– Дело Уорбека в Англии теперь подобно камню без раствора в кладке, и самозванец должен знать это, – сказал ей Генрих в тот мрачный февральский день. – Тем не менее мои лазутчики доносят, что он обещал Максимилиану и Филиппу, если те продолжат снабжать его деньгами, половину моего королевства и всю мою собственность, даже игрушки наших детей! – Генрих презрительно фыркнул. – Он собирает наемников для нападения на Англию и рассчитывает на симпатии простонародья к дому Йорков. Пусть попробует! Мы с ним быстро покончим.
Король был крайне раздосадован, предательство Стэнли и угроза вторжения со стороны Уорбека потрясли его. Он подозревал всех и каждого.
– Я позабочусь о том, чтобы ваши сестры вышли замуж за верных мне людей, – заявил Генрих однажды за ужином, отодвинув от себя нетронутую тарелку с едой. – Любой дурак может добиться замужества с ними и захватить трон. Помните, что Уорбек до сих пор не женат!
Елизавета затаила дыхание.
– Я понимаю, Генрих, но, пожалуйста, молю вас, найдите моим сестрам супругов, достойных любви. Подумайте о том, как счастливы мы с вами.
– Анну ждет прекрасное будущее. Она давно помолвлена с лордом Томасом Говардом, наследником графа Суррея, и пришло им время пожениться. Сэр Томас верный подданный и хорошая партия для нее.
С упавшим сердцем Елизавета представила себе лорда Томаса с его длинным худым лицом и воинственным темпераментом – и прекрасную, нежную, чувствительную Анну, которой всего девятнадцать. По крайней мере, жених был лишь на пару лет старше. Суррей, сидевший в тюрьме после Босворта за то, что сражался на стороне Ричарда, безусловно, был не прочь снискать расположение короля через своего сына. Он провел в Тауэре три года, так как Генрих считал началом своего правления день накануне Босворта. Когда король спросил Суррея, почему тот поддерживал Ричарда, он услышал в ответ: «Если бы парламент надел корону на столб, я бы стал сражаться за него, как буду сражаться за вас». Суррей по-прежнему демонстрировал прямоту и честность. Генрих простил его, дал ему свободу и восстановил его герцогство. С тех пор Суррей еще не раз подтвердил свою преданность. Его желание получить в наследство отцовское герцогство Норфолк, переданное в казну после гибели самого герцога в битве при Босворте, было вполне естественным. И кто стал бы винить его за то, что он продвигает этот брак, в результате которого Говарды породнятся с королевской семьей, в результате чего две семьи свяжут не только узы верноподданничества? Если бы только сын Суррея был таким же располагающим к себе, как его отец!
Однако Анна безропотно согласилась на этот брак, и Елизавета помогла организовать его, вместе с Сурреем обсуждая последние условия. Этот союз был далек от того, который когда-то предполагался для Анны, но оставался почетным: сестра королевы выходила за представителя одного из самых благородных семейств Англии. Тем не менее Елизавета пролила нежданную слезу, когда Анна вошла в церковь в Гринвиче об руку с Генрихом и тот вложил ее руку в ладонь Томаса Говарда.
Суррей долго торговался. Генрих отказался увеличить приданое, назначенное Анне королем Эдуардом, поэтому Елизавете пришлось выделить новобрачным ежегодное содержание, к которому король согласился добавить небольшую сумму, а также средства на ведение хозяйства, продукты и напитки.
– Я вынуждена содержать даже семь их лошадей и платить за одежду Анны, – жаловалась Елизавета Екатерине, предвидя, что то же самое ей придется делать и для второй сестры, а потому умолкла, чтобы та не прочла ее мысли и не подумала, будто она скупится.
Генрих пока так и не сказал, кого наметил в супруги Екатерине, но в ее скором замужестве сомнений не было. Как сводить концы с концами, Елизавета не представляла.
Она скучала по Анне, которая покинула двор и отправилась жить в поместье Сурреев в Ламбете. Сестра сразу забеременела и чувствовала себя скверно, ей рекомендовали отдыхать дома, и она не смогла присутствовать на свадьбе Екатерины с лордом Уильямом Куртене, отец которого поддерживал Генриха во время восстания Бекингема, сражался за него при Босворте и был награжден за это графством Девон. Прекрасный сэр Уильям являл собой достойную партию для принцессы – жених храбрый, мужественный и добродетельный. В подготовке этого брака Елизавета тоже приняла участие, стараясь не думать о тратах, и сошлась с графом Девоном на условиях, схожих с теми, что были обговорены для Анны. Потом Екатерина тоже исчезла из жизни Елизаветы, так как лорд Уильям увез ее в Девон, где его отец имел три замка. Вскоре после этого Екатерина написала ей, что и она ждет ребенка.
После отъезда сестер Елизавета почувствовала себя очень одинокой, так как прежде они всегда были вместе. Сесилия редко приезжала ко двору, а Бриджит совсем перестала существовать для нее. К тому же королева начинала паниковать из-за своих растущих долгов. Сидя одна у себя в покоях, она старалась привести в порядок счета, но у нее от этого начинала болеть голова. Ей уже пришлось в очередной раз заложить свою посуду и занимать деньги у камергера и дам, пряжки у нее на туфлях теперь были не золотые, а из жести, и денег на новые платья не предвиделось, пока ей не выплатят содержание на следующий квартал.
В конце концов Елизавета излила свое горе Генриху и пожалела, что не сделала этого раньше, так как он проявил большую доброту: дал ей заём, чтобы она расплатилась с долгами, и добавил к нему город и замок Фотерингей, главные владения ее предков Йорков. Сейчас замок пустовал, и с трудом верилось, что двадцать лет назад, когда там были перезахоронены ее предки, он поражал великолепием. Многие из тех, кто присутствовал на похоронах в тот день, уже тоже ушли из жизни. Бабушка Йорк еще жива, но затворилась в замке Беркхэмстед, вела там полумонашеское существование и была уже очень слаба. Елизавета стыдилась, что в последние годы редко навещала старую леди, но бабушка всегда была для нее фигурой неприступной, и несколько раз при встречах с герцогиней внучка испытывала гнетущее чувство, что та не одобряет Генриха. От этого их разговоры не приобретали легкости.
Тревога из-за возможного вторжения Уорбека не покидала Елизавету и в моменты общения с Генрихом. Пытаясь обрести более позитивное отношение к жизни, она искала утешения в молитвах и обществе детей, часто писала Артуру и слегка морщилась, читая его формальные ответы, а в Элтем ездила так часто, как только могла. Маргарет приближалась к шестилетнему возрасту и превращалась в норовистую юную леди, которая когда-нибудь обязательно заставит плясать под свою дудку какого-нибудь несчастного принца. Гарри уже почти исполнилось четыре года, и он подавал надежды, что станет прекрасным рыцарем, уверенно держался в седле и зачарованно слушал истории про короля Артура и святого Георгия, которые рассказывала ему Елизавета. Трехлетняя Бет отличалась миловидностью и грацией, больше всего на свете любила танцевать и играть в куклы, проявляя полное безразличие к тому факту, что отец вел переговоры о ее браке с будущим королем Франции. Елизавета провела с детьми много счастливых часов, учила старших читать и писать, а Бет сидела у нее на коленях и впитывала в себя всю эту детскую науку.
В апреле по традиции отмечали День святого Георгия. Генрих объявил Елизавету главной леди-компаньонкой ордена Подвязки и возвел Гарри в рыцари ордена Подвязки. Тот вел себя очень хорошо во время посвящения и выглядел совсем взрослым в новом алом бархатном костюме, шапочке и миниатюрной орденской накидке.
В конце мая Елизавета узнала о кончине бабушки Йорк. Финал ее долгой жизни был мирным. Королева распорядилась, чтобы тело герцогини облачили в черную рясу ордена бенедиктинок, которую она носила уже много лет, и погребли рядом с мужем, герцогом йоркским, в церкви Фотерингея. Когда объявили последнюю волю покойной, Елизавета едва не прослезилась, узнав, что бабушка завещала ей свою псалтырь и кусочек мощей святого Кристофера, кроме того, внучка унаследовала ренту герцогини, отчего преисполнилась чувством облегчения: наконец-то ее финансовые проблемы утратят остроту. Помимо этого, Елизавете достался замок Байнардс, резиденция бабушки на берегу Темзы, что вместе с Фотерингеем – очень кстати, подумалось ей, – делало ее владелицей двух важнейших имений дома Йорков.
– Это был трудный год для вас, cariad, – тихо проговорил Генрих однажды летней ночью, когда Елизавета лежала в его объятиях, а мягкий ветерок из окна играл на ее коже. – Но скоро мы отправимся в тур по стране и увидимся с Артуром. Это вас взбодрит.
– Думаю, вам тоже необходимо развеяться, – ответила она, теснее прижимаясь к нему. – Но вам действительно нужно ехать сейчас, когда со дня на день ожидается вторжение Уорбека?
– Нужно, – ответил Генрих. – Если самозванец объявится, мы готовы к встрече, на своих военачальников я могу положиться. Однако казнь Стэнли стоила мне утраты популярности на северо-западе, где у этого рода много сторонников. Думаю, в Ланкашире они пользуются бóльшим уважением, чем я!
– Но Дерби наверняка верен вам?
– Да, однако преданность людей его брата непрочна. Необходимо, чтобы меня увидели в тех краях и в вашем обществе, чтобы вернуть любовь моих подданных. Вы сумеете очаровать их.
– Вы будете мною гордиться, – пообещала Елизавета, после чего Генрих начал целовать ее, и все мысли о политике унеслись в окно.
Чиппинг, Нортон, Ившем, Тьюксбери, Вустер… Куда бы они ни заезжали в том июле, повсюду люди сбегались приветствовать короля и королеву. Это согревало им сердца, давало надежду, что народное мнение поставит заслон притязаниям Уорбека. Каждый день Елизавета и Генрих ожидали услышать новости о приближении вражеского флота, но ничего не происходило. Каждую ночь Елизавета молилась, чтобы так было и дальше.
Наконец они прибыли в Тикенхилл, резиденцию Артура рядом с Бьюдли в Вустершире. Это был красивый усадебный дом к западу от города, он возвышался на холме среди одичалого парка. Отец Елизаветы расширил его для Нэда, а Генрих превратил в великолепный дворец для Артура, который стоял на крыльце и встречал их. В свои девять лет мальчик приобрел новое чувство достоинства и приветствовал родителей с официальной вежливостью. Его наставники постарались на славу, он был принцем Уэльским до кончиков ногтей и выглядел совсем здоровым, чего прежде никогда не бывало; без сомнения, это произошло благодаря здешнему свежему воздуху. Вот только Елизавета почувствовала себя чужой ему, и дело было не только в долгой разлуке. Ощущение не исчезло и в следующие дни, когда Артур уехал вперед, чтобы принять их в Ладлоу, и для них устроили развлечения. Глядя на сына, увлеченно следящего за событиями спектакля, показанного им в амфи