ляриях и Военной коллегии, оттуда ушел на повышение в Сенат. В челобитной Черкасова о нем не упоминалось, так что наверняка его перевод под крыло кабинет-секретаря был инициирован государыней. Именно ему пришлось играть непростую роль оппонента сенатского большинства, смело возражать «сильным персонам», дабы императрица в качестве третейского судьи улаживала споры в нужную ей сторону, но без ссоры с Сенатом.
К примеру, одной из первоочередных проблем, доставшихся Елизавете Петровне от предшественников, являлось полное расстройство денежной системы Российской империи из-за постоянных войн с турками, шведами, персами, поляками, французами. Страна уже задыхалась от изобилия облегченной медной монеты, наделанной при Петре Великом и Анне Иоанновне ради военных нужд. Наибольший убыток казна терпела от медных пятаков — излюбленного номинала фальшивомонетчиков. К 1742 году в обороте было около четырех миллионов медяков указанного достоинства. Но это еще полбеды. Вал медных денег буквально вымывал золотой и серебряный запас. Коммерсанты, особенно иностранные, на ярмарках и биржевых площадках обменивали обесценивающуюся медь на драгоценные металлы и вывозили их за рубеж. Нечто подобное наблюдалось при царе Алексее Михайловиче в разгар войны с Польшей за Смоленск и Украину. Тогда инфляцией воспользовалась оппозиция и разразился Медный бунт (1662).
Сто лет спустя экономический кризис тоже мог перерасти в политический. Власти пробовали навести порядок. Однако официальные запреты на ввоз медных денег и вывоз серебряных и золотых помогали мало, как и попытки выйти из порочного круга, предпринимавшиеся министрами Анны Иоанновны. В 1730 и 1731 годах они постановили изъять из обращения медные пятаки и мелкую — меньше полтины — серебряную монету и стали собирать сумму, необходимую для их выкупа. За десять лет хождение мелкой серебряной монеты уменьшили на треть, отсрочив дату прекращения ее приема до 8 декабря 1743 года, а к ликвидации массы медяков за отсутствием средств даже не приступили. Тем временем медная наличность за те же годы усилиями правительства и частников практически удвоилась.
Елизавета Петровна посвятила подготовке урегулирования важнейшей внутриполитической проблемы весь 1742 год. Солидная сенатская комиссия изучала архивы сосланных в Сибирь А. И. Остермана, Б. X. Миниха и М. Г. Головкина в поисках проектов на интересующую государыню тему. Обнаружили немного, в том числе «мнение» П. И. Ягужинского. Несколько «рассуждений» осело в кабинете императрицы: государыня приняла и сохранила все предложения, поданные ей в течение того же года. В июне 1743-го сенатские и кабинетные проекты объединили, после чего вынесли на суд подопечных генерал-прокурора. Сановники полгода рассматривали 11 вариантов предотвращения финансовой катастрофы, добросовестно проанализировали все плюсы и минусы каждого, признав наилучшим «мнение» Ягужинского: в четыре года поэтапно снизить достоинство медной монеты до копейки. Параллельно они обсудили будущее мелких серебряных денег, полностью согласившись с рекомендациями Монетной канцелярии: обмен продлить на два года, переделывая собранное серебро в гривенники, а на третий год позволить податным сословиям оплатить серебряными копейками казенные подати и пошлины. В таком виде законопроект лег на стол дочери Петра весной 1744 года.
Конечно, члены Сената не были профессиональными экономистами. Впрочем, по здравом размышлении вельможи легко заметили бы, что эта программа действий нуждается в коррективе — пресечении скупки серебра за медь. Но ни сенаторы, ни Монетная канцелярия об этом почему-то не позаботились, и пришлось императрице при посредничестве В. И. Демидова деликатно поправить их. 15 марта 1744 года Елизавета Петровна возобновила обращение мелких серебряных денег, разрешив «впредь до указу» брать ими казенные сборы. А потом на свет появился доклад статского советника Василия Демидова.
Удивительно: скромный сотрудник царской канцелярии рискнул раскритиковать сенатский план финансовой реформы и выдвинуть свой: пятак «разжаловать» сразу до одной копейки; хождение серебряной мелочи запретить, а в уплату налогов и пошлин брать ее не более двух лет. Примечательна реакция государыни: она не приструнила выскочку-автора, а велела сенаторам ознакомиться с его доводами и высказаться по существу. В итоге царица, во-первых, избежала прямого столкновения с авторитетной инстанцией, во-вторых, стала арбитром в споре, чего и добивалась.
Сенаторы отклонили возражения Демидова, хотя уже не настаивали на абсолютной правоте Монетной канцелярии, решив в этом вопросе довериться высочайшей точке зрения. А императрица выбрала компромисс. 11 мая 1744 года на заседании Сената она огласила два августейших вердикта: с 1 августа пять медных копеек считать за четыре, затем ежегодно в три приема убавить еще по копейке (реально номинал снизили до двух копеек в 1746-м и на том процесс заморозили); обращение мелких серебряных денег прекратить, а подати и пошлины ими платить до 1 июня 1746 года. 17 мая 1744 года эти законы с целью экономии средств дополнил указ о введении режима массовых отпусков: пожить в родовых деревнях до двенадцати месяцев в течение одного года могли половина сухопутных младших и старших офицеров и треть дворян из числа моряков и статских чиновников (за полугодовые и годовые отлучки от места службы жалованье не полагалось){58}.
Запустив механизм приведения в порядок российской финансовой системы, Елизавета Петровна параллельно позаботилась и о приращении запасов казенного серебра, чему весьма поспособствовал однофамилец заместителя кабинет-секретаря, действительный статский советник Акинфий Никитич Демидов. 8 февраля 1744 года в Москве на приеме у государыни он предложил «быть со всеми заводами, с детьми, мастерами и работными людми… под ведением в высочайшем Кабинете». Дело в том, что на рудниках демидовского Колывано-Воскресенского завода на Алтае в залежах медной руды обнаружилось серебро. После долгих лет проб и ошибок саксонские специалисты Филипп Трейгер, Иоганн Михаэль Юнкганс и Иоганн Самуэль Христиани к осени 1743 года разработали технологию извлечения из медной породы серебряных примесей. Предвидя угрозу национализации стратегического для империи предприятия, «хозяин Урала» инициировал компромисс: Демидовы осваивают алтайское серебро под непосредственным контролем монархини.
Императрица идею одобрила и 24 июля 1744 года объявила хозяйство Демидова неподотчетным никому, кроме нее. К этому времени предусмотрительность Акинфия Никитича вполне оправдалась, ибо в Москву примчался Филипп Трейгер, чтобы лично известить государыню об открытии в тех же владениях Демидова первого в России золотого прииска — Змеиногорского, и стало понятно, что алтайский комплекс рано или поздно отойдет в собственность казны. Так что заводчик не прогадал, заблаговременно выторговав себе пост директора.
Впрочем, царица не торопилась забирать у именитого промышленника рудники и заводы. Чтобы убедиться, что действительный статский советник не преувеличивал ценность своих алтайских владений, 17 мая 1744 года она откомандировала туда комиссию во главе с бригадиром Андреем Венедиктовичем Беэром, директором Тульского оружейного завода. Беэр в январе — феврале 1745-го проинспектировал Барнаульский и Колывано-Воскресенский заводы, посетил Змеиногорский рудник и оформил приобретение его государством после того, как в присутствии высоких гостей Юнкганс и Христиани выплавили из породы три десятка золотников серебра и один золота. В декабре комиссия вернулась в Санкт-Петербург с образцами драгоценных металлов, экспертизу которых провела Монетная канцелярия. Тогда-то удовлетворенная результатами Елизавета Петровна и решилась на взятие алтайских заводов в казну, тем более что А. Н. Демидов в августе 1745 года скончался, а два его старших сына, Прокопий и Григорий, оспорили волю отца, завещавшего все предприятия младшему, Никите.
В марте 1746 года царица поручила Самуэлю Христиани де-факто установить государственное управление на обоих предприятиях, что тот и исполнил в августе, к зиме перепрофилировав Барнаульский завод в сереброплавильный. Официально они стали казенными 1 мая 1747 года, а А. В. Беэр их главным командиром. Заметим, будь дочь Петра легкомысленной ветреницей, Колывано-Воскресенский комплекс от приватного владельца перекочевал бы не под крыло Кабинета, а в ведение Берг-коллегии. К счастью, императрица неплохо знала, как обстоят дела в горнорудной отрасли. Руководимый из Москвы первый российский серебряный рудник под Нерчинском, да и прочие сибирские казенные заводы, железные и медные, не радовали реализацией плановых заданий. О соревновании с демидовскими металлургами там даже не мечтали.
Кто-то скажет: хозяина крепкого не имели. Если бы! Звался сей хозяин Берг-коллегия. Ее тяжелую длань чувствовали все управляющие предприятиями на местах, без одобрения сверху не смели сделать и шага, жили по инструкции. Любое экономическое вольнодумство требовалось согласовать с Москвой, где заседала Берг-коллегия. За ослушанием следовали приезд столичной комиссии и неминуемый штраф. В центральных регионах кое-как выкручивались: до Москвы-то недалеко, отлучались на недельку-другую, договаривались. Из Сибири за резолюциями не наездишься — и хлопотно, и дорого, и рискованно; проще было соблюдать инструкции.
Несомненно, пример Демидовых и иных частных промышленников показывал, чего не хватало сибирякам — автономии. К сожалению, освободить своих директоров от жесткой опеки и Берг-коллегия, и Сенат не отваживались. К тому же по обычаю, заведенному еще Петром Великим, заводы управлялись коллегиально, старшим и младшими директорами. Посему и довольствовались в среднем 14 фунтами золота и сотней пудов серебра в год, привозимыми из Нерчинска. Но если железные и медные заводы не возбранялось передавать на откуп партикулярным персонам, то в отношении добычи драгоценных металлов эти правила не действовали. Значит, без максимальной автономии было не обойтись. Однако как перестроить мышление сенатского и ко