примирении в отчаянной надежде с помощью царицыного фаворита спасти возлюбленного от расправы. Бирон откликнулся, ибо разглядел в набиравшей политический вес принцессе гаранта личной безопасности и политического выживания на случай какой-либо неблагоприятной конъюнктуры — и не ошибся. Правда, Шубина обер-камергер не защитил (видимо, даже не пытался, ведая о степени августейшего негодования), зато впоследствии неоднократно исполнял миссию елизаветинского адвоката при императрице и отводил от цесаревны «громы и молнии», исходившие от Анны Иоанновны{15}.
Глава четвертаяГОДЫ ОЖИДАНИЯ
В Москве Елизавета Петровна проживала в Китай-городе, на Ильинке, в доме, некогда принадлежавшем роду старомосковских дворян Шеиных. В Петербурге она облюбовала квартал на задворках Миллионной улицы, напротив Красного канала и Царицына луга (ныне Марсово поле). В двух дворцах братьев Александра и Ивана Львовичей Нарышкиных поселилась сама, обслуживающий персонал разместила в доме барона В. П. Поспелова. Со стороны Миллионной с резиденцией цесаревны соседствовали владения графа Саввы Лукича Рагузинского-Владиславича, со стороны Мойки — осиротевший двор А. И. Румянцева.
В историографии принято рассматривать восемь петербургских лет Елизаветы (1732–1740) как период беспросветной опалы и перманентной угрозы очутиться в монастыре или где похуже. Это не совсем правильно. В отличие от предыдущего четырехлетия эти два прошли вполне безмятежно. Анна Иоанновна при всем желании поквитаться с двоюродной сестрицей поделать ничего не могла. Растущая популярность соперницы мешала нейтрализовать ее, как Шубина, простым росчерком пера. Прибегать к клевете не советовал ей Бирон, считая, что бить надо наверняка при наличии прямых улик заговорщической деятельности цесаревны. Однако та, к досаде императрицы, вела себя на редкость верноподданнически и не давала повода к серьезным подозрениям.
Несколько раз царица цеплялась к ней из-за какой-то мелочи. 17 апреля 1735 года она велела шефу Тайной канцелярии А. И. Ушакову нагрянуть с обыском на квартиру Ивана Петрова, регента певчих Елизаветы, и хорошенько расспросить его, чем они занимаются. Очевидно, государыня от кого-то услышала о театральных забавах при «малом дворе» и подумала, что без политических намеков на сцене не обходится. Потому и ворвался Ушаков с подчиненными на рассвете 18 апреля в жилище Петрова на Греческой улице. Не застав хозяина, опечатали найденные бумаги и послали команду на Смольный двор, куда Петров уехал в свите цесаревны. Регент просидел под караулом три недели, до 9 мая. Среди его нотных тетрадей, писем и книг попалось два сомнительных листка — воспевание анонимного лица, возведенного «на престол Россиския державы», и отрывок из пьесы с упоминанием некой принцессы Лавры. Следствие выяснило, что воспевание посвящено Анне Иоанновне, а принцесса Лавра «во образи богини» — героиня пьесы, то ли сочиненной, то ли списанной откуда-то еще в Москве бывшей фрейлиной Маврой Егоровной Шепелевой, по мужу Шуваловой.
Примечателен факт отправки этих листков на экспертизу новгородскому архиепископу Феофану Прокоповичу. Тем самым императрица подчеркивала собственную беспристрастность. Глава Синода счел оба документа невразумительными и требующими доследования. В итоге надежды на громкий процесс не оправдались, и государыне пришлось ждать иной оказии, чтобы обвинить кузину. Как ни странно, «оказия» давно существовала, причем прямо под самым носом царицы. Ушакова надлежало направить не на Греческую улицу, а на набережную Красного канала, чтобы изучить содержимое книжных шкафов в кабинете цесаревны. Там скрывалась подлинная сенсация: «веселая» принцесса штудирует историю европейских монархий! С какой целью? Готовится опробовать опыт Вильгельма III Оранского или Жуана IV Браганского по законному свержению «законных» государей соответственно в Англии в 1688 году и в Португалии в 1640-м? Сотня-другая фолиантов о прошлом Британии, Франции и Испании — чем не улика? Ибо как-то иначе убедительно обосновать присутствие подобной коллекции в доме потенциальной конкурентки невозможно{16}.
Вряд ли Елизавета Петровна хранила это книжное собрание не на виду, в потаенной комнате. Но даже если и так, о нем всё равно многие знали: книги кем-то покупались в московских и петербургских лавках, привозились из-за границы, презентовались или брались на время. И никто не шепнул императрице, где надо искать. Это были в основном образованные люди и не низкого ранга, понимавшие, что к чему: к примеру, глава канцелярии Академии наук и первый библиотекарь страны Иван Данилович Шумахер или миссис Рондо, супруга британского резидента в России.
Джейн Рондо быстро сблизилась с обаятельной цесаревной. В письме в Англию близкой подруге ею составлен такой портрет Елизаветы: «Дочь Петра I — красавица. Она очень бела. У нея не слишком темные волосы, большие и живые голубые глаза, прекрасные зубы и хорошенький рот. Она расположена к полноте, но очень мила и танцует так хорошо, как я еще никогда не видывала. Она говорит по-французски, по-немецки, по-итальянски, чрезвычайно веселаго характера. Вообще разговаривает и обходится со всеми вежливо. Но ненавидит придворныя церемонии». Письмо не датировано, но, судя по контексту, относится ко второй половине 1732 года. В портрете пока нет ничего выбивающегося из привычного образа легкомысленной и ветреной цесаревны, кроме одного — владения итальянским языком. Какая нужда пробудила к нему интерес у Елизаветы, которую вроде бы ничто не связывало с Италией и итальянцами? Да и в России той поры о них знали разве что по газетам, шедеврам архитектуры, редким вояжерам и артистам первой гастролировавшей труппы комедии дель арте, дебютировавшей в Москве в феврале 1731 года. Едва ли увлечение театром заставило цесаревну засесть за итальянскую грамматику. Незамысловатые пьесы переводились, пение предпочитали слушать на языке оригинала.
Ради чего же стоило посвятить немало часов зубрежке вокабул? Ради истории Италии. В библиотеке Елизаветы книг о прошлом апеннинских стран не имелось — французские авторы обошли стороной эту тему. Цесаревна поневоле «засветилась» перед Шумахером. 8 октября 1734 года ее камер-юнкер Михаил Воронцов расписался за выданную ему французскую книгу «Государи Италии по старым хроникам». Ни до, ни после в здание Кунсткамеры от нее никто не являлся. Освоив азы немодного тогда в России итальянского языка, Елизавета заполняла пробел в знаниях чтением трудов итальянских историков. Правда, в совершенстве цесаревна итальянским не владела. Один из иностранцев, служивший у кого-то из Минихов, в брошюре, опубликованной в Гамбурге в 1748 году, подтверждая изящность французского и немецкого Елизаветы, прибавил: «Она разумеет по-италиански, но не могу сказать, говорит ли тем языком». То есть дочь Петра читала по-итальянски и в какой-то степени воспринимала устную речь, но сама пользоваться этим языком при общении избегала.
Похоже, леди Рондо в 1732 году приняла за знание языка удачное вплетение в речь Елизаветы нескольких недавно выученных итальянских оборотов. Со временем англичанка лучше разобралась в младшей по возрасту «подруге», чему содействовали их регулярные встречи, описанные в корреспонденции: «Принцесса делает мне честь, принимая мои частые визиты, и иногда даже посылает за мной. Говоря откровенно, я ее уважаю и сердце мое чувствует к ней привязанность. С своей же стороны она смотрит на мои посещения как на удовольствие, а не как на церемонию. Своим приветливым и кротким обращением она нечувствительно внушает к себе любовь и уважение. В обществе она выказывает непритворную веселость и некоторый род насмешливости, которыя, по-видимому, занимают весь ум ея. Но в частной жизни она говорит так умно и разсуждает так основательно, что всё прочее в ея поведении есть, без сомнения, не что иное, как притворство. Она, однако, кажется, искренною… Одним словом, она — милое создание. И хотя я нахожу, что в настоящее время престол занят достойною особою, но нельзя не желать, чтобы впоследствии он перешел к ней».
Пример леди Рондо показателен. Безусловную сторонницу Анны Иоанновны Елизавета превратила в свою союзницу и подругу — та не только не выдала секрет цесаревны императрице, но и в процитированном письме, отправленном в Англию «не с обыкновенным курьером», а с кем-то из друзей, не проболталась, какие «умные» и «основательные» предметы они обсуждали. Кстати, темы аналогичных бесед с императрицей тайну не составляли. Сойдясь на почве рукоделия в покоях жены Бирона, мадам Рондо и Анна Иоанновна судачили о многом, в том числе «об Англии и, в особенности, обо всём, что касается королевы». Можно полагать, гостеприимная хозяйка дворца у Красного канала тоже расспрашивала резидентшу о ее стране и, в частности, о том, как получилось, что королевством правят не главы Ганноверской династии, а простые эсквайры.
Похоже, молчание Шумахера и иных персон тоже обусловлено симпатией к дочери Петра Великого. Даже генерал-фельдцейхмейстер принц Людвиг Гессен-Гомбургский, чей донос сгубил фельдмаршала и президента Военной коллегии князя В. В. Долгорукова, также попал под очарование Елизаветы Петровны, несмотря на весьма успешную карьеру в России и покровительство государыни. Завершила политическую метаморфозу сына немецкого ландграфа женитьба 23 января 1738 года на Анастасии Ивановне Кантемир, дочери фельдмаршала И. Ю. Трубецкого, вдове молдавского господаря Д. К. Кантемира и… подруге опальной цесаревны.
Чтобы понять, как в эпоху бироновщины относился к Елизавете Петровне высший слой русского общества, достаточно взглянуть на состав первого правительства после ее прихода к власти. Все русские выдвиженцы Анны Иоанновны сохранили занимаемые посты: А. И. Ушаков (Тайная канцелярия), Н. Ф. Головин (Адмиралтейская коллегия), А. М. Черкасский (Иностранная коллегия), Н. Ю. Трубецкой (генерал-прокурор Сената), И. Ю. Трубецкой (Юстиц-коллегия), И. В. Одоевский (Вотчинная коллегия), М. Я. Волков (Коллегия экономии, Мастерская и Оружейная палаты), А. Л. Нарышкин (Канце