Полковник дважды пробовал уговорить мужиков прекратить сопротивление, но тщетно. Тогда солдаты зарядили ружья пыжами, а обер-офицер подошел к мужикам с последним предупреждением. Ответ был прежний. После этого крестьяне, «окончав крик, не знаемо по какому обычаю, сели всем собранием на землю и, мало посидев, встав, все вдруг оборотись к селу, глядя на церковь, крестились, потом, взяв свое разного звания оружие и каменье наклав в пазухи и полы, тронулись с места».
Крестьянская атака оказалась страшной. Холостой залп толпа просто не заметила, а перезарядить ружья драгуны не успели. Копья, колья, косы впивались в их тела с адской болью. Дубины и камни били наповал, ломая ноги, руки, ребра и пробивая головы «до мозгу». Ошеломленные мужицким натиском солдаты тотчас обратились в бегство. В возникшей суматохе попал в плен ушибленный камнем командир отряда, а его тяжело раненного заместителя подполковника фон Рена вынесли из боя с большим трудом. Лишь у парома, соединившись с резервом, драгуны сумели охладить пыл крестьянской армии, дав по ней залп боевыми патронами. Потеряв 59 человек убитыми и 42 ранеными, мужики ретировались в село.
Затем настал черед переговоров. Возглавившему полк капитану Алексею Долгово-Сабурову пришлось увести своих людей за Оку ради сохранения жизни плененного полковника, «наемщика Демидова». Получив от Олица письменный приказ, он во втором часу дня отступил к Калуге, вывозя в город раненых офицеров и солдат (30 — смертельно, 197 — легко). Тем временем победители подсчитали трофеи: 209 фузей, 188 шпаг, десять пар пистолетов, 143 лядунки с патронами, четыре барабана.
Разгром Рижского драгунского полка при Ромоданове усилил брожение в соседних деревнях других помещиков. Пример Ромоданова приободрил крестьян тульского купца Лариона Ивановича Лугинина, владельца полотняной мануфактуры в Алексинском уезде. В селе Сорокалетове и деревне Железной Белевского уезда образовалась собственная инициативная группа, которая увлекла односельчан на ту же стезю апелляции к императрице и неподчинения барину и всем прочим начальникам. Складывалась опасная тенденция. Движение за признание помещичьих крестьян дворцовыми вот-вот могло принять массовый характер. Обеспокоенные Военная коллегия и Сенат 29 мая предписали Федору Тимофеевичу Хомякову, шефу бригады, включавшей Рижский и Киевский драгунские полки, немедленно подтянуть из Тулы к Калуге второе соединение, после чего обезвредить и ромодановцев, и сорокалетовцев: «…села и деревни, разделясь на разные команды, окружить и от одной к другой к сообщению камуникации пресечь, и потом всех переловить и по рукам разобрать». На случай каких-либо осложнений ему в помощь перебрасывались из других команд два драгунских и два пехотных полка. Впрочем, вторая встреча на поле боя двух армий, профессиональной и крестьянской, не состоялась. 4 июня член Военной коллегии Петр Спиридонович Сумароков ознакомил Елизавету Петровну с трагическими подробностями разгрома полка Олица, после чего услышал высочайший ордер: если крестьяне «от того злаго своего начинания еще по увещанию в ыстинное раскаяние не придут и доброволно сущаго извинения не принесут, то велеть жилища их жечь и, не допуская к сражению, палить по ним ис пушек и, всею командою наступя, бить и разбирать по рукам всех без остатку… И во всём с ними яко с сущими государственными злодеями и противниками и недоброжелателми всеобщаго внутренняго покоя поступать без всякого послабления с такою предосторожностию, чтоб будущим при том воинским людям повреждения и упадку приключитца не могло».
Как ни парадоксально, жестокий приказ императрицы спас Ромодановскую волость от резни. Бригадир Хомяков, прибывший в Калугу 31 мая, уведомился о царской воле 10 июня и на рассвете следующего дня устремился с рижскими и киевскими драгунами (всего 1362 человека) к Оке, надеясь на капитуляцию крестьян. Основание к тому давали состоявшиеся на прошедшей неделе успешные переговоры: 4 июня ромодановцы отпустили полковника Олица, 6-го вернули часть вооружения. В шесть утра 11 июня бригада достигла переправы, но, к немалому удивлению, на другом берегу реки обнаружилась толпа не покорных, а вооруженных мужиков, готовых обрубить паромный канат и сражаться насмерть.
Впрочем, Хомякова это не смутило. Сперва заговорили пушки и с десяток ядер полетело в крестьян, нисколько их не испугав. Затем командир погрузил на одно плавсредство две гренадерские роты, на другое — два конных эскадрона. В момент отплытия обоих транспортов крестьяне перерубили канаты и рассредоточились вдоль берега. Хотя паром с кавалерией наскочил на мель и застрял, гренадеры сумели с помощью шестов вплотную приблизиться к берегу. Выстроившись в шеренги, они по очереди выпалили из ружей. Но мужики не побежали, а по-прежнему собирались всей массой навалиться на врага. Могла повториться история с Олицем, и Хомяков, памятуя об августейшем распоряжении, поспешил протрубить отбой. Гренадеры и конный отряд ретировались. Обмен парламентерами (в Ромоданово отправился капитан Оболмасов, а в стан военных — мужицкая делегация) окончился безрезультатно: 12-го числа крестьянин Михаил Осипов привез бригадиру письмо от имени общины с упреком за гибель семидесяти пяти человек и ранение пятидесяти двух и выражением недоверия ко всем бумагам и обещаниям, не исходящим лично от государыни.
Девятнадцатого июня Хомяков предпринял вторую попытку покорить бунтующую волость. На сей раз форсированию Оки никто не препятствовал, а когда полки, уничтожив огнем опустевшие окрестные деревни, появились у Ромодановского, их встретили 214 крестьян, тут же сдавшихся на милость властей. Как выяснилось позднее, орудийные залпы на Оке убедили мужиков в бессмысленности дальнейшего сопротивления. Еще 16 июня ромодановцы на общем собрании постановили снарядить в Петербург несколько делегаций с челобитной в надежде, что кому-нибудь повезет кинуться в ноги императрице. Затем те, кто не хотел капитулировать, покинули село и разбрелись «по буеракам и по лесам», а прочие предпочли смириться с поражением.
Со временем арестантский список Хомякова вырос до 674 человек, среди которых значились уже восемь предводителей восстания (девятый, Иван Петров, погиб 22 мая). Вскоре после падения Ромоданова сложили оружие и защитники Сорокалетова. Расследовать обстоятельства бунта и судить виновных Сенат поручил комиссии во главе с генерал-майором М. С. Опочининым, явившимся в Калугу 13 июля. Василий Горох и Михаил Рыбка были приговорены к колесованию, Алексей Бурлаков, Андрей Степанов, Андрей Семенов, Иван Рык, Филипп Волков и Иван Чупрунов — к повешению.
На Елизавету Петровну трагедия ромодановцев, похоже, произвела неизгладимое впечатление. Информацию о ней государыня получила и от соратников, и от самих крестьян. Двум ходокам — Тимофею Лазаревичу Воробьеву (тому самому, который умудрился вырваться на волю) и Осипу Кирилловичу Никитину — посчастливилось без паспортов окольными лесными тропами за месяц дойти до Царского Села. Потом оба около недели разыскивали место пребывания государыни, для чего, рискуя угодить под караул, сутки бродили по столице и столько же по Петергофу, откуда опять возвратились в Царское, где подрядились каменщиками на дворцовые стройки и, выждав удобную минуту, преподнесли царице челобитную. Из нее дочь Петра узнала о произволе Никиты Демидова и об истинной цифре крестьянских потерь во второй баталии, при Оке: шесть убитых и 26 раненых. Царица велела взять под охрану челобитчиков и содержать при Сенате. Пока шло разбирательство, 27 ноября умер Тимофей Воробьев. Оставшийся в одиночестве Осип Никитин в адвокаты восставших не годился, ибо с марта по июнь отсутствовал на родине. Судя по всему, Никитина выбрали в компаньоны Воробьеву именно потому, что он неплохо ориентировался в столице. Тем не менее главные судьи — генерал Опочинин и сенаторы — рекомендовали побить челобитчика кнутом.
Так трагически завершилась крестьянская «реформа» Елизаветы Петровны. Ромодановцы наглядно продемонстрировали, насколько велик потенциал русского крестьянина и как аккуратно нужно с ним обращаться, дабы не спровоцировать на беспощадное и бессмысленное разрушение. К счастью, соблазнительный для сотен тысяч крестьян процесс пере-присяги крепостных новому, самому влиятельному в Российской империи, хозяину успели прервать в начале и, благодаря Елизавете Петровне и Хомякову, с минимальными жертвами. Жители окрестных деревень вовремя поняли, что продолжения вдохновляющей развязки спора о селе Ильинском не будет, поскольку царица не намерена вступаться за мужиков, а значит, у их последователей нет ни единого шанса на успех и браться за дреколье бесполезно.
Судьбу активистов ромодановского возмущения — восьми вождей и делегата Никитина — решал Сенат. Опочинин судил их по традиционным меркам. Ромодановские крестьяне уже волновались в 1741 году. Хотя Демидов и относился к своим крепостным лучше, чем прежний барин М. Г. Головкин (работающим на заводах платил исправно, не требовал столовых припасов, а собственную долю хлеба и прочих продуктов отдавал крестьянам), мужики так тяготились заводской повинностью, что не видели в поблажках равноценной компенсации. Из Калуги даже присылали отряд из двадцати пяти солдат под командой поручика. Военных мужики прогнали, а демидовского приказчика Терентия Карнеева зашибли насмерть. За бунт и убийства полагалась смертная казнь. Осенью 1742 года двух убийц приказчика повесили, трех их соучастников высекли кнутом и сослали в Сибирь, девяноста четырем крестьянам — равнодушным свидетелям преступления — тоже прописали кнут, но без ссылки, а тридцати восьми — плети. В 1753 году восемь вожаков ромодановской «революции» неминуемо поплатились бы головой, если бы не действовавший с 1744-го мораторий на смертную казнь. Поэтому 26 марта сенаторы обрекли всех на кнут и вечную каторгу на сибирских заводах Н. Н. Демидова, а делегата-челобитчика, памятуя о высочайшей воле, не тронули, но также порекомендовали высечь перед освобождением. Экзекуция над предводителями свершилась на одной из калужских площадей 20 апреля. Кстати, они были чуть ли не последними, кто избежал клеймения, введенного одновременно с отменой смертной казни 29 марта 1753 года