— сентябрь 1737 года): султан, получив требования передачи России всего Причерноморья от Кубани до Днестра и предоставления независимости Молдавии и Валахии, естественно, отверг их.
Впрочем, может, Остерман и не виноват, если претензии России были санкционированы Бироном — в угоду фельдмаршалу Миниху, грезившему о великих завоеваниях. Уже кампания 1738 года развеяла эти грезы. Днестровский поход закончился бесславно. Обескровленная в Крыму и под Очаковом русская армия не справилась с задачей освобождения православных народов от османского ига. Между тем весной в Швеции выборы в риксдаг выиграла партия, настроенная антироссийски. Угроза войны на два фронта возросла неимоверно. И в столь критический момент кому-то в Петербурге понадобилось вконец испортить отношения с северным соседом. В ночь на 6 июня 1739 года отрядом русских военных в окрестностях силезского Бреславля был убит шведский майор и агент Малкольм Синклер, возвращавшийся с важными документами из Стамбула в Стокгольм. Что бы Синклер ни вез, нападение на дипломатического курьера не стоило того, ибо гибель соотечественника возмутила всё шведское общество. В Стокгольме мгновенно нарушилось хрупкое равновесие между «ястребами» и «голубями», и правительство, возглавляемое Карлом Гилленбургом, обрело полномочия на разрыв с Россией.
Русско-шведскую войну предотвратили успех Миниха при Ставучанах 17 августа, падение Хотина 19 августа и Ясс 3 сентября и поспешное, на опережение, подписание в Белграде 7 сентября 1739 года мирного трактата с Турцией, минимально удовлетворившего Кабинет министров приобретением Азова с окрестностями. Императрица избежала катастрофы, которая разразилась бы вслед за вручением шведским посланником Эриком Нолькеном ноты об объявлении войны. Подданные, и без того раздраженные репрессивной политикой, не простили бы ни государыне, ни членам ее правительства необходимости драться с целой враждебной коалицией. Всем было ясно, что грозную Анну Иоанновну на троне должна была сменить Елизавета Петровна, но вот о том, кто мог выступить организатором дворцового переворота, едва ли кто-то догадывался. Обер-камергер Бирон, в 1737 году на ландтаге прибалтийского дворянства избранный герцогом Курляндским, решил сделать ставку на перспективную принцессу, отколовшись от обанкротившейся «немецкой» камарильи, впутавшей монархиню в турецкую авантюру, и за несколько лет превратился в надежного политического партнера дочери Петра. Он единственный сумел бы на пике народного негодования, вызванного дипломатическим крахом Остермана, Миниха и иже с ними, убедить Анну Иоанновну отречься от трона в пользу цесаревны. И он великолепно реализовал бы комбинацию, рожденную во дворце на набережной Красного канала, если бы не Остерман{21}.
Похоже, вице-канцлер вовремя понял, каковы могут быть последствия убийства Синклера, и не замедлил проинформировать о них императрицу. Убийц — капитана Кутлера, поручика Левицкого и четырех нижних чинов — Остерман предлагал колесовать, но в итоге они отделались ссылкой в Сибирь. (Оттуда всех вызволила… императрица Елизавета Петровна, спрятав вместе с семьями в Казани и обеспечив всем необходимым, от денежных компенсаций до врачебной помощи, сменив фамилии и повысив в чинах: Туркеля — до подполковника, Ликевича — до майора, прочих — до прапорщиков.) Ущерб от их «услуги» Остерман нейтрализовал, срочно откомандировав в Турцию советника канцелярии Карла Каниони с инструкциями для французского дипломата маркиза Луи Вильнева, уполномоченного Россией подписать с османами мир.
Шестнадцатого декабря 1739 года в Санкт-Петербург приехал посол Франции маркиз Жак Иоахим Шетарди. Хотя кризис миновал, в придворных кругах по-прежнему царила тревожная атмосфера. Маркиз считал, что война с турками, «истощившая страну», «предоставление главных должностей иностранцам», выдвижение в наследницы Анны Леопольдовны «побудили некоторыя из значительнейших русских фамилий искать наиболее подходящих средств, чтобы освободиться от ига чужеземцев и ввести в России при помощи революции новую форму правления». Шетарди писал: «Князья Долгоруковы, Нарышкины и Голицыны составили с этой целью неудавшийся заговор, пытаясь возбудить всеобщее волнение и заставить взяться за оружие подданных… разсчитывая на поддержку со стороны Швеции, они хотели… устранить царицу, принцессу Анну и супруга ея, принца Вольфенбюттельскаго, равно как и всю семью герцога Курляндского, истребить, кроме того, немцев или прогнать их из страны… Согласно этому невыполненному замыслу принцесса Елизавета должна была быть провозглашена императрицей… Виновники заговора, вынужденные пытками сознаться в своих преступлениях, были казнены в Новгороде… Разсказывают также и о другом заговоре в Москве. Несомненно, что в империи замечается сильное брожение».
Бедные Долгоруковы — Василий Лукич, Иван Алексеевич, Сергей и Иван Григорьевичи — безвинно сложили головы на эшафоте 8 ноября 1739 года. Формально всех казнили за так называемое подложное завещание Петра II, прочившее в государыни последнюю царскую невесту Екатерину Долгорукову. В действительности царица и Остерман, напуганные затишьем перед бурей, били наугад, исходя из рассуждения, что Долгоруковы и Голицыны, мутившие воду в 1730-м, могут это делать и теперь. Семена Кирилловича Нарышкина, проживавшего во Франции, обвинили в соучастии — на всякий случай{22}.
Ни Елизавету Петровну, ни кого-то из ее придворных не засудили — они вели себя примерно. На Бирона не пала даже тень подозрения. Тем не менее «немецкая» партия как будто прозрела. Той же осенью на первый план выдвинулся Артемий Петрович Волынский, ставший кабинет-министром 3 апреля 1738 года по протекции Бирона. За полтора года галантный сановник сумел настолько понравиться Анне Иоанновне, что именно ему в октябре или ноябре 1739-го была доверена подготовка программы реформ, отвечавшей чаяниям российского дворянства. Артемий Петрович с энтузиазмом взялся за работу и… обрек себя на плаху. Новый выдвиженец государыни торопился с проектом, за пару месяцев привлек к консультациям десятки чиновников высокого ранга, от сенаторов до личного секретаря императрицы.
Между тем Бирон почувствовал в бывшем протеже конкурента. В конце февраля — первой декаде марта обер-камергер пожаловался Анне Иоанновне на дерзость ее нового любимца, припомнив и взбучку, устроенную тем поэту Тредиаковскому. Императрица при посредничестве Остермана постаралась развеять дурные мысли фаворита. Повторно Бирон атаковал в первые дни апреля, натравив на Волынского секретаря Военной коллегии Андрея Яковлева, который обвинил бывшего патрона в казнокрадстве.
Донос Яковлева впечатлил государыню. 4 апреля Артемий Петрович угодил в опалу, 13 апреля — под домашний арест. На основании показаний слуги Василия Кубанца, что его хозяин стремился стать «первым человеком в государстве», подобием императора, Волынского и его конфидентов осудили на смерть. Императрица помиловала четверых участников кружка. Самому Артемию Волынскому, архитектору Петру Еропкину и горному инженеру Андрею Хрущову 27 июня 1740 года отрубили головы{23}.
В общем, первая дуэль «русской» и «немецкой» партий не выявила победителя. Правительство Анны Иоанновны устояло, но лишилось реформатора, способного вернуть доверие русского дворянства к власти. Долгоруковы и Волынский пали жертвами этого поединка. Следующий начался, когда политическая конъюнктура в империи существенно изменилась в связи с рождением племянницей императрицы 12 августа 1740 года мальчика, названного при крещении Иваном.
Брак Анны Леопольдовны и принца Антона Ульриха Брауншвейг-Люнебургского, заключенный 3 июля 1739 года, являлся чисто политическим. Несмотря на шесть лет знакомства, племянница императрицы не питала к супругу сердечной склонности. Их свели вместе ради недопущения к престолу Елизаветы Петровны, в наивном уповании на то, что рождение мальчика снизит общественный кредит доверия цесаревне. Однако светлая голова дочери Петра и на сие отыскала противоядие: императору Иоанну, коли взойдет на трон в малолетстве, потребуется регент. Им станет Бирон, который немного погодя, ссылаясь на возраст царя, передаст бразды правления Елизавете.
Правда, у герцога этот план энтузиазма не вызвал — показался неисполнимым и крайне опасным лично для него. Тем не менее, поколебавшись, Бирон с ним согласился и, когда пробил час, не замедлил взяться за его реализацию, вдохновленный авторитетом тайной союзницы. Как они общались и почему мнительная Анна Иоанновна не разоблачила козни дуэта? Разумеется, контактировали заочно, при посредничестве придворного врача Иоганна Германа Лестока. Очевидно, Бирон убедил императрицу в наличии у него какой-то хронической болезни, в лечении которой лучше всех разбирался доктор цесаревны. Потому Анна и не обращала внимания на периодические консультации тет-а-тет своего возлюбленного с эскулапом. Возможно, и в августе, и в сентябре 1740 года ни герцог, ни Елизавета не воспринимали вариант с новорожденным младенцем как приоритетный, ведь на пути к трону стояла Анна Иоанновна. Над тем, каким образом добиться отречения двоюродной сестры от престола, цесаревна и размышляла в ту пору. Сколько бы продлился поиск решения, неизвестно, но внезапно нужда в нем отпала.
Пятого октября в обед припадок подагры уложил императрицу в постель. Ее самочувствие ухудшалось на глазах, и находившийся рядом Бирон осознал, что время для претворения в жизнь домашней заготовки цесаревны пришло. Напрасно историки уверяют, что герцога в регенты толкало властолюбие. Архивные дела зафиксировали поразительное признание обер-камергера, произнесенное в те дни: «…ежели оное регентство… примет, то здесь в ненависти будет». Если курляндец сознавал, что добром предприятие не кончится, то зачем так упорствовал, продирался напролом к цели? Не оттого ли, что имел за спиной напарницу, которой и предназначался главный приз — царская корона? Конечный выигрыш самого Бирона выглядел бы не столь впечатляюще: статус главы правительства…