– Мы обе будем, – эхом отозвалась Маргарет.
Направляясь по галерее в покои Генриха, Елизавета чувствовала тяжесть на сердце. Гнев по-прежнему кипел в ней, и все же она терпеть не могла ссор. Но это он поставил ее в такое ужасное положение.
Слуга провел Елизавету в кабинет короля, где Генрих сидел за столом и разбирал кучу счетов. Он настороженно поднял взгляд:
– Бесси, добрый день. Что привело вас сюда?
Она села.
– Я хочу отправиться в летний тур по стране, если вы позволите.
Генрих положил перо и печально взглянул на нее:
– Одна?
Елизавета выдержала его взгляд:
– Да.
– Но мы обычно делаем это вместе.
– Это был очень трудный год. Я изнемогаю под грузом горя и забот, и мне нужно уехать.
– От меня?
– От всего.
– Это имеет отношение к Сесилии?
– К Сесилии и ко всему остальному, что случилось. Я больше так не могу, Генрих. Путешествие поможет мне развеяться.
– И куда вы отправитесь?
– В Уэльс, небольшими переездами.
– В Уэльс? Бесси, вы с ума сошли? Вы видели себя в зеркале в последнее время? У вас нездоровый вид. Вы ждете ребенка, и ваша жизнь была очень тяжелой. Тем не менее вы намерены совершить путешествие длиной в сотни миль. Честно говоря, я считаю, что вы поступаете безрассудно.
– Вовсе нет. Мне нужно уехать. Не отговаривайте меня.
– Вы проведете вдали от меня бо́льшую часть лета.
– Ну, мы отдохнем друг от друга.
Генрих раздраженно вздохнул:
– И все это потому, что я справедливо наказал Сесилию за ее тяжелый проступок!
«Будь осторожна! – предупредил Елизавету внутренний голос. – Не осложняй ситуацию, и без того непростую. Обвинения, которые ты ему сейчас бросишь, может статься, уже никогда не удастся забрать обратно».
– Дело не только в этом. Мне нужно время, чтобы пережить горе. Прошу вас, позвольте мне уехать.
Генрих посмотрел на нее – тяжело, мрачно:
– Хорошо. Но я считаю это неразумным.
– Спасибо, – сухо проговорила Елизавета; король поднял на нее обиженный взгляд. – Есть кое-что еще. – Идея пришла к ней, когда она лежала ночью без сна, и Елизавета все утро обдумывала ее. – Когда я вернусь, то хочу, чтобы у меня было место для уединения, куда я могла бы удаляться, если мне станет слишком тяжело. Это будет создавать мне хорошее настроение, приятную перспективу, что-то такое, чего я буду ждать по возвращении.
Генрих сглотнул. Казалось, между ними разверзлась пропасть и виновата в этом она… Нет, это он!
– И где, по-вашему, должно находиться это место? – Голос короля звучал хрипло.
– Есть свободный участок у берега реки в Гринвиче. Я думала, это будет небольшой дом из красного кирпича с зубчатыми стенами, может быть, башней, но обязательно с садом и несколькими фруктовыми деревьями.
Последовала пауза. Генрих молча смотрел на жену.
– Ей-богу, вы уже все продумали, не так ли?
– Эта мысль пришла мне в голову сегодня ночью.
– И вы хотите иметь этот дом, чтобы жить отдельно от меня?
– Я этого не говорила. Просто хочу иметь место, которое я могла бы называть своим.
– Не нужно было вам этого говорить.
Елизавета сделала огромное усилие над собой.
– Послушайте, Генрих, сейчас не лучшее время обсуждать будущее. Мне необходимо подумать. После тура по стране у меня, вероятно, изменится настроение. Но прямо сейчас мне очень одиноко, и все из-за вас.
Глаза короля вспыхнули.
– Что еще я сделал… или не сделал? Вы должны сказать мне.
– Судьба Куртене никак не решается. Вы не представляете, как страдает от этого Екатерина и я тоже, видя, в каком она отчаянии. И… – Елизавета замолчала. Некоторые вещи никогда нельзя произносить вслух.
– Вы об Артуре, не так ли? Вы осуждаете меня за то, что я не заметил раньше проблем с его здоровьем и все время принимал неверные решения.
– Вы знали задолго до прошлого декабря, что Артур болен. Боялись последствий его вступления в брак, вы сами говорили мне. Но мои опасения отбрасывали. Вместо того чтобы прислушаться к тому, что говорит материнское сердце, вы полагались на доктора Линакра, и посмотрите, что из этого вышло!
– А вы не думаете, что я сожалею об этом каждый день моей жизни? Я распинаю себя за это и за то, что не поехал к нему, когда он нуждался в нас.
В глазах Генриха стояли слезы. Но Елизавета заледенела в своем гневе и возмущении. Она ничего не могла ему дать, как и он ничего не сделал, чтобы помочь ей. Генрих встал и обошел вокруг стола. Елизавета шагнула назад, и он остановился.
– Я верил в то, во что хотел верить. Я не мог принять возможность другого исхода и цеплялся за слова Линакра. Не вините меня за это. Я жил надеждой.
– И я тоже. Генрих, я знаю, что вы тоже скорбите. Но это должно было сделать вас восприимчивым к моей боли. А вы только усилили ее.
Король положил руки ей на плечи, но Елизавета скинула их.
– Бесси, из всех людей именно вы не можете не понимать, что для короля польза государства должна быть превыше всего. Не просите меня проявить больше снисхождения к вашим сестрам, чем я уже проявил.
Елизавета бросила на него быстрый взгляд:
– Я думала, что значу для вас больше. Нам определенно нужно пожить отдельно. Пойду готовиться к отъезду и попрошу Екатерину сопровождать меня.
– Бесси… – начал Генрих.
– А во время путешествия, – продолжила Елизавета, – я постараюсь набросать план моего дома в Гринвиче.
С этими словами она оставила Генриха, сердце ее разрывалось на части.
Июльское солнце палило вовсю, когда Елизавета и Екатерина с небольшой свитой покинули Виндзор и направились в Вудсток. Обе они немного всплакнули при расставании с детьми, но рассчитывали вернуться к ним с новыми силами. В Датчете они сели на паром, который перевез их через Темзу, а потом поехали на север, в аббатство Нотли, где остановились на ночлег в роскошном доме настоятеля. У Елизаветы было тяжело на сердце, тем не менее физически она чувствовала себя хорошо, разве что легкая тошнота донимала ее по утрам. Она рассчитывала, что перемена обстановки поднимет ей настроение. Но надежды на это были перечеркнуты, когда на следующий день их догнал гонец с письмом из Хаверинга, где на попечении леди Коттон находились дети Екатерины.
– Эдуард умер! – вскричала Екатерина и выронила письмо. – Боже правый, как я вынесу это?
Обняв сестру, Елизавета дала ей выплакаться и сама тоже лила слезы. Кому и знать, как не ей, что переживала Екатерина. Неужели еще не достаточно трагедий? Маленькому Эдуарду было всего пять лет.
Елизавета подняла письмо и прочла его. Леди Коттон сообщала, что летняя лихорадка унесла мальчика невероятно быстро.
– Я должна поехать в Хаверинг, – всхлипывая, проговорила Екатерина. – Мне нужно увидеть моего малыша еще раз, прежде чем его похоронят. Вы меня не сопровождайте, болезнь может быть заразной, а вам нужно думать о ребенке.
Елизавета посчитала это разумным:
– Вы уверены, что с вами все будет в порядке?
– У меня есть мои дамы, они меня утешат. Не переживайте.
Елизавета вернулась к письму:
– Леди Коттон спрашивает: где вам будет угодно, чтобы Эдуарда похоронили? Моя дорогая, я сегодня же напишу аббату Вестминстера и поручу ему найти место в аббатстве. О цене не беспокойтесь, расходы я возьму на себя. Вот, это деньги на подарки няне и колыбельной няньке Эдуарда. – Она достала кошелек.
В тот же день Екатерина уехала, аббат дал ей носилки, и дальше в Вудсток Елизавета отправилась одна. Там королеве стало нездоровиться. Плохое самочувствие – результат потрясения от известия о смерти племянника, которое добавилось ко всему прочему, так сказала себе Елизавета, однако состояние ее было настолько плохим, что пришлось лечь в постель и вспомнить весну, когда она испытывала такие же симптомы. Теперь ей хотелось, чтобы Генрих был рядом, но идти на попятный и заглаживать возникший между ними разлад было еще слишком рано; чувства ее по отношению к супругу оставались весьма противоречивыми. Ох, но она так измучилась, голова болела, а сердце билось тяжело и неровно. Когда Елизавета вставала, чтобы воспользоваться уборной, у нее начиналось головокружение и она не могла дышать. Что происходит?
Королева подумала, не послать ли за врачом. В Оксфорде наверняка найдется несколько опытных докторов, и управляющий непременно их знает. Глупо было не взять с собой доктора Льюиса. Но такие недомогания уже бывали у нее, и она поправлялась. Елизавета решила подождать в надежде, что отдых ей поможет. Она лежала в постели и молилась о скорейшем выздоровлении, о благополучном разрешении от бремени и ради тех же целей посылала приношения в разные местные святилища и церкви.
К августу Елизавета достаточно оправилась, чтобы продолжить путь, и решила не прекращать поездку. Вернуться назад сейчас было бы неразумно. Она уже не испытывала такой острой враждебности к Генриху, но ей еще нужно побыть одной.
Через неделю Елизавета оказалась в Уэльсе. Погода стояла отличная, дороги сухие. Она уехала далеко от Генриха и от двора. В Монмуте подарила местному монастырю два красиво расшитых облачения священников. Затем поехала в замок Раглан, где ее кузен, лорд Герберт, оказал ей радушный прием. Он был побочным сыном последнего герцога Сомерсета, который сложил голову в ходе недавней войны, и последним мужским потомком Бофортов.
За обедом в главном холле он заговорил о прежнем владельце замка, своем тесте Уильяме Герберте, графе Хантингдоне.
– Он женился на одной из кузин вашей милости, Екатерине Плантагенет.
Внебрачной дочери Узурпатора. Елизавета слышала об этой женщине, но никогда с нею не встречалась.
– Оба они уже мертвы. Замок достался мне от моей доброй супруги, дочери Хантингдона от первой жены. – Он похлопал по руке леди Герберт.
– Я помню, как присутствовала на вашей свадьбе… Когда это было? Десять лет назад? – Елизавета улыбнулась, чувствуя, как на нее снова наваливается утомление, и желая поскорее лечь в удобную постель, которая ждала ее наверху.