Глава двенадцатаяКРЕПОСТНОЕ ПРАВО
То, что крепостное право осуждала Екатерина II, общеизвестно. А как к рабству крестьян относилась ее предшественница на троне? Многие не поверят, но тоже отрицательно. В этом императрицы схожи, различаются же поступками. Если Екатерина дальше зондирования общественного мнения на заседаниях Уложенной комиссии не продвинулась, то Елизавета предпочла не тратить время попусту на то, что и без всяких депутатских прений понимала. Помещичья Россия отрекаться от крепостничества не собиралась. Да что Россия — даже казацкая Малороссия не прочь была охолопиться, и грозные елизаветинские указы 1742 года, запрещавшие неволить казаков, при случае с удовольствием игнорировались, и самодержица, увы, нередко оказывалась бессильной перед наметившейся тенденцией.
К примеру, когда в декабре 1747 года два ходока от малороссийского села Хвоевичи через знакомого в Царском Селе сумели пожаловаться государыне на стремление шляхтичей Чернолусских закабалить односельчан, та, явно стесняясь собственной слабости, слукавила, отослав обоих в Глухов к гвардии капитану Григорию Полозову: мол, офицер уполномочен принимать и разбирать любые крестьянские протесты (реально, как мы помним, Полозов не имел на это права, о чем и хвоевичские ходатаи прекрасно знали){87}.
Миновало почти десять лет правления, прежде чем в светлой голове родилось интересное соображение, как снизить классовый антагонизм в деревне. Ясно, что в конфликтах крестьян с помещиком последний обладал преимуществом, опираясь на закон, образование, военные команды, наконец. Крестьяне имели фору разве что в численности, чего конечно же мало для создания между двумя спорящими сторонами равновесия, побуждающего вести диалог, а не войну. Перекос в пользу помещика, провоцирующий произвол, надлежало как-то нейтрализовать. Памятуя о политической пассивности и неорганизованности крестьянства, Елизавета Петровна предположила, что выправить ситуацию способно периодическое вмешательство монарха в наиболее жаркие ссоры крестьян с хозяином путем принудительного приобретения в казну мятежного имения. С одной стороны, появление постоянной угрозы потерять взбунтовавшееся село или деревню должно было подтолкнуть помещика к умеренности в отношениях с холопами. С другой стороны, сохранение за императрицей свободы в вопросе, быть или не быть ей арбитром, охлаждало бы горячие головы, стремящиеся искусственно натравить крепостных на барина.
Изящный план обещал, по крайней мере, уменьшить социальное напряжение в деревне, а в идеале сбалансировать противоречия двух главных сословий империи — но только при условии, что известная пассивность и неорганизованность крестьянства не зависят от влияний извне. Иначе красивая задумка превращалась в опасную затею, чреватую катастрофой. К сожалению, проверить точность своих расчетов царица могла только на практике: историческая наука отсутствовала, а память о Великой смуте, о мотивах крестьянского участия в походе Степана Разина и в устном, и в письменном виде страдала чрезмерной субъективностью и к тому же целенаправленно искажалась в выгодном для династии свете. Императрице поневоле пришлось пойти на эксперимент, воспользовавшись первым же удобным казусом.
Таковым стал конфликт между Никитой Никитичем Демидовым и крестьянами села Ильинского Оболенского уезда. Демидов купил имение (сёла Ильинское и Хрусталь с деревнями) у камер-юнкера П. И. Репнина за 68 тысяч рублей, однако крестьяне на сходе решили добиваться права на выкуп вотчины родственником прежнего хозяина Николаем Васильевичем Репниным. Отправленный в Санкт-Петербург к его матери делегат, крестьянин Макар Васильевич Воробьев, заручился ее согласием при условии, что сельчане отыщут необходимую сумму — те же 68 тысяч рублей. Между тем жители сел в мае 1751 года воспрепятствовали канцеляристу с двумя солдатами отписать имение новому господину, а 5–6 июля прогнали и воеводу Серпухова Афанасия Скрыплева с командой в 30 человек. 7 октября к Ильинскому подошел усиленный отряд драгун во главе с майором Дешличем, однако офицер не рискнул атаковать две тысячи упрямых крестьян и расположился в отдалении, ожидая новых распоряжений.
Осада длилась более двух месяцев, пока в Москве искали чиновника для руководства подавлением бунта. Назначенные сенатской конторой советники Г. Карин и В. Поляков под разными предлогами старались уклониться от миссии. В итоге В. Я. Левашев приказал ехать в Серпухов Василию Полякову, а отряд Дешлича укрепили киевскими драгунами. Именно в этот момент и вмешалась Елизавета Петровна. 24 декабря 1751 года она продиктовала: «…повелеваем нашему Сенату отказывать за него, Демидова, той вотчины не велеть, и от владения оною ему, Демидову, отказать, и зборов никаких с них збирать ему не велеть, ибо мы оную вотчину указали приписать к нашим собственным вотчинам». Императрица мотивировала свои действия тем, что Демидов вроде бы «принуждает к заводским работам и, якобы за ослушание, крестьян держит под караулом с тем намерением, чтоб оными розыскивать».
Естественно, и Сенат, и московские власти исполнили высочайшую волю без промедления. 29 декабря курьер Яков Зверев вручил ордер майору Дешличу. К ночи о решении императрицы узнала вся округа, а на другой день Поляков официально известил о нем жителей Ильинского, после чего военная команда убыла на постоянные квартиры. Репнинские крестьяне с восторгом отпраздновали победу, пока императрица с тревогой ожидала развития событий. Ее демарш конечно же насторожил помещиков. Однако процесс налаживания диалога между двумя сословиями не успел начаться, ибо теперь крепостные были готовы бороться за поголовный переход из помещичьих в дворцовые. Увы, личностный фактор повлиял на превращение крестьян, увидевших в императрице авторитетного покровителя, из пассивной и аморфной массы в активную и организованную, идущую к цели напролом.
Выкупом репнинского имения Елизавета Петровна, не желая того, выпустила джинна из бутылки. Прецедент воодушевил крестьян соседних сел, в первую очередь демидовских. Уповая на продолжение царского патронажа, знамя восстания подхватили жители села Ромодановского с прилегающими деревнями (2268 душ). На Святой неделе 1752 года в деревне Игумново стихийно сформировалась инициативная группа — крестьяне Горох, Рыбка и Петров. 1 апреля названная троица уломала старосту Алексея Бурлакова провести собрание крестьян официально «для дележа господского хлеба», а фактически для решения вопроса, как «на помещика просить, как бы от него отойти и быть дворцовыми, как и бывшия князя Репнина Оболенской волости крестьяня от оного помещика их отошли».
На следующий день на сходе в Ромоданове мужики двадцати восьми сел и деревень единодушно проголосовали за программу действий (большинство охотно, меньшинство под угрозой расправы) и выбрали исполком в составе девяти человек, а в воскресенье 5 апреля при содействии ромодановских священников в церкви присягнули на верность принятому решению, «чтоб помещика их не слушать и, ежели по челобитью того помещика их из города для взятья их… прислана будет команда или полки, тоб, пока по челобитью их указ о приписке ко дворцу воспоследует, не даватца и друг за друга стоять».
Комитет развил бурную деятельность: на Фоминой неделе наладил контакт с ильинскими крестьянами, один из которых, Ермолай Кондратьевич Позняков, вскоре приехал в Ромоданово рассказать об успешном опыте своих земляков, а другой, Тимофей Иванович Епифанов, позднее находился в очаге восстания, наблюдая за сражением ромодановцев с военными. Среди отставных служивых крестьянские вожди отыскали гвардейца-семеновца Сидора Дмитриевича Дмитриева, который согласился обучить мужиков, как «стоять противу команд з дубинами, шеренгами, и наперед велел противиться бросаньем каменьями, а потом дубинами и протчим дреколием». Позаботились лидеры и о запасах вооружения — жердей, дубин, кольев, копий, кос и камней, ведя учет каждому найденному ружью (всего 12 штук), а еще демонстративно разорили принадлежавший Демидовым Выровский завод.
Восемнадцатого апреля в Санкт-Петербург с челобитной императрице отправились три делегата — Федор Клементьевич Горелой шестидесяти лет, его ровесник Семен Алфимов и сорокалетний Тимофей Лазаревич Воробьев. Прорваться к государыне им не удалось, несмотря на помощь репнинцев Ермолая Познякова и Петра Черкасова. Первых двух ходоков вместе с Позняковым взяли под стражу утром 12 мая, на второй день пребывания в Санкт-Петербурге; третий, разминувшись по дороге с товарищами, прожил в городе неделю и попался в руки полиции во дворе Н. Ю. Трубецкого 13 мая. 21-го числа арестантов, за исключением Познякова, высекли кнутом, заковали в кандалы и под конвоем отослали в Калугу.
Чуть раньше, 15 мая, их односельчане отразили первую попытку вмешательства военных. Несколько сотен мужиков оттеснили четыре роты рижских драгун от паромной переправы через Оку. Командир отряда не осмелился разогнать толпу кровопролитием. Посему в Калуге с благословения московской сенатской конторы решили откомандировать на усмирение восставшей округи весь Рижский драгунский полк (330 пеших и 142 конных) во главе с полковником Петром Ивановичем Олицем. Около часа ночи 22 мая полк выдвинулся из города, под утро на пароме форсировал Оку и, оставив у каната охрану из восьмидесяти солдат, к десяти часам утра приблизился к Ромоданову. Так как село располагалось недалеко от Калуги, то за акцией наблюдали тысячи жителей городских предместий. Олиц, остановив подчиненных в 200 саженях от мятежной толпы более чем в тысячу человек, сгрудившейся на окраине Ромоданова, предложил крестьянам выслушать вердикт Сената. Те не возражали, но по окончании чтения крикнули, что только «ежели де прислан будет за подписанием собственный Ея Императорского Величества руки указ, то де они в послушании у показанного Демидова будут».