В кампании 1759 года в действующей армии союзников числилось 270 тысяч, в то время как войско Фридриха II насчитывало 220 тысяч человек. Король в 1759 году, несмотря на лишь небольшое превосходство союзников в численности армии, в отличие от кампании предшествующих лет, придерживался не наступательной, а оборонительной тактики. Он убедился, что армии союзников к 1759 году предстали в ином качестве — они обрели опыт военных действий, удалось укрепить дисциплину, увеличить количество и улучшить качество артиллерии. Что касается русской армии, то она получила в достаточном количестве эффективно действовавшие шуваловские мортиры, а в лице Салтыкова — «седенького и простенького старичка» — отважного генерала, не уклонявшегося от встречи с противником, а искавшего ее и не испытывавшего панического страха перед полководческими дарованиями Фридриха II.
В 1759 году Петр Семенович одержал над пруссаками две победы: 12 июля при деревне Пальциг, а 1 августа у деревни Кунерсдорф. Сражение у деревни Пальциг было вызвано стремлением прусского короля воспрепятствовать соединению русских войск с австрийскими. Сражаться с Салтыковым король отправил своего лучшего генерала — Веделя, исполнительность которого высоко ценил: «Он прекрасно исполняет то, что ему поручено, и даже каждый раз превосходит ожидания». Силы Салтыкова лишь незначительно превышали силы Веделя, но зато у русского генерала было двойное превосходство в артиллерии.
Многократные атаки прусской пехоты и кавалерии были отбиты с большим для неприятеля уроном. Салтыков доносил: «Гордый неприятель по пятичасовой наижесточайшей баталии совершенно разбит, прогнан и побежден». Напомним пренебрежительный отзыв Фермора о русских солдатах в сражении у Царндорфа. Салтыков, напротив, доносил о неустрашимости русского воинства, так что «похвальный и беспримерный поступок солдатства всех чужестранных волонтеров в удивление привел»: на поле боя было предано земле 4228 неприятельских солдат и офицеров, в то время как потери русских составляли 900 человек.
Фридрих II был потрясен вестью о результатах сражения и своему брату писал: «Мы нищие, у которых все отнято, у нас ничего не осталось, кроме чести, и я сделаю все возможное, чтобы спасти ее». Тем не менее Европу он беззастенчиво обманывал, извещая ее об отступлении своей армии «с полным достоинством». Особенно поражают лживостью сведения прусского короля о потерях: у пруссаков они якобы составили 1400 человек, а у русских в десять раз больше — 14 тысяч человек.
Победа у Пальцига имела двоякое значение: она, по мнению Болотова, подняла боевой дух армии и убедила ее в наличии у главнокомандующего военного таланта. Салтыкова любили солдаты еще раньше, «а теперь полюбили они его еще больше, да и у всех нас сделался он уже в лучшем уважении».
После победы у Пальцига русские без боя овладели Франкфуртом-на-Одере. В пяти верстах от города у деревни Кунерсдорф состоялось еще одно сражение, примечательное тем, что за все предшествующие годы впервые войска России и Австрии действовали совместно и согласованно. Кунерсдорфское сражение знаменито еще и тем, что командовавший прусскими войсками Фридрих II потерпел здесь небывало сокрушительное поражение.
Первоначально атака укрепленного Салтыковым лагеря принесла королю успех, и он поспешил в ответ на победу пруссаков над французами порадовать победителей и жителей Берлина собственной победой над объединенными армиями русских и австрийцев. Ради достижения полной победы Фридрих II бросил в бой последнюю надежду — знаменитую кавалерию генерала Зейдлиса, всегда решавшую исход сражения в пользу пруссаков. Салтыков тоже располагал свежими резервами, не участвовавшими в сражении, и бросил их в бой, чем и определил его успешное завершение. Все попытки короля остановить в панике бежавшую пехоту оказались тщетными. Король лишился даже свиты и едва не попал в плен к казакам. О проигранном сражении он писал: «Я несчастлив, что еще жив… из армии в 48 тысяч человек у меня не остается и трех тысяч». Фридрих писал о несчастье, пережить которое у него нет сил.
Упоминавшийся выше современник, находившийся в прусском лагере, писал: «Никогда твердость Фридриха не колебалась столь сильно, как в этот роковой день: в немногие часы жребий войны с вершины победы изверг его в бездну поражения. Он употребил все, что только можно, дабы остановить свою бегущую пехоту, но приказания, самые убедительные просьбы… были напрасны. Утверждают, что в сем отчаянном положении он искал смерти… Он послал теперь в Берлин другого курьера с приказанием, дабы там приняли меры, сообразные с настоящим критическим положением дел его. Посему королевская фамилия выехала, архивы вывезли, и частным богатым людям дано знать, чтобы они озаботились сами сохранить их собственность».
Генерал-аншеф П. С. Салтыков за Кунерсдорфскую победу был справедливо пожалован фельдмаршалом, а все участники сражения получили медаль с надписью: «Победителю над пруссаками».
После разгрома пруссаков под Кунерсдорфом союзники могли завершить войну победоносным миром. Для этого надлежало преследовать противника, чтобы добить его и двинуться на Берлин. Союзники, однако, стояли на месте, чем дали возможность Фридриху II из беглецов, пойманных дезертиров и гарнизонов крепостей сколотить армию в 33 тысячи человек. Стояние было вызвано противоречиями между главнокомандующими армиями союзников: Салтыков считал необходимым овладеть Берлином, но поход должен быть совместным, так как утомленная и обескровленная русская армия в одиночестве не могла решить этой задачи. Командовавший австрийскими войсками фельдмаршал Даун настаивал на совместном походе в Силезию с целью освобождения ее от прусского владычества.
Салтыков писал 2 сентября 1759 года И. И. Шувалову: «Окончание войны, или, как изволите, только конец был в наших руках: король прусский так разбит и разорен был, что не более 30 тысяч имел человек и около 20 пушек в такой робости, как всем известно, фамилия побежала в Магдебург, Берлин ждал себе гостей, нас или австрийцев».
Столкнулись два плана продолжения операций: эгоистический своекорыстный план Дауна, преследовавший локальный интерес Австрии, и план Салтыкова, осуществление которого сулило завершение войны.
В феврале 1760 года Салтыков прибыл в Петербург для согласования плана военных действий в летнюю кампанию. Предложенный главнокомандующим план Конференция отклонила на том основании, что он учитывал интересов России и игнорировал интересы Австрии. В Петербурге не рассчитывали подвигнуть Австрию на более активные совместные операции и в текущем году завершить войну.
Салтыков проявил упорство, не согласился с предписанием Конференции действовать в интересах Австрии, подстраиваться к австрийскому главнокомандующему, донимавшему Конференцию жалобами на Салтыкова. Петр Семенович на это отвечал в письме к Шувалову: «Ежели в сем есть моя погрешка, то, ей, не в ином чем, как в самой моей ревности к службе… и соблюдению ее интересу, особливо людей. У нас люди не наемные, да и приведя армию в такое состояние и славу, все это подвергнуть в один час такой опасности, ибо людей потерять, славу помрачить; кто бы отказал короля атаковать с порядком…»
В итоге Конференция обратилась к императрице с донесением, в котором извещала, что Салтыков, «получая от одной болезни свободу, не только ж в крайней слабости в час от часу хуже себя находит, но едва ль не другую еще внутреннюю болезнь чувствовать начинает». Ссылаясь на донесение графа Чернышева, Конференция в донесении императрице сообщила еще одну деталь: фельдмаршал пребывает «в такой ипохондрии, что часто плачет, в дела не вступает и нескрытно говорит, что намерен просить увольнения об отставке».
Победитель пруссаков понимал, что сопротивление Конференции бесполезно, он ей неугоден. И. И. Шувалову он писал, что имел «из высокоучрежденной Конференции столько выговоров и нареканий», что начинал казаться неспособным «не только великою армиею командовать, но ни ротою, ибо и советов держать не умея, атаковать также, даже и квартиры себе выбрать не умел — и не знаю, за что бы я не получал выговору, даже что фельдмаршал Даун принца Генриха гоняет, а я от короля бегаю; на что уже и не знаю, какое оправдание принесть». В такой обстановке Салтыков вынужден был 31 августа подать в отставку, которая тут же была удовлетворена.
Новым — четвертым по счету — главнокомандующим стал Александр Борисович Бутурлин. В ранней молодости он был денщиком Петра Великого, затем фаворитом цесаревны Елизаветы Петровнам, да конца дней своих сохранившей к нему добрые чувства. Благодаря этому он был возведен в генерал-фельдмаршалы и назначен заседать в Конференции. О нем А. Т. Болотов отзывался более отрицательно, чем об Апраскине и Ферморе: «…все ждали, что неспособен бы был к командованию не только армиею, но и двумя или тремя полками. Единая привычка его — часто погуливать и даже пить иногда в кружку с самыми подлыми людьми — наводила на всех огорчение и негодование превеликое. А как сверх того он был неуч и совершенный во всем невежда, то все отчаивались и не ожидали в будущей кампании ни малейшего успеха, в чем действительно и не обманулись». К этой далеко не лестной характеристике Бутурлина граф Захар Григорьевич Чернышев добавил еще одну деталь: главнокомандующий не умел читать топографических карт.
Репутацию беспомощного и некомпетентного военачальника Бутурлин подтвердил беспрерывным созывом военных советов — сам он не отваживался принимать решения даже по вопросам ничтожной значимости.
В кампании 1760–1761 годов русские войска совершили две операции — временно заняли Берлин и Кольберг. К обеим операциям Бутурлин не имел никакого отношения — они были задуманы еще при Салтыкове и осуществлены без его участия: Чернышев овладел Берлином до прибытия Бутурлина в действующую армию.
Взятие Берлина мыслилось как диверсия, кратковременное в нем пребывание, преследовавшее финансовые и моральные цели. Согласно инструкции, данной командовавшему группировкой генералу Тотлебену, предполагалось взять с города как можно большую контрибуцию, уничтожить арсенал, литейный завод, суконные фабрики, обеспечивавшие армию сукном, оружейные магазины/пороховые мельницы и прочие объекты военного назначения.