Несмотря на ложь, впутанную в правду, из этих известий можно заключить, что Зубарев ездил действительно в Пруссию, к королю Фридриху II, агентом от поселившихся в Польше раскольников, которые уже не в первый раз обращались к прусскому королю хлопотать, чтобы через его посредство добыть себе от патриарха собственного раскольничьего епископа. Сам Зубарев в своем показании говорил, что уже прежде приезжал к королю от раскольников какой-то поп, но пруссаки почему-то не поверили ему. В показании Зубарева, данном в Тайной канцелярии и, конечно, вынужденном страхом, не совсем точно рассказаны приключения его в Пруссии, как всегда бывало в показаниях попавшихся в Тайную канцелярию. Плуты, к каким, без сомнения, принадлежал Зубарев, обыкновенно уже сознаваясь, все-таки до последней возможности лгали, даже и тогда, когда ложь их нимало не могла доставить им спасения. История этого Зубарева в свое время имела немаловажное значение в ряду причин, решивших тогдашнюю политику России по отношению к Пруссии, а еще более по отношению к судьбе несчастного Ивана Антоновича. Фридрих II ухватился за самое чувствительное место для своей соперницы — Елисаветы Петровны. Он увидел в расколе слабую сторону России и хотел явиться при случае покровителем гонимых Елисаветой раскольников, соединив их дело с делом Брауншвейгского принца. Вот почему тотчас после зубаревской истории последовало секретное распоряжение переместить Ивана Антоновича из Холмогор в шлиссельбургскую темницу. И тогда же Елисавета Петровна, не колеблясь более, дала обещание Дугласу послать во Францию своего уполномоченного посла, принять у себя французского посланника и ввести Россию в союз Франции с Австрией против Фридриха II.
Бестужев был посрамлен. Ему ничего более не оставалось, как притворяться, что разделяет мнение тех, которые без совета с ним нашли выгодным для России союз с Францией. Бестужев сознавал свое бессилие перед любимцем Елисаветы. «Наше несчастье, — говорил Бестужев английскому послу, — состоит в том, что он говорит по-французски и любит французские моды. Ему страх как хочется иметь при дворе француза-посланника. Власть его так велика, что нам тут невозможно ничего поделать».
Между тем Англия, в добром расположении которой Бестужев так уверял императрицу, вдруг неожиданно для России 19 января 1757 года заключила союзный договор с Пруссией. Вилиамс старался перед Бестужевым доказать, что такой договор Англии с Пруссией не должен нарушать дружеских отношений между Англией и Россией, однако, Бестужев тут же сообщил ему, что императрица, услыхавши о таком договоре, очень раздражена и недовольна. Как бы в отместку за то Англии Елисавета, не отказываясь ратифицировать составленный уже прежде договор Англии с Россией, приписала оговорку, что обещаемые в пособие Англии русские войска обязаны будут действовать только против прусского, а отнюдь не против каких-либо иных неприятелей английского короля. В договоре с Францией обеим сторонам пришлось также употребить подобные предостережения друг против друга. Французский король был недоволен Дугласом за слишком широкий смысл помощи, обещаемый Францией России, и при ратификации договора писал к Елисавете, прося освободить его от обязательства оказывать России содействие в случае войны ее с Турцией. Елисавета согласилась, но выговорила для себя условие никак не вмешиваться в войну между Францией и Англией. 1 мая 1757 года в Версале заключен был окончательный оборонительный договор между Францией, Австрией и Россией, направленный прямо против прусского короля, а 22 сентября того же года к этому договору присоединилась и Швеция.
Евгений Лансере. Императрица Елизавета в Царском Селе
Летом 1757 года русское войско было отправлено на войну против Пруссии. Начальство над ним поручено было генерал-аншефу Степану Федоровичу Апраксину. Этот человек в военном деле не ознаменовал себя ничем блестящим в предшествовавшее время, кроме разве того, что, бывши еще не в слишком высоких чинах, участвовал в войнах Миниха против турок. Это был тщеславный, изнеженный, обленившийся боярин, хотя не без природных способностей. Английский посол Вилиамс, знавший его лично, сообщает, что он был большой щеголь и, отправляясь в поход, послал своего адъютанта в свой дом привезти ему двенадцать полных костюмов точно так, как будто он собирался не воевать, а рисоваться перед дамами. По приговору другого англичанина, Митчеля, Апраксин, несмотря на свои огромные богатства, был очень расточителен и способен на подкуп, что и подавало повод прусскому королю говорить, что стоит послать ему значительную сумму денег, чтобы побудить его замедлить свой марш под каким-нибудь предлогом. Его обоз везли более пятисот лошадей, а когда приходилось стоять, тут добывались и ставились великолепные, обширные палатки, где отправлялись шумные пиршества с музыкой и пальбою. Подчиненные говорили о нем, что он привык более пировать за сытными обедами, валяться на пуховиках, чем довольствоваться походной пищей и неприветливым ночлегом под дождем. Положение, в котором очутился Апраксин, будучи призван волей императрицы к начальству над войском, было критическое, и это сознавали как он, так и Бестужев. Императрица ненавидела прусского короля, но малый двор с великим князем и великой княгинею во главе относился совсем иначе к Пруссии и Англии. Великий князь постоянно восторгался прусским королем и старался копировать его, а великая княгиня казалась более расположенной к Англии, чем к Франции.
Георг Кристоф Гроот. Императрица Елизавета Петровна с арапчонком
Случись смерть императрицы, а при ее частых припадках болезни этого можно было ожидать, и вся политика России изменилась бы. Вместо союза против Пруссии образовался бы в Европе союз с Пруссией, и Россия, управляемая новым государем, приняла бы в таком союзе первенствующее значение. Нужно было Апраксину искусно лавировать, идти вперед на войну, исполняя волю государыни, и в то же время оглядываться, что делается позади, в Петербурге.
Русское войско, вступившее в Пруссию, по одним известиям, состояло из ста тысяч, по другим — число его доходило до ста тридцати четырех тысяч. Русские вступили в Пруссию 22 июля. Прусский король лично был занят войной в Саксонии и Богемии, а на русской границе оставил корпус под начальством фельдмаршала Левальда. Количество войска, бывшего под его начальством, пруссаки простирают до двадцати четырех тысяч; из русских источников одни полагают его в 28 300 человек, другие — в 40 000. Как только русские вошли в Пруссию, так стали сдаваться города отдельным их отрядам. Генерал Фермор покорил Мемель, хотя мемельский гарнизон сдался на капитуляцию с правом беспрепятственного выхода, но русские многих из прусских солдат завербовали в свою службу, употребляя и принуждения, что, впрочем, было повсеместно в обычае в тот век. Кроме солдат, русские забрали тогда многих мирных обывателей, промышленников и земледельцев, и отправили их в Россию для заселения пустых мест.
Простой народ при вступлении неприятеля во владения прусского короля, не остался равнодушным и стал оказывать пособие своим войскам. Русский фельдмаршал издал манифест, в котором убеждал прусских подданных не оказывать неприязненных действий, и с своей стороны обещал не дозволять своим подчиненным делать вред мирному населению. Несмотря на этот манифест, поселяне стреляли по русским солдатам из-за кустов и лесных деревьев. Апраксин отправил нарочного к прусскому главнокомандующему, просил запретить такие нападения и, в противном случае, угрожал наказывать поступающих с русскими по-неприятельски. Но Левальд не издал такого запрещения, и русский фельдмаршал дал своим войскам дозволение поступать как с неприятелями с теми селениями, где обыватели начнут нападать на русских. Как только проведали о таком дозволении иррегулярные войска — казаки и калмыки, тотчас без разбора, кто прав, кто виноват стали обращаться с поселянами самым варварским образом. Они не только грабили крестьянские пожитки, кололи для своего прокормления и угоняли для продажи своему войску крестьянский скот, но самих людей подвергали страшным, бесчеловечным мукам: одних удавливали петлей, других живьем потрошили, похищали у матерей малых детей и убивали, сжигали дотла крестьянские жилища, и те поселяне, которые успевали спастись от их зверств, лишившись своих домов, прятались в лесах, а выходя из своих убежищ, просили своих земляков давать им вместо милостыни ружья, порох и свинец, чтобы мстить врагам. Регулярные войска не одобряли такого способа ведения войны с мирными жителями, но и они сами во время похода не держались дорог, а шли по полям, засеянным хлебом, и это озлобляло жителей. Они продолжали вести партизанскую войну, нападая на русских отдельными партиями, а русские за это, поймавши в таком деле поселян, отрубали им на руках пальцы и потом отпускали. Так показали себя тотчас по вступлении в Пруссию, с одной стороны, русские, с другой — мирные обыватели прусских владений, большей частью литовцы по происхождению.
После нескольких стычек, кончавшихся то с пользой, то с вредом для русских, русские перешли реку Прегель и на Гросс-Эгерсдорфском поле (близ деревень Гросси Клейн-Эгерсдорф) встретились с прусской армией под командой Левальда. Здесь произошло первое генеральное сражение. Сначала пруссаки одолевали и приперли русских к лесу, но за этим лесом стояло остальное русское войско; из него отряд под начальством генерала Румянцева пробрался через лесные заросли на выручку стесненному пруссаками русскому отряду. Пруссаки попятились, и вскоре их отступление превратилось в настоящее бегство. Русские потеряли в этой битве до пяти тысяч убитыми и ранеными, и в числе их генерала Василия Абрамовича Лопухина, которого чрезвычайно любили все подчиненные и разнесли о нем такую громкую славу, что имя его до сих пор осталось в народной песне, несмотря на множество последующих войн и геройских подвигов русских полководцев. Смерть его очень напоминает смерть древнего греческого героя Эпаминонда. Раненный смертельно и схваченный в плен, он был отбит своими уже полуживым и спокойно испустил дыхание, когда узнал, что русские побеждают. Пруссаки в Гросс-Эгерсдорфской битве потеряли до трех тысяч убитыми и ранеными.