – Цветы, разбросанные на дорожках, просто ужасны». После постоянных нападок на погибшую принцессу до и после похорон Маргарет вдруг развернулась на 180 градусов, и, когда речь заходила о неприязненной реакции общественности, она стала говорить, что выражала мнение самой Дианы. «Диане бы это не понравилось. Она бы не захотела всей этой шумихи и настояла бы на том, чтобы все цветы отправили в хосписы».
Маргарет больше всего ненавидела истерию или то, что она называла истерией. Приученные с детства никогда не проявлять своих чувств на людях, Маргарет и ее сестра не понимали публичных оплакиваний и причитаний. Как вспоминала Энн Теннант, «принцесса Маргарет совершенно не любила демонстрации эмоций. Она считала скорбь проявлением истеричности, как у самой Дианы. Когда она умерла, то привела в состояние истерики всех остальных»26. В те времена часть нации, которая избегала публичного изъявления скорби, демонстрируя британскую твердость духа, презирала другую, которая эту твердость не проявляла. Диана относилась ко второй категории, Маргарет и другие члены королевского клана – к первой. Они не верили в то, что личное горе можно выплакать на «общественном плече». Пренебрежительное отношение к Диане как к психически нестабильной личности совпадало с реакцией многих людей, как во дворце, так и за его пределами, на ее телевизионное интервью.
В день похорон королева и Маргарет реагировали на происходящее по-разному. Когда они стояли за воротами Букингемского дворца в ожидании лафета с телом Дианы, Маргарет совершенно не к месту говорила сестре об усовершенствовании туалетов в Кенсингтонском дворце. Когда похоронный кортеж проезжал мимо, королева уважительно склонила голову, тогда как Маргарет ограничилась коротким кивком и выглядела так, как будто предпочла бы находиться в каком-нибудь другом месте. Принцесса так и не простила Диане, даже после ее смерти, того, что она называла предательством королевской семьи. Позднее, в Вестминстерском аббатстве, она и остальные члены семьи стояли молча, с каменными лицами, когда собравшиеся внутри вместе с тысячами людей на улице аплодировали траурной речи Чарльза Спенсера. Воздавая хвалу Диане, он подверг критике холодный Виндзорский дом.
Перед отъездом на отдых в Тоскану Маргарет написала благодарственную записку сестре, отмечая: «Ты позаботилась обо всех после случившегося, и благодаря тебе жизнь двух бедных мальчиков стала терпимой. Как всегда, ты держала руку на пульсе, выслушивала всех и принимала решения по всем вопросам. Я просто восторгалась тобой»27. Ирония состояла в том, что в неделю похорон королева отвечала и реагировала, но не контролировала происходящие события. Ее взволновала и обеспокоила враждебность толпы, хотя по возвращении из Балморала в Лондон она демонстрировала хладнокровие и железную выдержку, которая достигается тренировками длиною в жизнь.
В течение многих месяцев после смерти Дианы Маргарет делала все, чтобы в своем кругу стереть память о принцессе. В частности, она уничтожила множество писем, написанных Дианой королеве-матери.
Маргарет приказала увезти и сжечь несколько «больших черных мешков с бумагами» из лондонской резиденции королевы-матери в Кларенс-хаусе, ибо решила, что они носили «слишком личный характер». Официальный биограф королевы-матери Уильям Шоукросс писал: «Несомненно, принцесса Маргарет считала, что защищает свою мать и других членов семьи. Это можно понять, хотя и достойно сожаления с исторической точки зрения»28. Она прекрасно знала, что королевская семья имеет собственный, тщательно охраняемый архив в Круглой башне Виндзорского дворца, где доверенным историкам разрешалось работать с некоторыми королевскими бумагами. Ее собственная переписка с Питером Таунсендом тоже хранилась там. Строгие инструкции предусматривали запрет на чтение писем до 2030 года, ее столетнего юбилея и 80 лет с того времени, как их роман попал на страницы газет.
Маргарет острее многих относилась к решению Дианы предать королевскую семью, вынеся из дворца «грязное белье». Другие родственники тоже негативно относились к ее действиям, но не так болезненно. Королева-мать считала ошибочными публичные выступления как Чарльза, так и Дианы – и этим ограничивалась.
Писательница Петронелла Уайтт более откровенно высказывалась о чувствах Маргарет к своей бывшей соседке: «Никто в семье не испытывал ненависти к Диане, за исключением, пожалуй, Маргарет. Она нисколько не переживала после ее смерти»29. Нехарактерная для принцессы злоба объяснялась личной обидой на ту, которой она отдала столько времени и сил.
Члены королевской семьи «не болеют». Если чувствуешь недомогание – прими аспирин, и вперед. Им внушают чуть ли не с пеленок, что сотни, а то и тысячи людей ожидают их появления, поэтому они машут рукой и улыбаются. Магия короны очаровывает. После первого инсульта в 1998 году, полгода спустя после смерти принцессы Дианы, Маргарет попыталась взять себя в руки и продолжать жить как ни в чем не бывало. На ее счастье удар, случившийся в конце ее трехнедельного отдыха на Мюстик в феврале 1998-го, был средней тяжести. Сначала Маргарет перевезли в больницу на Барбадосе, а затем в Лондон для дальнейших обследований в частной больнице. Королева и королева-мать первыми узнали о случившемся, но Маргарет не хотела афишировать свою болезнь и вернулась к общественной жизни, как только позволили силы. Она не хотела, чтобы на нее смотрели как на инвалида.
Принцесса старалась выглядеть живой и бодрой, но быстро уставала. Постепенно она возобновила свою общественную деятельность. Ее видели на приеме, посвященном искусству, в Виндзорском дворце, она посетила выставку цветов в Челси в Королевской больнице, церемонию Выноса знамени – военный парад в честь дня рождения королевы, проходящий каждую вторую субботу июня. В любом случае, она понимала, что добиться сочувствия от сестры или матери ей вряд ли удастся, да и не хотела этого. Принцесса прекрасно знала, что от нее ожидалось проявление силы духа, как в случае с заболевшим отцом.
На следующий год, в марте 1999-го, с принцессой Маргарет случилась серьезная неприятность во время ее пребывания на Мюстик. Она сильно обожгла ступни ног горячей водой в ванной из-за неисправного термостата. Ожог оказался нешуточным – она не могла ходить и очутилась в постели. Но не в своей, так как дом Les Jolies Eaux она подарила на свадьбу сыну, Дэвиду Линли, а он сдал его в аренду. Маргарет остановилась в пляжном доме своих друзей. Раздраженная и подавленная, она целыми днями сидела в темноте с задернутыми шторами. Через несколько дней из Лондона к ней на помощь прилетела фрейлина Энн Гленконнер и пришла в ужас.
Раны плохо заживали, и леди Гленконнер предложила принцессе вернуться в Лондон для лечения. Маргарет, ссылаясь на плохое самочувствие, отказалась, поэтому леди Гленконнер связалась с Букингемским дворцом и поговорила с королевой. Та позвонила сестре и смогла уговорить ее лететь домой на «конкорде», что та и сделала. Во время полета опорами для ног ей служили ящики для молочных бутылок. «Королева проявила удивительное понимание и заботу и сразу оказала действенную помощь», – вспоминала леди Гленконнер30. Оказавшись дома, принцесса стала лечиться, в том числе пиявками. Но даже это средневековое средство не могло ускорить медленный процесс заживления.
У Колина Гленконнера имелась собственная теория по поводу несчастного случая с Маргарет. Он считал, что принцесса просто искала сочувствия у сестры и матери, которые не проявляли особой заботы после ее первого инсульта, – хотя Маргарет и не хотела, чтобы ее принимали за инвалида.
Колин говорил: «Давайте смотреть правде в глаза – принцесса Маргарет страдала депрессиями, а в королевской семье депрессий быть не должно. В кругу Маргарет это слово даже не произносилось»31. Ее плохое настроение усугублялось еще и тем, что сын, лорд Линли, выставил дом Les Jolies Eaux на Мюстик на продажу.
Королева наложила запрет на инвалидные коляски в Балморале и Сандрингеме. Таким образом она пыталась заставить больную сестру ходить. «Ну давай, – говорила она ей в Балморале, – отложи костыли и иди без опоры»32. Она полагала, что сестра симулирует, и не выказывала ей должного сочувствия. Доброта для нее заключалось во фразе «возьми себя в руки», особенно если это касалось сестры. Один друг семьи предупреждал о последствиях: «В этой семье никому не полагалось болеть. Но отсутствие сочувствия ввергает принцессу в еще большую депрессию»33. Этот случай депрессии был далеко не единственным. Время от времени ее консультировал психиатр Марк Коллинз, работавший в монастырской клинике. Впервые его позвали на помощь, когда Родди Ллевеллин неожиданно сорвался в Турцию, оставив Маргарет в безнадежном одиночестве.
Маргарет выздоравливала медленно. Теперь она предпочитала ходьбе инвалидную коляску и даже приказала переделать свою машину Ford Galaxy SUV, чтобы та в ней помещалась. Ее мать, наоборот, решительно настроилась на ходьбу до конца своих дней. Когда они обе прибыли в Букингемский дворец на прием, королева поставила лакея с инвалидным креслом для матери у лифта на верхнем этаже. Но вместо нее в кресло села Маргарет, что привело королеву в негодование: «Ради Бога, Маргарет, встань. Оно предназначено маме»34. Подобный трюк Маргарет совершила на вечере 21 июня 2000 года в Виндзорском замке, когда праздновались 100-летие королевы-матери и 70-летие Маргарет. По словам очевидца, королева кипела от возмущения, когда сестра воспользовалась инвалидным креслом, предназначенным матери.