«Ещё с прошедшего года монархиня подвержена была болезненным припадкам в груди, опухоли в ногах, вообще оказались все признаки завалов в животе. Простуда, последовавшая 17 ноября 1761 года, имела следствием лихорадочные припадки, которые пресеклись 1 декабря. Но с 12 числа того же месяца состояние ухудшилось… хотя врачи сначала почитали болезнь сию неправильным волнением крови, происходящим от геморроидов, но при кровопущении весьма изумились, находя в крови воспаление. Последнее явление служит им некоторым образом извинением касательно кровопускания, учинённого ими при опухолях в ногах, и на другой день также отворяли кровь, но без всякой ощутительной пользы для страждущей. 22 декабря последовала новая и сильная противу прежнего рвота с кровью, и императрица скончалась 25-го того же месяца в три часа пополудни. Врачи, пользовавшие монархиню в последней болезни её, были лейб-медики Мунсей, Шиллинг и Крузе».
Историк Павленко писал: «Почти весь 1761 г. она провела в покоях, где принимала министров и давала распоряжения. Когда ей становилось легче, она не ограничивала себя в еде. После чего случались болезненные припадки. В июле произошёл сильный приступ, на несколько часов лишивший Елизавету Петровну сознания. Хотя после этого ей стало немного легче, её состояние не вызывало сомнений – она медленно угасала. 23 декабря врачи признали положение безнадёжным, и на следующий день императрица, будучи в сознании, со всеми прощалась. 25 декабря 1761 года граф Мерси д'Аржанто доносил австрийской эрцгерцогине Марии Терезии: “Припадок, которым началась болезнь русской императрицы, повторился с Её Величеством в ночь с 3 на 4 число этого месяца, и притом так сильно, что она несколько часов лежала изнеможённая, как бы в последнем издыхании, после чего наступило истощение всего организма при постоянной потере крови из различных органов тела”».
В «Википедии» отмечено:
«Используя современную нозологию, можно предположить, что Елизавета Петровна страдала портальным циррозом печени, связанным, возможно, с пороком сердца и длительной сердечно-сосудистой недостаточностью (“опухоли в ногах”) и осложнившимся смертельными кровотечениями из варикозно расширенных вен пищевода (“рвота с кровью”). Так что упоминание старых врачей о “геморроидах” не было столь уж беспочвенным».
Смерть Елизаветы Петровны показала, кто есть кто при дворе. Её племянник, которого она вытащила в Россию, подняла на необыкновенную высоту, сделав наследником престола, женила, не скрывал радости по поводу её кончины и едва не пустился в пляс, даже не сознавая, что пляшет не только на костях своей благодетельницы, но и на своих костях и костях династии Романовых по мужской ветви, ибо императрица была всё-таки родной дочерью того, кто находился на престоле, родной дочерью царя, а затем императора, кто бы он там ни был на самом деле. Он носил фамилию Романов.
О том же, что Павел вовсе не его сын, новоиспечённый Пётр III, как свидетельствуют и его признание, и его действия на престоле, конечно, знал.
Портрет Екатерины II в трауре по императрице Елизавете Петровне. Художник В. Эриксен
Императрица Елизавета Петровна, где-то не понимая того, а где-то даже способствуя, тоже ввиду непонимания, проложила в годы своего царствования путь к возрождению на престоле династии Рюриковичей, правда, по умолчанию. Более того, итог этих её действий держался в строжайшем секрете, поскольку разглашение этого секрета неминуемо могло привести к очередным переворотам и смутам в Российской империи.
Главная драма «послецарствия» Елизаветы Петровны
Первая же драма развернулась по воле последнего отпрыска Романовых по линии дочерей Петра Первого – сына Анны Петровны и племянника Елизаветы Петровны, заступившего на российский престол под именем Петра Третьего.
Быть может, всё как-то и упорядочилось бы, поведи он себя адекватно, быть может, вошло бы в норму, хотя это, конечно, не могло не обернуться бедами для России в дальнейшем. Да только император Пётр Третий сразу ополчил против себя прогрессивное русское общество, сведя на нет все победы Семилетней войны, да к тому же передав целый русский корпус в распоряжение недавнего врага России Фридриха Второго для действий против недавней, хоть и ненадёжной, продажной, но союзницы Австрии. Мало того, он задумал избавиться и от законной своей супруги Екатерины Алексеевны, и от мнимого своего сына. Что касается детей, которых родила она, то Пётр Фёдорович прямо заявил, что не знает, откуда его жена берёт беременности и что он здесь совершенно ни при чём.
Непонятно только, для чего ему нужна была фаворитка Елизавета Воронцова, если он имел некоторую серьёзную ущербность. Обычно фаворитки непременно рождали детей – редкий случай, когда им удавалось избежать этого. Но у Воронцовой от Петра Фёдоровича детей не было. Ещё одно подтверждение того, что он и не способен был их иметь.
Решив заточить Екатерину Алексеевну вместе с Павлом в Шлиссельбургскую крепость, где даже были подготовлены для них казематы, он подписал себе приговор.
Свершился переворот, в результате которого на престол вступила Екатерина Вторая.
О жестоком убийстве свергнутого с престола императора Петра Фёдоровича написано много. Причём почти все выдумщики обвиняют в убийстве императрицу Екатерину II, несмотря на то что она сама пришла в ужас, получив весть о его кончине, именно о кончине, а не убийстве. А ведь существует великое множество различных косвенных свидетельств очевидцев, отрывков из воспоминаний и аналитических материалов, которые подтверждают полную невиновность государыни в этой смерти и прямо указывают на того, кому эта смерть была выгодна.
Екатерина II на балконе Зимнего дворца, приветствуемая гвардией и народом в день переворота 28 июня (9 июля) 1762 года. Художник И. Х. Кестнер
Впрочем, не лучше ли попробовать реставрировать события, изобразив их в более живом повествовании, но при этом ни в коей мере не отступая от правды?
Итак, попробуем окунуться в Петербург, взбудораженный переворотом.
После свержения ненавидимого всеми императора Петра III, который, собственно, сам себя и сделал ненавидимым не только в столице, но и во всех уголках России, до которых докатились рассказы о его вредных деяниях, Санкт-Петербург бурлил и бушевал несколько дней. Лились рекой горячительные напитки, неизменные спутники всех революционных потрясений, гулял народ и «не народ» тоже. Гуляли все – и добропорядочные граждане, и воры, и преступники покруче. Гуляли, пили здравицу матушке-императрице и выискивали на улицах иностранцев, от которых, как кричали повсюду, и «происходит на Руси всё зло».
Императрице пришлось даже выйти на балкон дворца, чтобы показаться народу и объявить о своём здравии, поскольку поползли слухи, что иноземцы извели под шумок её, «избавительницу от лютого тирана».
Но далеко не все предавались в эти дни разудалым празднествам… Кто-то действительно искренне считал, что дело сделано и наступило время благоденствия. А кто-то полагал, что пройден лишь первый рубеж на пути к «царству разума». К таковым относился и воспитатель великого князя Павла Петровича граф Никита Иванович Панин.
В тот день, с которого всё началось, он, отправив своего подопечного на очередной урок – занятия не прекращались и в те бурные дни, – Панин вышел в небольшую гостиную, окна которой выходили на шумящую разноголосицей улицу. Затворив окно, чтобы не было так слышно буйства народного, он сказал лакею:
– Просите графа Теплова.
Григорий Николаевич Теплов, активный участник переворота, то есть на этом этапе соратник Панина, доложил, что свергнутому императору срочно лекарь понадобился. Орлов сообщил, что Пётр Фёдорович просит прислать Иоганна Людерса.
Н. И. Панин. Художник А. Рослин
Ну что же, император низложен. Казалось бы, дело сделано, однако Панин заявил Теплову о том, что положено только начало. Нельзя же было позволить этому сумасшедшему заточить Павла, на которого все надежды. А ведь не случайно Иоанна Антоновича увезли из Шлиссельбургской крепости в дальний монастырь, чтобы не соединять двух, даже трёх столь опасных узников в одном остроге. Место Иоанна должны были занять супруга императора и его сын! Разве можно было такое допустить? А теперь новая задача – подготовить Павла Петровича к замене на престоле Екатерины. Панин пояснил, что решение новоиспечённой императрицы Екатерины отпустить Петра Фёдоровича в его любимую Голштинию может стать помехой. И прибавил, что низложенный император не должен покинуть пределы России. За границей он помеха планам по возведению на престол Павла и, таким образом, в какой-то мере защита для Екатерины. Когда придёт время Павла занять престол при живом Петре Фёдоровиче, даже отправленном в Европу, устранение императрицы не достигнет желаемой цели. Не удастся в этом случае отдать престол воспитаннику Панина Павлу Петровичу.
Обосновав свои цели, Никита Панин заявил:
– Нужно, чтобы Пётр Фёдорович был официально похоронен здесь, в России. Нужно, чтобы его смерть была реальной и официально признанной. Конечно, в России самозванство с некоторых пор в моде, но чем больше народу будет знать о том, что бывший император умер и похоронен, тем меньше возможностей у самозванцев.
Теплов внимательно смотрел на Панина, пытаясь понять, серьёзно ли он говорит, действительно ли хочет поручить столь деликатное, но опасное дело, которое является серьёзным преступлением, или это какая-то иезуитская провокация. Он, Теплов, действительный член Академии наук и художеств и фактический руководитель Академии вот уже на протяжении более полутора десятков лет, занимался созданием устава Московского университета и «Проекта к учреждению университета Батуринского», но никогда ему не приходилось делать то, что собирался поручить ему граф Никита Панин. Теплов был тесно связан с Разумовскими.
Когда на престол вступила императрица Елизавета Петровна и Алексей Григорьевич Разумовский стал её морганатическим супругом, он перевёз из Малороссии в Россию, в Петербург, свою мать и младшего брата Кирилла Григорьевича, которому шёл пятнадцатый год. Брат до той поры нигде не учился, и Алексей Григорьевич отправил его в Европу, приставив к нему Григория Николаевича Теплова, который был всего на год или два старше своего подопечного. Теплов, сын истопника – оттого и получил такую фамилию, – прошёл обучение сначала в петербургской школе Феофана Прокоповича, куда попал по его настоянию, а затем и в Пруссии.