тво возрастало день ото дня. В такой обстановке в конце июня цесаревна вернулась в большую политику.
Что подтолкнуло ее к возобновлению борьбы — грубый нажим на родную сестру или несправедливые гонения на верных соратников отца — точно неизвестно. Тем не менее факт остается фактом. В июле 1727 года Елизавета влилась в царское окружение и, быстро оценив ситуацию, в середине месяца совершила акт, спровоцировавший падение Меншикова через два месяца. Нет, девушка не нашептывала на ухо молодому государю гадости о будущем тесте, не сколачивала за спиной «полудержавного властелина» группу заговорщиков. Она сначала аккуратно прозондировала настрой Остермана и, убедившись, что тот не будет выступать против своего благодетеля, навестила главу правительства, серьезно недомогавшего с 22 июня по 26 июля. «Поденные записки» светлейшего зафиксировали две встречи цесаревны с хозяином дворца с глазу на глаз: первая, 18 июля, длилась часа два, вторая, 23-го, — около получаса. Елизавета всего лишь рассказала правду о том, насколько за время болезни Александра Даниловича сдружились Петр и Остерман, как сильно привязался мальчик к воспитателю и послушен ему.
Так в душу князя было заронено зерно сомнения в верности иноземца. Цесаревна заскочила мимоходом, похвалила наставника царя и побежала дальше развлекаться в обществе двух детей и одного взрослого — Петра Алексеевича, Натальи Алексеевны и Андрея Ивановича. А мнительный отец семейства сразу же задумался: не оплошал ли он с выбором наставника для будущего зятя? Ведь коли не отреагировать на «сигнал» цесаревны, глядишь, скоро протеже превзойдет покровителя по степени политического влияния! В подобных терзаниях Меншиков прожил полтора месяца, мрачнея от недели к неделе. Даже дипломаты заметили странную раздражительность «баловня судьбы», часто упрекавшего монарха, особенно за расточительность.
Анекдот о паре тысяч рублей, которые светлейший запретил императору тратить, не выдумка. Ордер об увольнении обер-камердинера Ивана Кобылякова, оплатившего из означенных денег какую-то прихоть государя, датирован 17 августа 1727 года. Правда, вскоре слуга был прощен по просьбе венценосного отрока. Вторая размолвка из-за тех же денег приключилась 3 сентября по недоразумению. Второго обер-камердинера Александра Кайсарова не проинформировали об отмене обидного запрета. Выйдя на службу после отдыха, он, естественно, стал исполнять старую инструкцию. В итоге Петр II разгневался и не приехал к Меншикову в Ораниенбаум на освящение церкви. Вечером 4 сентября, разобравшись в причине конфликта, они помирились.
Но миновали сутки, и Данилыч вдруг оказался в опале. Сработала «мина», заложенная Елизаветой. Проклятый вопрос о честности Остермана преследовал князя постоянно, ибо множились примеры, свидетельствовавшие о высоком авторитете Андрея Ивановича в глазах его августейшего подопечного. Меншиков нервничал, часто вымещал раздражение на окружающих, в том числе и на юном государе. Остерман, конечно, видел, что творится с патроном, пробовал рассеять его напрасную тревогу — увы, безуспешно. Наконец воспитатель не выдержал и утром 5 сентября явился к князю, чтобы расставить все точки над «Ь>. Они разругались вконец, после чего Остерман встретился с императором и предложил выбрать из двух «друзей» кого-то одного. Понятно, что Петр предпочел проститься с Меншиковым.
Десятого сентября опальный вельможа отправился в ссылку. 14 октября в Клину курьер отобрал у Марии Александровны обручальное кольцо. Таким образом, Елизавета Петровна достигла желанной цели. Никто не заподозрил в ней ловкого ниспровергателя «русского Голиафа» даже в ноябре 1727 года, когда Петр II уведомил членов Верховного тайного совета, что в свой срок женится на тетке. Министры отнеслись к демаршу, как и хотелось цесаревне: посчитали его блажью опьяненного вседозволенностью императора и порекомендовали девушке вести себя с ним осторожнее.
Девушка не перечила. Впрочем, торжествовать было рано. Судьба опять преподнесла неприятный сюрприз. Елизавета влюбилась — не в царя, а в гвардейского унтер-офицера, к тому же отца семейства Алексея Яковлевича Шубина. В 1721 году он был зачислен в гвардейский Семеновский полк, с 1724-го служил в его гренадерской роте рядовым, с декабря 1726-го — капралом. 25 октября 1727 года, по-видимому, не без чьей-то протекции, Шубин стал сержантом, перескочив три чина (фурьера, унтер-фендрика, каптенармуса){9}. Когда именно они сблизились, источники не уточняют. Возможно, это произошло летом 1727 года, и не исключено, что в присутствии императора. Едва ли Петр II произвел бы скромного капрала сразу в сержанты без заслуг или просьбы кого-то из своего окружения. Кстати, в канонической биографии Елизаветы лето 1727 года отмечено фавором А. Б. Бутурлина и лихими оргиями с участием императора в Петергофе. Ни первое, ни второе не подтверждаются документами (реляциями дипломатов, придворными журналами, деловой перепиской). Бутурлин довольствовался ролью преданного друга, не более того. Не зря современники окрестили Александра Борисовича «рабом» цесаревны. Да и логика той интриги, какую плела «дщерь Петрова», на амуры отвлекаться не позволяла. Риск был почти смертельный, в чем наша героиня вскоре убедилась. Что касается оргий, то с 10 июня по 20 августа Петр II из Санкт-Петербурга не отлучался, а развлекался в основном на Васильевском острове в компании сестры Натальи, тетки и Остермана. Не стоял ли капрал Шубин в карауле и не привлек ли к себе высочайшее внимание каким-либо неординарным поступком?
Как бы то ни было, а цесаревна в него влюбилась по-настоящему. Только потому и отважилась на безрассудство — открыто флиртовала с царем, втайне отдавалась простому гвардейцу. 9 января 1728 года Петр II отправился из Северной столицы в Москву, 4 февраля въехал в Белокаменную, а спустя три недели короновался. В один из дней накануне блестящей церемонии Остерман сообразил, что скрывает Елизавета под маской легкомысленной ветреницы. В ту пору Андрей Иванович, воспитатель царя и вице-канцлер, коротко сошелся с послом Испании Джеймсом Стюартом герцогом де Лириа-и-Херика. Благодаря депешам и дневнику герцога мы знаем, как именно разоблачили Елизавету Петровну.
Догадавшись, что она «лелеет мысль взойти на престол, вышед замуж за царя», Остерман, во-первых, предупредил об опасности Алексея Григорьевича Долгорукова, своего заместителя по воспитательной части и (с 8 февраля 1728 года) члена Верховного тайного совета. Вдвоем они выработали тактику дискредитации принцессы, довольно банальную. Сыну Долгорукова Ивану, с 11 февраля 1728 года обер-камергеру императора, поручили соблазнить хитрую девицу. На придворном балу 3 марта Долгоруков приударил за цесаревной. Елизавета его ухаживания приняла, но единственно затем, чтобы распалить ревность Петруши. В свой альков настырного кавалера она не впустила, так что незамысловатая затея провалилась. Импульсивный Иван Долгоруков даже разозлился на вице-канцлера, затеявшего авантюру, чуть не рассорившую его с монархом. Отец с трудом сумел успокоить разгневанного сына и усадить подле Остермана, чтобы сообща отыскать новый способ уничтожения Елизаветы. Ничего лучше тотальной слежки не придумали. Она-то и принесла долгожданные плоды.
Ориентировочно в конце июля шпионы доложили о секрете цесаревны Остерману и Долгоруковым, а они немедленно уведомили государя. Тот не поверил, потребовал прямых улик. Что именно продемонстрировали царю, неизвестно, однако он убедился в правоте своих гофмейстеров, и 26 августа 1728 года на именинах великой княжны Натальи Алексеевны над головой дочери Петра Великого разразилась гроза. «На сем празднике все заметили величайшую перемену в обращении царя с принцессою Елисаветою. Прежде он безпрестанно говорил с нею, а теперь не сказал ей ни одного слова и даже ушел не простившись», — записал де Лириа в дневнике. То, что герцог услышал о красавице, повергло его в шок, так что он даже не осмелился доверить обвинения бумаге, назвав их «разными слухами, разсеваемыми ее врагами». Зато французский резидент Маньян в реляции от 2 сентября не постеснялся сообщить в Версаль: «Сближение… ея с одним гренадером, зашедшее, как некоторые полагают… слишком далеко, стало лишать ее со дня на день расположения царя, особенно… с тех пор, как она несколько недель тому назад отправилась пешком на богомолье в монастырь… испросить для этого гренадера исцеление от недуга».
Елизавета отлучалась из Москвы с 1 по 16 августа 1728 года в сопровождении «одной дамы и Бутурлина». Может быть, и Петр II в это время инкогнито посетил ту же подмосковную обитель, в 60 верстах от города? 5 сентября принцесса отмечала свое тезоименитство. Петр II приехал только на ужин и, встав из-за стола, тотчас покинул дворец цесаревны. 7 сентября государь с большой свитой умчался из Москвы в деревню — охотой лечить рану, нанесенную лицемерной Елизаветой{10}. Та отныне должна была забыть о свадебном венце, царской короне, отцовском престоле и абсолютной власти. Начинался двенадцатилетний период опалы.
Глава третьяВ ОПАЛЕ
«Красота ея физическая — это чудо, грация ея неописанна, но она лжива, безнравственна и крайне честолюбива. Еще при жизни своей матери она хотела быть преемницей престола предпочтительно пред настоящим царем. Но [так] как божественная правда не восхотела этого, то она задумала взойти на трон, вышедши замуж за своего племянника. Но и этого не могла добиться. Во-первых, потому что это противно русской религии… Во-вторых, потому что своим дурным поведением она потеряла благоволение царя. После всего этого теперь она живет, скрывая свои мысли, заискивая у всех вообще, а особенно у старых русских, которые чувствуют себя оскорбленными в своих обычаях» — так отозвался о Елизавете Петровне герцог де Лириа 18 ноября 1728 года. Двумя неделями ранее он же заметил: «От ея честолюбия можно бояться всего. Поэтому думают или выдать ее замуж, или погубить ее, по смерти царя заключив ее в монастырь».