Сенате П. И. Шувалова. И во всех трех случаях честный вельможа полностью оправдал высочайшее доверие{30}.
Глава втораяАБОСКИЙ МИР
Первой и самой важной внешнеполитической проблемой, которую предстояло урегулировать Елизавете Петровне после восшествия на престол, несомненно, являлась Русско-шведская война. Несмотря на серьезное поражение при Вильманстранде, Стокгольм по-прежнему надеялся добиться пересмотра Ништадтского трактата (1721). Хотя население Швеции тяготилось войной, дипломатическая и финансовая помощь Франции, заинтересованной в отвлечении России от разгоравшегося на континенте конфликта из-за австрийского наследства, возможность заключения новых союзов, в первую очередь с Данией, политическая нестабильность в Петербурге и по-прежнему вполне боеспособные армия и флот позволяли шведскому правительству рассчитывать на успех. Немалую долю оптимизма ему прибавляло и знание о тесных контактах, даже дружбе французского посла при русском дворе маркиза Шетарди с новой русской императрицей.
Посему нет ничего удивительного в том, что, когда отпущенный из плена капитан Дидрон привез с берегов Невы новость о дворцовом перевороте и желании русских начать мирные переговоры, шведский двор 11 января 1742 года через Шетарди уведомил царицу о своих требованиях, поддержанных французским королем: ради мира Россия должна пойти на территориальные уступки — как минимум отдать Выборг и Кексгольм. Елизавета, естественно, данный неприемлемый ультиматум отклонила{31}.
Однако отказ означал продолжение военных действий. Между тем ситуация складывалась тупиковая. Чтобы быстро и без потерь положить конец войне, Елизавете надлежало, во-первых, как-то нейтрализовать дипломатическое преимущество шведов, продемонстрировав им неэффективность упования на альянс с франко-прусским лагерем; во-вторых, превратить соперника из равного в военном отношении в более слабого, причем не просто победить врага в очередном сражении, а начисто деморализовать его, обратить все ресурсы, собранные против России — человеческие, технические, денежные, — в ничто и тем самым убедить шведский сенат, возглавляемый канцлером К. Гилленбургом, в бесперспективности продолжения войны и предпочтительности подписания мира с русскими на условиях статус-кво. Утопичная на первый взгляд задача, как выяснилось, имела решение. Императрица обнаружила заложенную в шведской военной машине спасительную «мину» и в нужный момент «взорвала» ее.
Двадцать первого февраля 1742 года Елизавета Петровна распорядилась прекратить перемирие и через неделю возобновить боевые операции, «дабы оной неприятель к прямому желаемаго мира склонению принужден быть мог». Правда, в указах главнокомандующему Петру Петровичу Ласси и командирам трех корпусов русской армии (Джеймсу Кейту в Выборге, Виллиму Фермору в Кексгольме и Христиану Киндерману в Олонце) речь шла о ведении боев местного значения — «поисках» малыми отрядами в приграничной зоне. Царица сознательно создавала впечатление отсутствия у нее конкретного плана на летнюю кампанию, чтобы никто из ее ближайших друзей (Шетарди, Лесток и др.) вольно или невольно не предупредил о нем шведов.
Костяк шведского войска под командованием генерала Карла Левенгаупта состоял из финской (10 полков) и шведской (15 полков) частей. Причем боевой настрой солдат двух наций вовсе не отличался единообразием. Если шведы, пусть и не очень рьяно, мечтали о пересмотре Ништадтского трактата, то финны стремились поскорее вернуться к мирной жизни. На их чаяния и откликнулась российская государыня, намереваясь всемерно поощрять миролюбие финских нижних чинов, автоматически выводя из строя почти половину неприятельского войска и одновременно ослабляя решимость другой его части отчаянно сражаться с русскими. Граф Левенгаупт, памятуя о Вильманстранде, едва ли рискнул бы посылать солдат, охваченных недовольством, на неминуемое поражение. Так что медленная ретирада вглубь Финского княжества и сдача без боя, по крайней мере, Фридрихсгама практически гарантировались. Было очевидно, что новость о легком взятии противником неплохо укрепленного города вызовет в Стокгольме шок и растерянность, которые при получении еще одного известия — об успехе русского оружия в генеральной баталии двух флотов — моментально обернутся поголовным разочарованием в политике Гилленбурга. Победить на море царица поручила петровскому «птенцу», советнику Адмиралтейской коллегии Захару Даниловичу Мишукову, 15 февраля 1742 года высочайше пожалованному в вице-адмиралы и назначенному «во флоте командиром». После его успеха канцлер Швеции поневоле согласится с дипломатической инициативой Елизаветы — заключить мирный договор на основе довоенного статус-кво. Впрочем, чтобы Гилленбург не попробовал торпедировать августейший план, тот хранился в строжайшей тайне, судя по всему, даже от Ласси, и активно маскировался выказываемой императрицей готовностью к любым консультациям со шведами — и напрямую, и через посредников{32}.
Итак, 25 февраля 1742 года обер-квартирмейстер Шрейдер поспешил из Выборга к Левенгаупту с сообщением о прекращении перемирия. Выслушав курьера, главнокомандующий тут же откомандировал к русскому коллеге парламентера полковника Лагеркранца в сопровождении капитана де Крепи. 4 марта Ласси отослал обоих в Москву, где они через Шетарди проинформировали русский двор о просьбе шведов продлить перемирие. Елизавета Петровна ответила 8 марта — но не Левенгаупту, а Ласси: «…поступки Ваши, как во отправлении сюда присланного от шведской армеи полковника Лагеркранца с шевалиером Крепием, так и в не поступлении на предложенное перемирие всемилостивейше аппробуя, подтверждаем Вам прежней наш о произведени[и] над неприятелем воинских действ и поисков Вам данной указ, яко чрез ревностное оных под Божиским благословением продолжение неприятель иногда к прямой к миру склонности приведен быть может». Государыня фактически санкционировала осуществление важной составляющей генерального замысла — похода на Фридрихсгам, о чем, бесспорно, заранее условилась с фельдмаршалом.
Ласси понял намек правильно. 13 марта нарочный привез пакет в Петербург. Вечером того же дня командующий собрал генералитет и предложил открыть кампанию общим наступлением на Фридрихсгам. Идея была одобрена. А спустя пять дней произошло второе ключевое событие — императрица подписала проект обращения к финской нации:
«Мы при продолжении противу воли нашей… сей кровопролительной войны… запотребно быть рассудили… всем герцогства Финляндского чинам и обывателям чрез сию нашу декларацию и манифест известно учинить…
…ежели они при сей войне себя в тихости и в покое содержат, с своей стороны в военных действах и произведениях никакого участия не восприимут, ни к каким против нас и войска нашего неприятельским поступкам себя не употребят и ни в чем швецкому войску вспоможение не учинят, но намерение свое, чтоб с нами в соседственной дружбе и мире жить, действительными оказательствами засвидетельствуют, то с нашей стороны не токмо оным чинам и обывателям сего Финляндского герцогства ни в чем никакая обида не учинена и все и каждые при совершенном пользовании и владении своего имения покойно и без наимейшаго утеснения оставлены, також де и всякая протекция и защищение им в том от нас показывана быть имеет».
Венчало манифест торжественное обязательство всемерно помочь финнам, если у них возникнет желание освободиться «от швецкаго подданства» и стать независимым государством, «бариерою и средним отделением» между Швецией и Россией{33}. Содержание декларации било в самую точку, отвечая насущному интересу жителей четырех финских лансгауптманств (провинций) — Кюменегорско-Нейшлотского на юго-востоке, Нюландско-Тавастгустского на юге, Абоского на юго-западе, Эстерботерского на севере. И «обыватели», и «чины» отреагировали на призыв дочери Петра Великого так, как ожидалось (распространением манифеста в Финляндии по своим каналам занимался секретарь Сената Иван Крок). Население было не прочь пособить чем-либо русским войскам, а в финских полках, подчиненных Левенгаупту, заметно возросло число дезертиров. Шведский генерал вдруг понял, что более не располагает боеспособной армией да к тому же местные жители нелояльны к шведам. Разумеется, в подобных обстоятельствах он не имел ни единого шанса отразить продвижение русских к Гельсингфорсу — разве что на какое-то время задержать его арьергардными стычками и артиллерийскими обстрелами в надежде успеть организовать эвакуацию по морю подчиненных ему частей из фрондирующей Финляндии в родную Швецию.
Именно так и произошло, когда 8 июня Ласси, приехавший в Выборг, повел свои полки вперед, прикрыв их с залива галерной флотилией под командованием генерал-лейтенанта В. Я. Левашева. Поздним вечером 28 июня русская армия остановилась на ночлег у предместий Фридрихсгама. Рытье траншей и устройство батарей отложили до утра. Однако незадолго до полуночи в городе вспыхнул пожар, а еще через четверть часа за крепостной стеной прогремел мощный взрыв, и фельдмаршал, не мешкая, выслал на разведку гусаров. Похоже, командующий не сразу поверил рапорту командира отряда, что шведы покинули город, уничтожив пороховой склад. Но офицер не обманывал — защитники крепости словно испарились!
На следующий день Ласси на радостях снарядил в Москву курьера, гвардии капитан-поручика П. И. Панина. 4 июля офицер примчался в старую столицу и сообщил государыне сенсационную весть об овладении без боя важным укрепленным пунктом. Елизавета Петровна спокойно отнеслась к реляции фельдмаршала — та всего лишь подтвердила точность предварительных расчетов. Теперь ей надлежало целиком сосредоточиться на маневpax Кронштадтской эскадры Мишукова. Фельдмаршала же оставалось снабдить последним приказом — об остановке всей армии на ближайшем к Фридрихсгаму