Сидя рядом с Кэтрин, нашедшей убежище от горя во сне, Елизавета размышляла, почему Генрих изменил наказание? Сделал он это из гуманности или потому, что Уорбек иностранец и по браку родственник короля Якова? Или же он проявил милосердие, так как Уорбек невольно помог ему отправить в мир иной Уорика? А еще ее неотступно преследовала мысль: уж не питает ли Генрих до сих пор сомнений насчет истинного происхождения Уорбека? Но все-таки сам Уорбек перед смертью отрицал свое родство с королем. Ожидая с минуты на минуту суда Божьего, едва ли он стал бы лгать, и ей тоже пора перестать мучить себя.
Вечером Генрих сообщил Елизавете, что казнь Уорика состоится через шесть дней на Тауэрском холме. Она хотела быть там, чтобы оказать кузену хотя бы малую поддержку в его последние минуты, но об этом не могло быть и речи, к тому же Елизавета понимала, что сделает для него гораздо больше, если останется в церкви и будет молиться за его нежную душу. Однако она сильно терзалась в день его смерти и простояла на коленях много часов, упрашивая Господа проявить милость к невинному, которому выпало так мало земного счастья.
Елизавета пыталась не винить Генриха, который оказался в очень сложном положении и, казалось, старался как мог умилостивить ее, после того как пролил кровь Уорика. Он даже заплатил за похороны казненного в приорате Бишам рядом с могилой его деда Делателя королей. Однако Елизавета продолжала подозревать, что этот заговор таил в себе больше, чем рассказал ей Генрих. О нем стало известно так вовремя, так кстати. Но что ни говори, а заговорщики совершили измену. Только напоминать об этом Кэтрин не имело смысла, она была безутешна.
Напряжение плохо сказалось на Генрихе. После казни он заболел, находясь в Уонстеде, в Эссексе, да так сильно, что Елизавета опасалась, как бы ее супруг не умер. Однако Господь не посчитал уместным лишить ее мужа, а Англию – короля, и Генрих вскоре поправился. Елизавета была с ним, когда дон Педро де Айала, испанский посол, приехавший в Англию помогать в организации брака, явился поздравить короля с выздоровлением.
– Я прибыл бы раньше, ваше величество, но вы плохо себя чувствовали. Мои суверены обрадуются, когда узнают, что вам лучше. Им было весьма приятно услышать, что это королевство теперь более стабильно, чем за все последние пять сотен лет, после того как недавняя измена была должным образом пресечена во имя Господа, и я заверил их, что здесь больше не осталось ни капли сомнительной королевской крови, только истинная кровь ваших величеств и принца Артура.
Генрих склонил голову, выражая признательность, а Елизавета вновь забеспокоилась. Уж не стоял ли за последним заговором сам Фердинанд? Не он ли убедил Генриха в необходимости избавить королевство от изменников? Или Генрих сам проявил инициативу? И все же она не понимала, как он мог бы достигнуть желаемого результата, если бы Уорик и Уорбек каким-то образом не были вовлечены в изменнический сговор. Ей хотелось спросить об этом Генриха, но она не смела – и не желала знать ответ.
Наступил 1500 год, заря нового столетия. Генрих прочно сидел на троне, и принцы христианского мира спешили заручиться его дружбой. Он принес покой королевству, раздираемому гражданской войной, его казна была полна, и он триумфально заключил союзы с Испанией и Шотландией. Но его не любили, введенные им налоги были весьма обременительны. Подданные хотели мира и военных побед, но не желали платить за них. Люди говорили о золотом веке, который наступит в правление короля Артура.
Зима выдалась мягкой – даже слишком, так как она не уничтожила чуму, бушевавшую в Лондоне месяцами. Из-за этого приезд инфанты отложили до следующего сентября, когда Артуру исполнится четырнадцать и он достаточно повзрослеет – даст Бог – для брака. Генрих тратил огромные суммы на подготовку к приезду невесты и к свадьбе.
Весной, чтобы избежать заражения, Генрих отвез Елизавету в Кале, последний сохранившийся форпост английской континентальной империи. Там им предстояло встретиться с эрцгерцогом Филиппом. Генрих по-прежнему опасался появления какого-нибудь нового самозванца, поэтому они уехали без шума и фанфар, сообщив о готовящейся поездке всего за два дня до ее начала. Младших детей они оставили во дворце епископа Или в Хатфилде, в Хартфордшире, подальше от охваченной эпидемией столицы.
Елизавета никогда раньше не пересекала море, и плавание из Дувра привело ее в восторг. Ла-Манш был спокоен, и они высадились на берег с наступлением ночи. На следующий день с большой свитой поехали верхом в расположенную за стенами Кале церковь. Кэтрин Гордон возглавляла группу из пятидесяти прекрасно одетых дам королевы. Там они встретились с Филиппом. Елизавета поняла, почему ему дали прозвище Красивый, хотя при этом он производил впечатление человека распутного. Ей хотелось поговорить с ним, так как он был женат на старшей сестре инфанты Хуане и она рассчитывала побольше узнать от него о Каталине.
Возможность для беседы представилась, только когда они оказались лицом к лицу на банкете, который последовал за пиром, устроенным в украшенной гобеленами церкви. Держа в руках серебряную чашу с клубникой, вишней и сливками, Елизавета улыбнулась своему гостю и поздравила его с недавним рождением сына Карла.
– Благодарю вас, ваше величество, – ответил Филипп. – Жаль, что я не смог привезти на встречу с вами эрцгерцогиню. Она слегка нездорова после родов.
– Понимаю. Я сама родила шестерых детей.
– Ваше величество можно поздравить.
Филипп был любезен, но бесстрастен, и Елизавета не прониклась симпатией к нему.
– Мы с нетерпением ждем приезда инфанты в Англию, – продолжила она. – Ее брак с нашим сыном создаст прочную связь между нашими семьями.
– Именно.
– Скажите, вы знакомы с Каталиной?
– Нет, но моя супруга отзывается о ней с большой любовью. Судя по всему, она хорошо образованна, умна и мила.
Каталина ему неинтересна, это Елизавета поняла. Какой смысл выуживать из него информацию, тем более что заиграли музыканты и вот-вот должны были начаться танцы. Елизавета поставила чашу и спустилась с помоста на пол об руку с Генрихом.
В течение следующих нескольких дней в честь Филиппа устраивали живые картины, пиры и турниры, много говорили о политике, Елизавета по настоянию Генриха принимала участие в этих беседах.
– Мы здесь для того, чтобы обсудить брак Марии, – сказал он, когда они сели за стол, установленный в одном из трансептов церкви.
Елизавета смутилась, но быстро пришла в себя.
– Ей всего четыре года, – весело проговорила она.
– Я это знаю, – ответил Генрих, – но мы с Филиппом хотим скрепить нашу дружбу браком между нею и эрцгерцогом Карлом. Это прекрасная партия для нее, миледи, так как Карл – наследник земель Габсбургов, а также Испании.
– Мы понимаем, что брак не состоится еще несколько лет, – вступил в разговор Филипп, – и мне пока не хотелось бы лишать ваше величество общества принцессы. Я буду вполне доволен, если Мария останется на вашем попечении, так как знаю, что нигде она не получит лучшего образования, чем то, которое может дать ей ее мать.
Елизавета попыталась изобразить, что рада и ценит его отношение:
– Благодарю вас. Это действительно превосходный брак для Марии.
В душе у нее царило смятение. Она думала о своей красивой рыжеволосой дочери, такой резвой, грациозной и подающей большие надежды. Как она расстанется с нею?
В Кале они провели сорок дней, в основном за развлечениями. К концу этого срока чума начала отступать, и Генрих посчитал безопасным возвращение в Англию. Сойдя с корабля в Дувре, король с королевой отправились в Гринвич, где их встречали у гейтхауса леди Маргарет и Сесилия, обе одетые в черное и с мрачными лицами.
– О нет, – произнес Генрих, увидев их. – Кто-то умер.
Елизавета в ужасе чуть не выпрыгнула из своих носилок. Только не дети, прошу тебя, Господи!
Сесилия разрыдалась и воскликнула:
– Бедный Эдмунд умер! Меньше часа назад из Хатфилда прискакал гонец. О, мне так жаль!
Елизавета остолбенела, лицо Генриха исказила гримаса горя. Их младший сын, совсем еще малыш, ушел от них навсегда. Она не могла в это поверить и прошептала:
– Ему было всего пятнадцать месяцев.
– Почему? – хрипло спросил Генрих. – Как он умер?
– От летней лихорадки, – сказала леди Маргарет, прижимая короля к груди. – Не печальтесь слишком сильно, сын мой. Эдмунд теперь с Господом, и мы должны радоваться за него.
Вокруг них столпилась вся свита. Елизавета подняла голову и сказала:
– Пойдемте в дом. – Ей не терпелось укрыться в своих покоях.
Генрих взял ее за руку и отвел туда, оба они онемели от шока. В спальне Елизавета легла на кровать, и Генрих держал ее руку, пока она изливала в слезах свое горе.
Облаченные в темно-синие траурные одежды, Елизавета и Генрих, собравшись с силами, присутствовали на торжественных похоронах. Стоя на ступенях Вестминстер-Холла, они ждали прибытия траурного кортежа, после того как он прошел по улицам Лондона. Елизавета увидела приближающиеся факелы и собралась с духом: сейчас появится гроб ее сына. Увидев вырезанную из дерева фигуру будто живого Эдмунда, лежавшую поверх крошечного гроба, накрытого белым дамастом и перевязанного крест-накрест красным бархатом, Елизавета пошатнулась. Трудно было поверить, что внутри лежит тело ее нежного мальчика, похищенное смертью, и она больше никогда его не обнимет.
Опираясь на руку Генриха, Елизавета пошла за покрытыми черной тканью погребальными носилками, которые несли в Вестминстерское аббатство; позади двигалась процессия из пэров Англии, одетых в черные накидки с капюшонами. Все склонили голову, когда над гробом началась панихида, после которой Генрих и Елизавета оставили лордов на ночное бдение; сами они будут молиться о душе сына отдельно, в церкви Святого Стефана. На следующий день Эдмунда похоронили в часовне Исповедника, рядом с сестрой, которую он не знал, и Елизавета столкнулась с необходимостью возвратиться к существованию в мире, который внезапно опустел.