Когда Генрих скрылся в гардеробной со своими джентльменами, к Елизавете пришли назначенные служить ей придворные дамы, все тридцать две; они помогали своей госпоже вставать в первое утро после брачной ночи: заплели и уложили ее волосы, которые отныне, как замужней женщине, ей полагалось покрывать, и закрепили на голове у нее новомодный двускатный головной убор с длинными бархатными лентами и черной вуалью, ниспадающей сзади. Однако мать объяснила ей, что как королева, то есть живое отражение образа Девы Марии в целомудрии, смирении, материнстве и милосердии, она будет наделена символической девственностью и во время важных церемоний может оставлять волосы распущенными.
Глядя на свое отражение в зеркале, Елизавета с трудом могла поверить, что она теперь – главная леди в стране и ее долг – вынашивать наследников, которые будут воплощать в себе союз Йорков и Ланкастеров и обеспечат продолжение новой династии Тюдоров. Это была большая ответственность, но Елизавета верила, что Господь сделает ее плодовитой.
– Вы должны выбрать себе новый девиз и эмблему, – сказал Генрих, когда вернулся в спальню полностью одетый, и с восхищением посмотрел на головной убор Елизаветы, который был ей очень к лицу.
Будучи принцессой, она использовала девиз «Sans removir», что означало: «Без изменений», но теперь чувства подталкивали ее оставить печальное прошлое позади.
– Думаю, я возьму такой девиз: «Кроткая и почтительная», – сказала Елизавета, – если вам нравится.
– Мне нравится. – Генрих улыбнулся. – Очень подходящий девиз.
– И так как вы взяли себе эмблемой красную и белую розы, я бы оставила себе белую розу Йорков, – добавила она.
– Разумеется. И пусть ваши слуги носят багрово-синие ливреи дома Йорков.
Елизавета обрадовалась, что некоторые привычные вещи сохранятся в этом новом мире, где она оказалась.
Позже в тот же день им с Генрихом сообщили, что жители Лондона, дабы выказать свою радость, в честь их свадьбы зажигали костры, танцевали, пели и пировали, прося Господа благословить короля с королевой и даровать им много детей. Люди радовались и торжествовали даже больше, чем при вступлении короля в Лондон или после коронации. Тут Генрих слегка нахмурился, но облако скоро сошло с его лица. Ничто не могло омрачить общую атмосферу воссоединения и примирения, возникшую после их свадьбы.
К браку, обнаружила Елизавета, нужно приспосабливаться. Генрих оказался любящим, но сложным человеком – он часто бывал угрюм и бесконечно подозрителен, что неудивительно, ведь жизнь его с самого детства проходила в тени войн и интриг. Он постоянно воображал тайные заговоры и явно не чувствовал себя в безопасности на троне.
Их разделяла недосказанность. Елизавета догадывалась, что Генрих с недоверием относится к ее родственникам, боясь, что они жаждут получить его корону. О ее братьях они почти не упоминали. Когда Елизавета спросила, сколько будут держать в Тауэре Уорика, Генрих ответил резко:
– Я еще не решил. О мальчике хорошо заботятся. Не беспокойтесь о нем.
Елизавета восприняла это как намек, что лучше ей держать язык за зубами.
Но были в Генрихе и другие стороны. Елизавета обнаружила, что он владеет четырьмя языками, начитан, знает счет деньгам и вообще человек культурный. Способный, умный, трудолюбивый и практичный, он был хорошим мужем и сыном, непрестанно пекся о семье. Она любила Генриха за это и за его сдержанный юмор, а также горячо одобряла решимость супруга принести стабильность в Англию.
– Я хочу обезопасить трон, укрепив его богатством, – сказал ей Генрих на первой неделе брака, когда они вдвоем сидели за обедом. – Я намерен создать сильное правительство, установить закон, порядок и мир и буду трудиться ради процветания моего дома. Я сделаю свое королевство силой, с которой будут считаться, его станут уважать во всем христианском мире.
Елизавету впечатлили его планы по развитию внешней торговли и коммерции, что обеспечит экономическое процветание английским купцам.
– Но главное, я должен выжить как король, – добавил Генрих, и Елизавета невольно подумала: «Уж не сомневается ли он в моей родне?» – Меня не покидает мысль, что если я смог победить Узурпатора, имея совсем небольшую армию, насколько легко будет свергнуть с трона меня самого. У всех главных лордов есть свои войска, и благодаря этому стали возможны недавние битвы между Ланкастерами и Йорками. Я собираюсь запретить эту практику и намерен продвигать на королевской службе людей, которые имеют способности, а не только могут похвастаться благородством крови. – Глаза Генриха сияли, он живо представлял себе новую Англию, которую создаст.
Елизавета с любовью наблюдала, как ее супруг кропотливо проверяет счета, ставя подпись под приобретением каждой вещи. Она поняла, что это человек, которому нравится вникать во все детали, которые прочие короли, и ее отец в их числе, обычно оставляли другим. Он постоянно делал для себя какие-то пометки и заносил в дневник свои мысли. Но Елизавета не смеялась, когда однажды, войдя в кабинет короля, застала там Генриха, который строго отчитывал ручную обезьянку, разорвавшую в клочья его записную книжку. История стала широко известна, и весь двор покатывался со смеху. Дотошность Генриха во всем не вызывала симпатий, как и его растущая репутация скупца, не вполне незаслуженная.
Но скрягой он не был. Знал, когда стоит щедро потратиться, чтобы показать себя великолепным монархом.
– Это необходимо, – объяснил он Елизавете во время примерки новой фиолетовой мантии на подкладке из златотканой парчи. – Король, который подчеркивает свое величие внешним видом, вызывает почтение и благоговение.
В те первые недели брака Елизавета обнаружила в своем супруге главное качество: Генрих отличался живым нравом и общительностью. Они оба любили музыку, часто играли в карты и шашки. Для развлечения он устраивал танцы и разные забавы: однажды вечером они с восторгом наблюдали за трюками акробатов, жонглеров и глотателей огня. В другой раз перед ними выступали исполнители мавританских танцев. Обычно их потешали Патч и другое придворные шуты. Но случались и более тихие вечера. Елизавета радовалась, что Генрих любил учение само по себе и был жаден до чтения, как и она.
Она находилась под большим впечатлением, узнав о его многочисленных проявлениях доброты: он дал денег безвинно арестованному мужчине; нуждавшейся беременной женщине; детям, которые услаждали его пением; бедной девушке-бесприданнице и маленькой девочке, которая танцевала для него. Редко случалось, чтобы какой-нибудь проситель уходил от короля с пустыми руками. Человек, сердце которого трогали людские беды, способный быть благодарным за малое, наверняка обладал истинной добротой и душевным теплом.
Теперь она не сомневалась, что Генрих любит ее. Разделяя ложе со своим супругом, Елизавета обнаруживала в нем натуру страстную и романтическую, таким Генрих не открывался больше никому, а с нею давал себе волю. Но случалось, он проявлял чувства и публично. Даже в официальных документах называл ее своей самой близкой подругой и делящей с ним ложе дражайшей супругой. Его привязанность проявлялась в заботе о ее благополучии и счастье, а также о надежности. Мать Генриха тоже была внимательна к ней, и Елизавета поняла, что она ее любит так же, как сын.
Тем не менее, помимо разговоров о своих планах и целях, другие политические вопросы Генрих с Елизаветой не обсуждал. Он ясно дал понять, что даже высокое происхождение не делает ее способной высказывать свои мнения по вопросам государственной важности. Елизавета быстро убедилась в том, что Генрих любит во всем поступать по-своему и держит большинство людей на расстоянии. Он не пойдет на поводу ни у кого. На самом деле она вздохнула с облегчением, поняв, что у нее больше нет необходимости участвовать в политических интригах. Ее вполне удовлетворяла новая жизнь и роль жены, компаньонки и, даст Бог, матери принцев. И если это избавит Генриха от неотступных подозрений по поводу того, кому она верна, то и славно.
Елизавета постоянно молилась о том, чтобы их брак стал крепким союзом двух людей, основанным на любви, сотрудничестве и преданности друг другу. Она решила посвятить всю себя поддержке интересов Генриха и доказать ему свою готовность всегда оставаться для него верной помощницей. Таков путь к счастливому и стабильному браку, Елизавета в этом не сомневалась.
После свадьбы не прошло еще и месяца, когда Маргарет предложила, чтобы они с Елизаветой основали часовню при церкви Святой Троицы в Гилдфорде. Генрих, довольный их счастливым сотрудничеством, с удовольствием дал разрешение. Елизавета, радуясь, обнаружила, что Маргарет охотно прислушивается к ее предложениям и сама полна творческих идей. Поначалу она опасалась, что свекровь окажется чересчур властной, но той была присуща внутренняя мягкость, которая привлекала к ней. Распространялось это качество Маргарет не на всех – она могла быть суровой, когда ее вынуждали, и большинство людей благоговели перед нею, так как она не терпела глупцов и энергично отстаивала свои права, но, кроме того, отличалась мудростью и здравомыслием; все восхищались святостью ее жизни. Люди превозносили щедрость матери короля, ее добродетель и ученость. Теперь Елизавета понимала, почему эту женщину любят близко знавшие ее.
Генрих не хотел слушать ни слова, сказанного против его матери. Однажды вечером, лежа в постели, он поделился с Елизаветой своей радостью по поводу того, что долгие годы, проведенные в разлуке с Маргарет, превратились в ничто, стоило им воссоединиться.
– Я очень многим ей обязан, – добавил король. – Я в долгу перед нею, как и перед всеми живыми существами, за великую любовь и привязанность, которые она всегда питала ко мне, хотя часто ей это дорого обходилось.
– Она не переставала надеяться, что однажды вы завоюете Англию, – сказала Елизавета, прижимаясь к нему. – Но пережитые тревоги и беспокойства дают о себе знать. Леди Маргарет то печалилась из-за вражды, то, когда все шло хорошо, боялась, что вражда возобновится. Я тоже должна быть благодарна ей. Именно она первая предложила наш брак.