Согревали сердце рассказы о том, как в последний час принц с горячей преданностью вручил свою душу Господу. Как бы ей хотелось быть там, держать его в своих объятиях и окружить любовью, когда он отправлялся в свой последний путь. Почему она не поехала к нему, когда могла? Почему позволила сыну умереть среди чужих людей? Елизавету преследовало чувство вины, и она не могла простить себя.
Из писем, присланных теми, кто был с принцем, она узнала, что Артур сошел в могилу быстро и Кэтрин тоже заболела. Однако испанский врач принцессы сообщил, что она подхватила лихорадку, которая распространилась вокруг Ладлоу, но Артур страдал от какого-то более серьезного недуга.
Вашим величествам следует знать, – писал он, не выбирая слов, – что принцесса остается девственницей, так как у принца не хватало силы, необходимой, чтобы познать женщину. Он был как холодный камень, его терзала чахотка в последней ее стадии, и члены его были слабы. Я никогда не видел такого истощенного человека.
Да, Артур был худым. Елизавету это давно беспокоило, и Генриха тоже. Но если он находился в последней стадии чахотки и это было очевидно врачу Кэтрин, другие доктора тоже не могли не знать этого; почему никто ничего не сказал ей и Генриху? В таком случае они хотя бы могли увидеться с Артуром в последний раз и быть рядом, когда он умирал.
Но какой смысл желать, чтобы все случилось по-другому. Это причиняло новые страдания, а Елизавете хватало горя. Она не винила Генриха за то, что он отправил Артура в Ладлоу. Ведь король не знал, чем болен его сын.
Ей передали завещание Артура, составленное на смертном одре, очень короткое и деловое. Елизавета удивилась, что он оставил все свои личные вещи сестре Маргарет и ничего – жене. Как печально. Она сомневалась, что этим двум молодым людям удалось хоть сколько-то привязаться друг к другу.
Тусклым утром через неделю после смерти Артура Елизавета проснулась от стука, раздававшегося с потолка у нее над головой, будто кто-то хотел привлечь ее внимание. Спустя несколько дней стук повторился, и на этот раз Генрих тоже его услышал. Елизавета выскочила из постели, чтобы разобраться, откуда идет звук. Определенно, кто-то ритмично стучал по полу наверху. Но она знала, что там расположена кладовая, ключ от которой есть только у нее. В этой каморке никого не могло быть. Генрих послал одного из ее слуг проверить на всякий случай, но комната оказалась пустой – никого и ничего, что могло бы объяснить этот стук.
Потом часы Елизаветы стали вести себя странно. Их завели утром, но вскоре королева заметила, что стрелки остановились. Озадаченный управляющий осмотрел механизм:
– Главная пружина спущена, мадам.
– Но я все время была здесь. Часы никто не трогал.
– Тогда, боюсь, я не могу этого объяснить, – сказал управляющий и снова завел часы.
Стук больше не повторялся, но однажды вечером Елизавета услышала шаги наверху – кто-то ходил по кладовой. Утром, встав на молитвенную скамью, она почувствовала чье-то нежное прикосновение к своей руке. Самое странное, что несколько раз, когда Елизавета перед сном лежала в постели и читала, кто-то как будто дул холодным воздухом ей на лицо и руки. Что могло быть причиной этих ощущений, если рядом не было окон, из которых могло бы тянуть сквозняком? А потом Генрих, прогуливаясь как-то раз по саду, услышал голос Артура, который спросил, здоров ли он?
Елизавета никак не могла найти объяснения этим происшествиям. Однажды на пустом листе бумаги, лежавшем в ее ларце с письменными принадлежностями, появилась дата рождения Артура. Она понимала: ей хочется верить, что сын пытается войти с нею в контакт, и невольно возвращалась мыслями к тому моменту после смерти Бет, когда ощутила детскую ручку в своей руке. Как еще истолковать эти странные переживания?
Пришла весна – как насмешка. Елизавета несла свое невыносимое горе, будто тяжкую ношу, и не могла спать, хотя и жаждала забвения, чтобы ни о чем не думать. Она снова чувствовала себя опустошенной, вымотанной и бессильной. Одышка вернулась. Елизавета посоветовалась с доктором Льюисом, тот объяснил ее симптомы переживанием глубокого горя и прописал ей лекарство, которое почти не помогало.
Генриху рекомендовали не привозить тело Артура в Лондон для погребения в Вестминстерском аббатстве. Чахотка заразна. Поэтому принца решили похоронить в Вустерском соборе. Из-за эпидемии в западных областях Англии скорбящим родителям посоветовали остаться дома, к великому разочарованию Елизаветы. Короля и королеву на похоронах представлял граф Суррей.
Их оповещали о ходе событий письмами. Тело Артура было выставлено в главном холле замка Ладлоу, после чего его с траурной пышностью перенесли в прекрасную церковь Святого Лаврентия, расположенную неподалеку, где гроб с телом покойного три дня находился перед алтарем. В День святого Георгия при ужасной погоде его доставили в Вустер в сопровождении огромной процессии плакальщиков и скорбящих. Кэтрин на похоронах не присутствовала. Обычай не позволял этого вдовам, к тому же она все равно была больна. По желанию Генриха Артура предали земле рядом с главным алтарем собора под плач и стенания провожающих.
В день погребения Генрих и Елизавета вместе молились о душе Артура в часовне королевы, стоя на коленях и держась за руки. Настал момент, когда они не могли продолжать, захлебнувшись слезами.
– Мы построим для него обетную церковь, где станут постоянно возносить молитвы о его душе, – сквозь слезы проговорил Генрих. – Она будет прекраснее всех королевских гробниц, мы украсим ее резными розами Тюдоров, решетками Бофортов, гранатом Кэтрин, соколом и путами Йорков, чтобы весь мир знал, кто он.
Елизавета ясно представила себе эту картину:
– Мы будем ходить туда и навещать его, нашего прекрасного мальчика. – Больше она ничего не могла сказать, задохнувшись от рыданий.
Жизнь должна была продолжаться. Детям требовалось утешение после смерти брата, да и юная девушка, лежавшая больной в Ладлоу, не уходила из мыслей Елизаветы. Бедная Кэтрин. Жена и не жена, только шесть месяцев она провела замужем и теперь вдова в шестнадцать лет. Бедняжка заболела вдали от дома, в чужой стране, и, наверное, чувствовала себя очень скверно. Елизавета регулярно писала ей, справлялась о здоровье, уверяла, что она любима и о ней позаботятся. Они еще даже не начали обсуждать будущее Кэтрин, что с нею будет, если она выживет.
Генрих имел долгую беседу с Гарри, втолковывал ему, что теперь он – наследник трона, будущий король Англии и должен еще усерднее учиться. Елизавета подозревала, что Гарри давно уже завидовал Артуру и смерть брата вызвала у него противоречивые чувства. Они мало знали друг друга и не были близки, так как росли в разлуке: Артур – в Ладлоу, а Гарри по большей части в Элтеме. И кто стал бы винить младшего из братьев за желание стать королем и мечты о славном будущем? Он рожден для того, чтобы носить корону.
Отношение Генриха к Гарри было сложным. Он глубоко любил принца и гордился им, но временами казалось, что младший сын ему не нравится, король часто бывал с ним резок и выказывал мало привязанности к нему. Тем не менее Генрих стал оберегать его, зная, что отныне все надежды на будущее династии сосредоточены на одном этом мальчике. Елизавета гадала, связано ли недовольство ее супруга младшим сыном с тем, что тот остался в живых, когда Артур, на которого король так рассчитывал, мертв.
Гарри быстро начал роптать. После очередного отцовского наставления о том, каких добродетелей ожидают от монарха, он пришел к Елизавете, сердито выпятив маленькую нижнюю губу.
– Отец так несправедлив ко мне, – жалобно проговорил принц, опустившись на пол у ног матери и грустно глядя на нее.
– Почему? – спросила Елизавета, взъерошив его подстриженные в кружок волосы.
– В прошлом году он обещал, что после женитьбы Артура организует для меня мой собственный двор в замке Коднор. Я ждал и ждал, когда он это сделает, а теперь он говорит, что я буду жить при дворе с Маргарет и Марией. Это нечестно! Почему я должен страдать из-за смерти Артура?
Елизавета вздохнула:
– Сын мой, я разделяю ваши чувства. Но вам нужно понять, как вы теперь дороги своему отцу.
– Я этого не заметил, – буркнул Гарри. – Он все время читает мне мораль.
– Но это так, уверяю вас. Что касается вашего собственного двора, король желает, чтобы вы были рядом с ним и он мог не переживать за ваше здоровье и безопасность. Эти вещи очень важны для него. И я тоже хочу видеть вас здесь. Теперь вы – мой единственный сын, и вы для меня – всё.
Вместо ответа Гарри вскочил на ноги, обвил руками шею Елизаветы и воскликнул:
– Я люблю вас, матушка! Вы лучшая королева во всем мире. Но я так надеялся поехать в Коднор.
– Очень хорошо, что вы туда не поехали, – возразила Елизавета. – Дербишир так далеко отсюда.
Королевские обязанности мало учитывали траур. Елизавета была вынуждена участвовать в церемониях ордена Подвязки, принимать послов, готовиться к свадьбе Маргарет, а в конце апреля пришло любопытное письмо из монастыря минориток в Олдгейте, что неподалеку от Тауэра. Написала его аббатиса Элис Фицльюис, кузина тети Риверс, которую Елизавета помнила: они встречались при дворе много лет назад, до того как эта женщина обратилась к религии. Настоятельница покорнейше просила, чтобы королева, не чужая ей, навестила ее. К письму прилагался подарок – небольшая бутылочка розовой воды.
В тот же день по странному совпадению Генрих сообщил Елизавете, что они проведут несколько дней в Тауэре.
– Возьмите с собой только небольшую свиту. Я намерен допросить Тирелла до того, как на следующей неделе он предстанет перед судом. Вы, вероятно, захотите присутствовать.
– Да, мне бы этого хотелось. Я бы задала ему несколько вопросов. Это весьма кстати, так как моя родственница, аббатиса монастыря минориток, хочет увидеться со мной.