Кого только не записали современники и потомки в фавориты Елизаветы Петровны: от Лестока и Абрама Ганнибала до Арсения Могилянского, епископа Переславль-Залесского и Дмитровского и по совместительству архимандрита Троице-Сергиевой лавры. Источник информации о последнем — Авдотья Яковлевна Лебратовская, жена директора пятого китайского каравана, вхожая ко двору. Но разве можно поверить в то, что в сентябре 1744 года в Киеве набожная Елизавета Петровна «изволила… амурно любитца» с преосвященным архиереем?
«Случай» Бекетова — еще один миф, появившийся со зла или по недоразумению. Кадет играл в спектаклях Сумарокова и в парадной анфиладе, и в Зеленой комнате Зимнего дворца с февраля 1750 года по весну 1751-го — правда, не слишком талантливо, поскольку в 1753 году его не привлекли к обучению первой группы профессиональных русских актеров. Наверняка императрица симпатизировала Бекетову, раз 17 марта 1751 года пожаловала его в генеральс-адъютанты Разумовского в ранге премьер-майора. Впрочем, само производство в адъютанты главного фаворита подтверждает отсутствие амурной подоплеки. И покинул престижное место Никита Афанасьевич не из-за интриг Мавры Шуваловой и не по подозрению в содомном грехе, а «по ево прошению». Дата перевода полковника Бекетова в армию, 23 июня 1757 года, говорит сама за себя. Армия С. Ф. Апраксина уже форсировала Неман и приближалась к Гросс-Егерсдорфу. Тогда многие, даже сугубо штатские, рвались волонтерами на войну с пруссаками{131}.
Что касается тайного брака Елизаветы Петровны с Алексеем Разумовским, то, скорее всего, это миф. Официальный брак, тайный или открытый, требовал регистрации, во-первых, в епархиальной книге венечных пошлин (за венечную память), во-вторых, в метрической книге той церкви, священник которой совершал обряд (не строго обязательно). Допустим, дочь Петра Великого и сын казака Разумовский обвенчались в церкви села Перова. Как отнеслись бы к мезальянсу те, кто служил царице опорой, — соратники, знать, дворянство? Неужели молча проглотили бы вызывающий демарш? Стоило слуху о законном браке распространиться в высшем обществе, как репутация дочери Петра погибла бы. В свое время Н. И. Панин сказал, что не станет подчиняться «госпоже Орловой». Почему же мы сейчас уверены в том, что Трубецкие, Голицыны и иже с ними с радостью покорились «госпоже Разумовской»?
Может, потому и покорились, что ведали истину: никто царицу с фаворитом не венчал! Следовательно, брака не было? Не совсем так. Вспомним, как в 1741–1744 годах Елизавета Петровна завоевывала авторитет среди духовенства, скольким пожертвовала ради того, чтобы позднее кое в чем идти наперекор священникам. И те прощали ей все ослушания. Но простили бы они ту, которая днем педантична в соблюдении всех православных обрядов, а ночью блудит с любовником-мужиком? Вот она, коварная ловушка, в какую угодила Елизавета Петровна: выходить замуж за Разумовского нельзя — потеряешь доверие высшего света; сожительствовать вне брака тоже нельзя — потеряешь доверие высшего духовенства. А прогнать Разумовского для нее, видно, хуже смерти. Как же вывернуться из западни?
Оказывается, есть выход — брачное клятвенное обещание, освященное благословением духовника, на манер тех присяжных обещаний, что давал каждый подданный императрицы после очередного повышения в чине. Лист бумаги с признанием императрицы женой А. Г. Разумовского, подписанный ею в присутствии Ф. Я. Дубянского и им засвидетельствованный, но не обладавший никакой юридической силой, вполне устроил бы и Елизавету Петровну, и дворянство, и духовенство.
В 1863 году некто анонимно опубликовал сообщение об услышанном им двадцатью годами ранее откровении С. С. Уварова, зятя племянника Разумовского: будто бы в 1763 году Алексей Григорьевич в присутствии М. И. Воронцова, приехавшего по просьбе Екатерины II ознакомиться с венечной памятью, узаконившей отношения казака с императрицей, сжег в камине какую-то бумагу, так и не предъявив ее гостю. Почему же Алексей Григорьевич уничтожил драгоценный документ? Не потому ли, что хранил не обычное свидетельство о браке, а уникальное, которое никак не могло помочь новой государыне выйти замуж за Григория Орлова, зато шуму произвело бы в обществе немало, причем с непредсказуемыми последствиями. И что скорее смутило бы умы — заурядная венечная память или никем доселе не виданный царский присяжный лист?
Уведомив о нем узкий круг тех, чье мнение определяло позицию благородного сословия России, Дубянский и два-три свидетеля моментально сняли бы с повестки дня проблему морального облика первого лица государства. От посвященных сенсационная новость полуофициально разошлась дальше. Россияне о ней деликатно умолчали, чего не скажешь об иностранцах. Однако оригинальность прецедента и трудности перевода повлияли на восприятие информации западными дипломатами, интерпретировавшими событие как тайный брак. Саксонский посланник И. С. Петцольд, французский Л. д’Альон, прусский К. Финкенштейн в 1747 году выяснили, что церемония состоялась «несколько лет тому назад» в присутствии Мавры Шуваловой и Лестока{132}.
Биограф Разумовских А. А. Васильчиков, сославшись на некое предание, датировал «венчание» осенью 1742 года. Думается, эта датировка ошибочна, и не только потому, что упомянутым в предании селом Перовом до ноября 1743 года владел генерал-майор А. Р. Брюс. Вычислить время брачной присяги позволяют взаимоотношения императрицы с Церковью и поведение А. Я. Шубина. Елизавета Петровна впервые поступила в религиозном вопросе вопреки мнению архиереев в декабре 1744 года; значит, к той поре статус ее фаворита обрел приемлемую для духовенства форму. Самый щедрый подарок Синоду — имущественный — государыня сделала 15 июля 1744 года, и он стал весьма удобным фоном для произнесения клятвы верности Разумовскому. С другой стороны, Алексей Шубин, в марте 1743-го вернувшийся из Сибири, высочайше обласканный, сразу из гвардейских прапорщиков вознесшийся до гвардии премьер-майора и армии генерал-майора, год спустя, в июле 1744-го, вдруг попросил о полной отставке, и 26 июля государыня отправила первого фаворита на заслуженный отдых с чином генерал-поручика. Что же побудило Шубина внезапно оставить двор, а Елизавету Петровну без возражений отпустить очень близкого человека? Не то ли обстоятельство, что дилемма, с кем из мужчин она останется, наконец, разрешилась и отвергнутый дворянин не пожелал жить подле победителя-казака?
Кроме того, июль 1744 года — канун поездки императрицы на Украину и знакомства с простонародной родней Разумовского, не искушенной в придворном обхождении, привыкшей к заповедям православной веры и вековым традициям. В каком качестве могла приветствовать семью Алексея Разумовского российская императрица — его сердечной подружки или супруги — пусть не по закону, но, по крайней мере, перед Богом? К тому же у пары имелись дети — не родные, приемные.
Петр, Алексей и Прасковья Бутаковы лишились отца, Григория Ивановича, в 1741 году, матери, Евдокии Лаврентьевны, — летом 1743-го. Елизавета Петровна тотчас взяла их к себе во дворец. Мальчиков записала в пажи, девочку поручила итальянке Иоганне Петровне Ноли, опекавшей малолетних детей, живших при дворце. Братьев вскоре прикомандировали к кадетскому корпусу — учить немецкий язык, и оба периодически отлучались на Васильевский остров. Сестра, самая младшая, никуда не ездила и, видно, часто прибегала с первого этажа Зимнего дворца на второй, чтобы поиграть или просто посидеть возле императрицы, заменившей ей мать. Так или иначе, а Елизавета Петровна настолько привязалась к Прасковье, что всегда брала ее с собой в большие путешествия, каковых за всё царствование совершила пять — четыре в Москву и одно на Украину.
В 1742 году Елизавета Петровна приезжала в старую столицу на коронацию, состоявшуюся 25 апреля, и прожила почти до Рождества. Тогда Бутаковы сопровождали императрицу вместе с матерью. В 1744 году в Москву привозили лишь Прасковью — кстати, в одном кортеже с герцогиней и принцессой Ангальт-Цербстскими. В декабре 1748-го подросшую девицу пожаловали во фрейлины и отдали под присмотр Екатерины Петровны Шмидт, с которой она и приехала в Белокаменную в марте 1749 года. Наконец, в 1752–1754 годах Прасковья посетила Москву по долгу службы, будучи одной из придворных дам в свите приемной матери.
Всего лишь раз, в феврале 1758 года, императрица отпустила от себя «дочку» в самостоятельный вояж в Ростов Великий, поклониться новообретенным мощам святителя Димитрия Ростовского. Даже замуж за корнета Конной гвардии Сергея Николаевича Строганова Прасковья Бутакова вышла 11 ноября 1761 года после неоднократного в течение года откладывания «матушкой» свадьбы. Оба брата фрейлины до 1757 года были пажами, потом камер-пажами. В августе 1758 года младший, Алексей, умер. Петр в декабре 1760-го выпросился у государыни в Конную гвардию поручиком. Не он ли сосватал сестру за барона Строганова?
Конечно, помимо Бутаковых, Елизавета Петровна заботилась о племянниках Разумовского, младенце Павле Петровиче, других детях. И всё же этих троих любила по-особому, действительно как родных. Недаром фрейлины, наблюдавшие за отношением царицы к Прасковье Григорьевне, нисколько не сомневались в том, что та — царских кровей. Вряд ли это так, учитывая обстоятельства появления младших Бутаковых в царском дворце{133}.
Между тем в научной и популярной литературе в чести версия о рождении у Елизаветы Петровны и Алексея Разумовского дочери Августы, которую позднее вывезли за границу, а Екатерина II выманила на родину и поместила в московский Ивановский монастырь под именем Досифея. Однако утверждения, что инокиня Досифея (?—1810) и принцесса Августа — одно и то же лицо, до сих пор не подкреплены никакими документами и основываются исключительно на легенде, возникшей в XIX веке.