Но и в этом случае императрица согласилась принять снадобье лишь после того, как Монсей сам выпил его третью часть. После наступившего облегчения она сказала Моисею, что он спас ее жизнь.
«Сегодня государыне исполнилось 53 года; день ее рождения при дворе не празднуется и с крепостного вала, против обыкновения, не стреляли из пушек, так как ее величество не совсем здорова. Но, благодаря Богу, она чувствует себя много лучше и с каждым днем поправляется».
Прогноз врачей и полученные от них сведения Гастгаузеном оказались ошибочными, что посланник подтвердил в очередной депеше.
21 декабря: «Императрица находится все в том же тяжелом состоянии. С нею очень часто происходят обмороки, и третьего дня тревога потерять ее дошла снова до крайних пределов. Хотя она сильно страдала, но не сознает опасности и поэтому плохо следует советам докторов, полагаясь больше на свою сильную натуру, которая много раз ее выручала, чем на лекарства. Недавно, будучи в сильной испарине, она пожелала переменить белье, несмотря на все увещания докторов и крики и настояния приближенных ей женщин».
24 декабря. В депеше Гастгаузена за это число отсутствуют сведения о здоровье императрицы, посланник сообщает о своем душевном состоянии в связи с ожидаемой кончиной: «Молю Бога, чтобы завтра я имел возможность сообщить лучшие вести, чем те, которые имеются сегодня; передавать такие печальные известия доставляет мне невыразимую душевную скорбь».
В этот же день посол отправил вторую депешу: «Так как со вчерашнего дня императрица находится в крайне опасном положении, и доктора потеряли всякую надежду на ее выздоровление, полагая, что дни и часы ее сочтены, то я счел нужным прибегнуть к необычному способу и отправить это письмо эстафетой… В ночь с пятницы на субботу она проспала семь часов подряд (в течение семи дней она не спала трех часов подряд, то внезапно пробуждаясь, то находясь в каком-то состоянии забытья, близком к летаргии); сон ее в то время был глубоким и спокойным; все были чрезвычайно обрадованы таким обстоятельством, и доктора стали снова питать самые большие надежды на ее выздоровление». Обрадовался этой надежде и беседовавший с посланником канцлер М. И. Воронцов, сообщивший ему некоторые тревожные детали: «С государыней на этот раз было хуже, чем когда бы то ни было, что вследствие кровохарканья она потеряла много крови, что ее болезнь есть совокупность многих болезней, но что ей очень помогли сделанные пять дней тому назад кровопускания, что теперь можно было вполне надеяться на ее выздоровление. Более того, он сказал мне, что на первый день Рождества будет совершено молебствие за взятие Кольберга и что в тот же день при дворе состоятся празднества.
В этот день царила всеобщая радость, но уже со вчерашнего дня эта радость сменилась унынием и тревогой за жизнь императрицы, конец которой, по-видимому, уже близок. Третьего дня у нее возобновились обмороки и, вскоре после этого, вследствие кровохарканья, продолжающегося и до сих пор, она потеряла много крови; она очень слаба и говорит тихим, как бы угасающим голосом… на ногах появились несомненные признаки водянки».
25 декабря. Никаких молебнов и празднеств, разумеется, не могло произойти. Гастгаузен в депеше за этот день сообщил лишь о восшествии на престол Петра III.
29 декабря. Лишь к этому дню Гастгаузену удалось собрать обстоятельные сведения о последних днях жизни императрицы, существенно уточнявшие содержание его донесений за предшествующие дни.
«В субботу 22 декабря она снова начала сильно харкать кровью, и ее обмороки еще более участились.
В ночь с субботы на воскресенье врачи — и даже те из них, которые продолжали еще надеяться на благополучный исход ее болезни, должны были признать опасность и прийти к убеждению, что положение ее безнадежно, тем более что началось уже общее заражение, все более и более распространявшееся, и нижняя часть тела ее уже омертвела.
Тогда фельдмаршал Разумовский и камергер Шувалов, во все время болезни императрицы почти от нее не отходившие, а также окружающие ее женщины предупредили ее об опасном положении, в котором она находилась; в то же время врачи прибегли к сильно действующим средствам, которые дают умирающим. Императрица изъявила уже свое согласие принимать всякие лекарства, какие ей предложат (в течение всей своей болезни она отказывалась от них или же принимала с отвращением). Но так как уже невозможно было остановить кровохарканье и непрерывное состояние эпилепсии стало еще более жестоким, то признали, что лекарства бесполезны и что конец ее уже близок…
В понедельник утром (24 декабря. — Н. П.), в один из редких промежутков, когда она чувствовала себя спокойнее, она призвала великого князя и великую княгиню и простилась с ними. Она простилась также с окружавшими ее и со всеми дамами и вельможами своего двора. Говорят, что она проявила при этом много спокойствия и смирения и что прощание ее было очень трогательно.
Около полудня конвульсии возобновились, и она впадала из одного обморочного состояния в другое. Не предполагали, что она проживет до вечера, но между тем в таком же состоянии, но будучи уже почти все время без сознания, она провела ночь с понедельника на вторник.
Во вторник утром, в наступивший короткий промежуток просветления, она снова позвала к себе великую княгиню, но не могла произнести слабым, умирающим голосом ничего, кроме отдельных слогов и бессвязных слов, пока, наконец, в 3 ½ часа пополудни государыни не стало».
Иностранные наблюдатели получали сведения из вторых и третьих рук. Однако существует информация о здоровье императрицы, записанная человеком, вхожим в покои больной и пользовавшимся возможностью лично наблюдать ее состояние и располагать результатами непосредственного общения с врачами, — это Иван Иванович Шувалов. Его показания связаны с запросом, исходившим от канцлера М. И. Воронцова.
У канцлера были особые основания интересоваться течением болезни императрицы — карьера Михаила Илларионовича была связана с ее благосклонным к нему отношением: он, как мы помним, сопровождал цесаревну, ехавшую в санях к казармам Преображенского полка, это его благодарная Елизавета Петровна возвела в графское достоинство, назначила сначала вице-канцлером, а затем канцлером. Кончина императрицы означала конец его карьеры. Поэтому он отправил к И. И. Шувалову несколько писем с волновавшими его вопросами. 13 декабря 1761 года: «Нижайше прошу уведомить меня о состоянии здоровья ее величества, изволит ли принимать лекарства и пульс спокоен ли». В другом письме, отправленном через пару дней, перечислено больше вопросов, на которые граф желал получигь ответы: «Прошу вас уведомить меня, что господа лейб-медикусы находят ли перемены к лучшему и соизволит ли употреблять предписанные ими лекарства, также жар уменьшился ли и пульс спокоен, дабы я, точно ведав о дражайшем ее здоровье, хотя несколько обрадован и успокоен быть мог».
Вопрос, заданный Воронцовым в обоих письмах относительно приема лекарств, не был праздным, — Елизавета, как мы знаем, их игнорировала и раньше и продолжала игнорировать теперь, когда остро в них нуждалась.
Шувалов представил душевное состояние М. И. Воронцова, поскольку сам пребывал в аналогичной с ним ситуации, и поэтому систематически снабжал его сведениями, дающими возможность проследить, как постепенно угасала жизнь императрицы.
18 апреля 1761 года: «У всемилостивейшей государыни кровь целое утро идет носом, доктора сказывают, что оное хорошо, токмо много беспокоит и для того представляли, чтоб движения никакого не было, чего ради и куртаг отменен».
29 мая: «Ее императорское величество, слава Богу, в добром здоровье, теперь изволит пройтить в мыльню».
Похоже, что улучшение самочувствия было временным. В том же мае Гастгаузен доносил: «Ее с каждым днем все более и более расстраивающееся здоровье не позволяет надеяться, чтобы она еще долго прожила. Но это тщательно от нее скрывается и ею самою — больше всех».
11 июня: «Ее императорское величество после обеда имела малую лихорадку, как вечером, только не долго продолжалась; скоро после заопочивала и теперь почивает».
1 декабря: Шувалов извещал Воронцова, что поданные им бумаги императрицей еще не подписаны, «обещала сделать. Всемилостивейшая государыня сегодня, слава Богу, в изрядном состоянии своего здоровья».
13 декабря: бумаги все еще не подписаны. «Когда Бог даст к образованию общему подаст государыне нашей облегчение и тем ее высочайшим делам и вашему покажу мою услугу. Ее императорское величество, слава Богу, сказывают доктора, что жар меньшее имеет, нежели утром, и лекарства употребляет».
Облегчение оказалось недолговременным, уже 24 декабря Гастгаузен доносил в Копенгаген: «Сейчас в четыре часа пополудни я узнал из верного источника, что императрица при смерти и что она призвала к себе великого князя и великую княгиню, которые находятся сейчас у ее постели, проливая, вероятно, слезы. Это заставляет думать, что она не сделала завещания и что восшествие великого князя на престол совершится довольно спокойно». В донесении, отправленном ранее, посол не ожидал спокойного развития событий: «Последние дни здесь царят печаль и уныние, написанные на каждом лице, все сидят по домам в ожидании грядущего переворота».
Наступило 25 декабря 1761 года — праздник Рождества Христова. Именно в этот день императрица испустила дух. Она носила императорскую корону ровно 26 лет и один месяц. Старейший сенатор Никита Юрьевич Трубецкой, выйдя из покоев, где в четвергом часу скончалась императрица, объявил вельможам, томившимся во дворце в скорбном молчании: «Ее императорское величество государыня императрица Елизавета Петровна изволила в Бозе опочить».
Самое обстоятельное описание последних часов жизни императрицы составил Кент: «Императрица скончалась сегодня в два часа пополудни. Прошлое воскресенье вечером у нее открылось сильное кровотечение, и с этой минуты всякая надежда на ее выздоровление была потеряна. Однако, несмотря на слабость, она была в полном сознании. Вчера, чувствуя приближение своей кончины, она послала за великим князем и великой княжной и с большой нежностью простилась с ними, и говорила с полным присутствием духа и совершенной покорности воле Провидения». О содержании разговора сообщил французский посол барон Бретейль, отправивший депешу не 25 декабря, как Кент, а шестью днями позже, и поэтому располагавший некоторыми подробностями.