Да, мысли о российской короне занимали её с того самого момента, как узнала о письме-приглашении, причём были столь настойчивы, словно подсказывал их кто-то Высший и Всемогущий. Эти мысли отодвигали на второй план все неудобства и неурядицы, которые стояли на пути к столь, казалось бы, призрачной цели. И не пугало даже то, что великий князь вовсе не был ей интересен. Она вспоминала о тех своих впечатлениях: «Ему было тогда шестнадцать лет; он был довольно красив до оспы, но очень мал и совсем ребёнок; он говорил со мною об игрушках и солдатах, которыми был занят с утра до вечера. Я слушала его из вежливости и в угоду ему; я часто зевала, не отдавая себе в этом отчёта, но я не покидала его, и он тоже думал, что надо говорить со мною; так как он говорил только о том, что любит, то он очень забавлялся, говоря со мною подолгу».
Великая княгиня Екатерина Алексеевна с супругом Петром III Фёдоровичем. Художник А. Р. де Гаск
И вот прибывшая в Россию принцесса София должна была стать супругой того, что выросло на мерзком Западе. Французский историк Клод Рюльер (1735–1791), кстати, судя по его трудам, более расположенный к великому князю, нежели к принцессе, тем не менее оставил портрет её, представляющий явную противоположность вышеописанному портрету: «Приятный и благородный стан, гордая поступь, прелестные черты лица и осанка, повелительный взгляд – всё возвещало в ней великий характер. Большое открытое чело и римский нос, розовые губы, прекрасный ряд зубов, нетучный, большой и несколько раздвоенный подбородок. Волосы каштанового цвета отличной красоты, чёрные брови и таковые же прелестные глаза, в коих отражение света производило голубые оттенки, и кожа ослепительной белизны. Гордость составляла отличительную черту её физиономии. Замечательные в ней приятность и доброта для проницательных глаз не что иное, как действие особенного желания нравиться…»
При малом дворе состоять камергеру Бецкому!
С восшествием на престол Елизаветы Петровны князь Иван Юрьевич Трубецкой, как уже упоминалось, одним из первых принёс ей присягу и поддержал новую императрицу. Вскоре он был указом императрицы вновь назначен сенатором. Сын состоял при нём и в 1742 году стал камергером.
А между тем в 1744 году его «парижская любовь» принцесса Иоганна Елизавета Гольштейн-Готторпская привезла в Россию дочь Софию Фредерику Ангальт-Цербстскую.
И тут последовало неожиданное решение императрицы Елизаветы Петровны. Она приставила к малому двору именно камергера Ивана Ивановича Бецкого. О том, как произошла встреча бывших возлюбленных, подробных данных не сохранилось, но впоследствии Екатерина Вторая отметила в своих «Записках…», что её мать Иоганна Елизавета «очень близко привязалась к супругам Гессен-Гомбургским и ещё более – к камергеру Бецкому».
Кто же такие эти Гессен-Гомбургские? Не случайно же уделила им внимание Екатерина Алексеевна, уже ставшая к моменту написания своих «Записок…» не просто Екатериной Второй, а Екатериной Великой.
Мы уже говорили о происхождении Ивана Ивановича Бецкого, о том, что его отец прижил сына, находясь в шведском плену.
Сам факт рождения Ивана Ивановича волновал многих исследователей. Как, каким образом это могло случиться в плену? Ведь известно, что содержались наши генералы в плену сурово.
В ряде биографических заметок называли любовницей князя баронессу Вреде, но Пётр Майков предлагал всё-таки не заострять внимание на матери, поскольку особого значения это не имело ни для истории, ни, как мы увидим дальше, и для самого ребёнка.
Итак, в шведском плену у русского генерала Трубецкого, представителя знаменитого рода, восходящего на дальних своих коленах к Рюриковичам, появился сын, которого отец назвал Иваном. Ну а фамилию дал, как в ту пору было принято, свою, только в усечённом виде. Отец – Трубецкой. Сын – Бецкой, поскольку сын незаконнорождённый.
Пётр Майков замечал, что трудности в определении матери усложняются деликатностью вопроса. Он писал по этому поводу:
«Конечно, до крайности трудно доказывать в настоящее время, по прошествии почти двух столетий (написано в начале XX века. – Н.Ш.), рождение лица именно от известной особы, вне законного брака, а потому, казалось бы, гораздо благовиднее, не бросая бездоказательного укора на то или другое семейство и не отрицая безусловно, что Иван Иванович Бецкой действительно был сын князя Ивана Юрьевича Трубецкого, признать, что мать первого в точности нам неизвестна, как это и делали, впрочем, лица, стоявшие гораздо ближе нас к Бецкому и Трубецкому и имевшие поэтому возможность получить более точные сведения о его рождении.
Оставив нам свои записки, в которых упоминается о рождении Бецкого, эти лица, вероятно, не упустили бы сообщить, кто была его мать, если бы это было им известно. Но они этого не сделали, a следовательно, можно предполагать, что они этого обстоятельства в точности не знали, что весьма естественно».
Итак, всё случилось в Стокгольме, где Трубецкой встретил такую женщину и «уверил, что он вдов, и от неё имел сына, которого именовал Бецким, и сей ещё при Петре Великом почтён был благородным и в офицерских чинах и т. д.)».
В словаре Бантыш-Каменского сказано, что Бецкой родился 3 февраля 1704 года в Стокгольме, продолжал учение в доме отца своего, поступил в Коллегию иностранных дел и т. д., и только из дальнейшего изложения можно заключить (Бантыш-Каменский и сам этого не говорит прямо), что отцом Бецкого был князь Ив. Ю. Трубецкой.
Пётр Майков сообщил:
«Князь Трубецкой… был разменян на фельдмаршала Реншельда, взятого в плен в Полтавском сражении, и возвратился в Россию».
В плену он находился, как известно из биографии князя, восемнадцать лет. Значит, Иван Бецкой прибыл в Россию в четырнадцати– или пятнадцатилетнем возрасте.
Уже было упомянуто, что с разрешения шведского короля к Трубецкому приезжали в Стокгольм супруга с дочерями.
И вот тут открывается новая страница. Один из исследователей данного события предположил, что поспешный выезд княгини Трубецкой к мужу вместе с двумя дочками отнюдь не случаен. Дело в том, что одна из дочерей оказалась, как говорят, в интересном положении. Она ждала ребёнка, причём ребёнка от русского возлюбленного, имя которого осталось неизвестным. Отъезд в Швецию спас её от большого позора. Ребёнка, который родился уже в Стокгольме, записали на отца, ну и придумали калейдоскоп любовниц князя Ивана Юрьевича. И что же получается? Если родила от него какая-то знатная дама, почему так легко согласилась расстаться с сыном и почему княгиня Трубецкая с такой невообразимой любовью отнеслась к мальчику, рождённому от любовницы мужа, причём «не только не оскорбилась связью своего мужа с иноземною особою, но усыновила мальчика и не делала никакого различия между ним и собственными детьми».
Эта информация весьма любопытна, но в принципе она ничего не меняет. Напротив, если Бецкой был рождён иноземкой, то он лишь наполовину русский, а если дочерью Бецкого, у которой и отец, и мать русские, да и возлюбленный, с коим случился грех, тоже русский, то получается, что дочь Бецкого не на какую-то часть, а ровно наполовину русская. Мало того… А её мать Иоганна Елизавета рождена в Пруссии, а что касается Пруссии, то достаточно обратиться к трудам нашего величайшего учёного Михаила Васильевича Ломоносова, в которых ясно указано, откуда вообще взялись пруссы.
Впрочем, Екатерина Великая допускала, что в ней присутствует какая-то часть немецкой крови, а потому однажды во всеуслышание заявила:
«Пусть из меня вытечет вся немецкая кровь и останется одна русская».
Это ли не прямой намёк на то, что отцом её был русский, и пусть незаконнорождённый, но сын русского князя, род которого восходил к Рюриковичам. Ну или в крайнем случае – внук Трубецкого.
И вот теперь мы подошли к Гессен-Гомбургским… Одна из дочерей князя Ивана Юрьевича – Екатерина Ивановна – была замужем за шляхтичем Антонием Дуниным-Скржинским, регентом канцелярии Большой Печати Великого княжества Литовского, вместе с которым поселилась в Речи Посполитой. Король Август III декретом от 03.01.1739 пожаловал ей многие земли в Литве, принадлежавшие некогда фамилии Трубецких. Она была бездетна. Вторая дочь – Анастасия Ивановна – вторым браком как раз и была замужем за принцем Гессен-Гомбургским Людвигом. Правда, она по возрасту совсем не подходила к тому, чтобы быть матерью Ивана Ивановича Бецкого, а вот первая – вполне. А следовательно, Иван Иванович мог быть не единокровным братом, родила которого любовница отца, а родным племянником, сыном старшей сестры.
Конечно, все это всего лишь домыслы, которые тем не менее не лишены оснований.
Главное же то, что Елизавета Петровна вполне могла знать, кто по крови избранная ею невеста для великого князя. И не случайно поручила малый двор именно Ивану Ивановичу Бецкому.
Борис Алмазов сообщает ещё один интересный факт. Когда императрица Елизавета Петровна выбрала в невесты наследнику престола Софию Фредерику Ангальт-Цербстскую, её, как известно, привезла в Россию мать Иоганна Елизавета. Случилось это в 1745 году. Трудно сказать по чьей рекомендации, но «Бецкой был назначен состоять при герцогине-матери, а по отъезде её из России в 1747 г. вышел в отставку (с чином генерал-майора) и уехал в Париж».
Императрица Елизавета Петровна поручила Марии Андреевне Румянцевой заведовать малым двором великой княгини Екатерины Алексеевны ещё в бытность её принцессой Ангальт-Цербстской, то есть до крещения в православную веру. Румянцева регулярно представляла подробный отчёт императрице обо всём происходящем.
В своих «Записках…» императрица Екатерина Вторая отметила, что добрые отношения, сложившиеся у Бецкого и Иоганны Елизаветы, очень не нравились графине Румянцевой, да и не только ей одной.
Здесь имеется в виду мать нашего знаменитого полководца Петра Александровича Румянцева, с которой у великой княгини Екатерины Алексеевны отношения складывались трудно.