. Впрочем, герцог Пармский предложение отверг, во многом потому, что король Фредерик был лютеранином. Последние месяцы 1587 года прошли в бесплодных спорах, по большей части о том, где должна состояться пресловутая встреча[324].
Не надеясь ни на что хорошее с самого начала, Бёрли жаловался Андреасу де Лу, что «единственная причина, по которой Ее Величество продолжает вести эти переговоры», — репутация герцога Пармского, известного как человек чести[325]. В свою очередь, граф Лестер, еще не залечивший раны после стычек с войсками Фарнезе, был в ужасе от легковерия королевы. «Замечательный мирный договор, когда мы безоружны и бессильны, а испанская армия сильна как никогда!»[326] — яростно возмущался граф.
Опасаясь надвигающейся катастрофы, Лестер собрал всю свою отвагу в кулак. Приблизительно 7 ноября во время личной встречи с королевой он попытался убедить ее в насущной необходимости готовиться к войне с Испанией. Он умолял королеву предоставить карт-бланш Дрейку на строительство и подготовку необходимого числа военных судов. Они ругались так долго, что угольки от тех огненных споров тлели еще в Рождество. В одиннадцать часов вечера в День подарков Елизавета потеряла контроль над собой. Она обрушилась на своего фаворита с бранью — даже руки пошли в ход: «Мне надлежит сберечь мир с Испанией любой ценой!» Лестер напомнил ей, что Дрейку удалось нанести серьезный ущерб испанскому флоту, имея в распоряжении всего пять кораблей, на что Елизавета (вполне разумно) ответила, что при всей отваге и ловкости Дрейка он никогда не участвовал в открытых морских сражениях. Она едко заметила: «Он не нанес ущерб врагу, но лишь опозорил его, поставив под угрозу отношения между двумя странами»[327].
Вечером 2 февраля 1588 года — на Сретенье Господне — перед тем как отправиться в Гринвичский дворец на премьеру комедии Джона Лили о человеке на Луне — Елизавета послала гонца со срочным письмом к ее союзникам в Голландии[328]. Ему было приказано передать надиктованные лично королевой заверения в том, что какие-либо переговоры между ней и герцогом Пармским всего лишь слухи. Она сожалела (получилось ли у нее изобразить искренность?) о том, что «подобная злокозненная молва» дошла до их ушей[329].
Но все это были суетливые метания. Не прошло и месяца, как Елизавета — к вящему разочарованию голландцев — официально вступила в мирные переговоры с герцогом Пармским. Ее сторону представляли пять эмиссаров во главе с герцогом Дерби. Сначала в Остенде, а потом в соседнем Бурбуре герцог Дерби сел за стол переговоров с представителями герцога Пармского.
В этом деле Елизавета не хотела ни с кем советоваться, и Бёрли было разрешено внести лишь незначительные поправки в королевские указания. Дерби должен был настаивать на установлении перемирия с Испанией, относящегося к любым территориям Британских островов. И ради достижения этого перемирия предписывалось терпеть и унижение, и бесчестие. Позже, после оказанного Генеральными штатами давления, Елизавета также прибавила к своим требованиям установление религиозной терпимости в Нидерландах на десять (впоследствии сокращено до двух) лет. Впрочем, Филипп II никогда официально не поручал герцогу Пармскому вести переговоры от его лица, и поэтому все, что тот мог обещать, — на время прекратить нападения на английские войска в Нидерландах. Один из представителей герцога зловеще отметил: «Меж тем никакой закон не может запретить королеве Англии завоевать Испанию, а королю Испании — завоевать Англию»[330].
Мирные переговоры провалились. Они были обречены с самого начала. Ведь Елизавета не знала, что «Джулио» раскрывал Мендосе, а Мендоса — герцогу Пармскому все продуманные ею дипломатические ходы, а также передавал им опасения Уолсингема, касающиеся неготовности Англии к войне[331]. Королева же не отступала. Даже когда герцог Пармский сказал, что Филипп никогда не согласится на общее перемирие, она приказала Дерби продолжать переговоры. Недавно обнаруженные в Брюсселе документы подтверждают, что она надеялась на мирное урегулирование еще 20 июня, спустя месяц после того, как испанский флот, насчитывающий 140 кораблей, вышел из Лиссабона в открытое море. Великая армада направлялась в сторону Ла-Манша[332].
Командование Армадой Филипп доверил тому же человеку, который занимался ее созданием, маркизу де Санта-Крусу, но в январе 1588 года обрушившаяся на Лиссабон эпидемия тифа унесла жизнь маркиза и сотни его людей. На смену ему был назначен герцог Медина-Сидония. Несмотря на то что новоизбранный предводитель Армады жаловался на слабое здоровье и отсутствие подобного опыта, для этой операции он подходил. Практичный, волевой военачальник, с самого начала участвовавший в разработке всей операции, он также обладал теоретическими знаниями навигации, полученными им от отца. Ему действительно не хватало боевого опыта, однако, по сообщению венецианского посла, он единственный из людей Филиппа сохранял спокойствие во время налета Дрейка на Кадис. Главным его недостатком была сильная подверженность морской болезни[333].
Елизавета считала, что Филипп поступил двулично, выслав флот еще во время мирных переговоров. Однако и без того было вполне очевидно, что войны не избежать. Герцог Пармский, как и опасался Бёрли, вел дипломатическую игру лишь для того, чтобы выиграть время.
Дело в том, что Испания планировала сухопутное вторжение, а не войну на море. Герцогу Пармскому было поручено переправить через пролив отборную сухопутную 26-тысячную Фландрскую армию. Для этого готовилось триста плоскодонных барж. Армада же не предназначалась для высадки: перед флотом стояла задача патрулировать берега Фламандии до острова Танет у побережья Кента, прикрывая транспортные суда герцога. На борту Армады находилось около 18 500 солдат и моряков, в основном новобранцев из Испании. Филипп замыслил использовать их в качестве резерва, им разрешалось высадиться на английский берег лишь после войска герцога Пармского. Объединенная армия должна была стремительно двинуться через Кент прямо к Лондону. Успех всей операции зависел от точной координации всех описанных действий.
Начиная с Рождества 1587 года герцог Пармский пытался объяснить Филиппу, что его план трудноосуществимый. Хотя баржи вовсю строились, а сам герцог готовил войска в Дюнкерке и Ньюпорте, утвержденный королем график был слишком негибким. Фландрская армия, настаивал Фарнезе, не готова возглавить вторжение. Помимо этого, его войско чувствовало бы себя в большей безопасности при погрузке на баржи, если бы испанские войска предварительно захватили один из крупных нидерландских портов. Песчаные отмели ненадежны, течения — пагубны, а голландские легкие плоскодонные суда — флейты — идеально подходят для стремительных налетов на вражеские суда в мелких прибрежных водах.
Елизавета в целом была менее догматичной. Хотя она и не отдавала приказа о мобилизации сухопутной армии вплоть до момента, когда Армада была замечена в море, военно-морские приготовления начались заблаговременно. 20 декабря (заметим, что препирательства с Лестером были еще в самом разгаре) она приказала собрать флот для возможной обороны южного побережья. Не зная точно, нанесет ли Филипп удар по Англии, Шотландии или Ирландии, и не имея достаточного оснащения для обороны их всех, она поручила лорд-адмиралу Чарльзу Говарду Эффингемскому разработать планы на все возможные варианты развития событий[334]. Камергер и сын первого лорд-камергера Елизаветы, Говард стал влиятельной фигурой в 1563 году, женившись на Кэтрин (Кейт) Кэри, старшей дочери лорда Хансдона[335]. Во время правления Марии Тюдор Кейт была одной из служанок Елизаветы, а в 1560 году стала фрейлиной, едва достигнув 15-летнего возраста. Спустя год шутки ради Елизавета переоделась служанкой Кейт, чтобы подсматривать за Робертом Дадли во время его охоты в Виндзоре. Утрата бумаг Говарда Эффингемского не позволяет нам полностью восстановить биографию его жены, однако, как и все фрейлины, она хранила у себя некоторые королевские украшения, а по свидетельству посла Бернардино де Мендосы, в 1579 году была главной среди фрейлин внутренних покоев[336].
Елизавета поручила Говарду бороздить воды Северного моря «то на юг, то на север», охраняя восточный берег Англии и Шотландию от возможного вторжения герцога Пармского: «Остальной же флот Наш слуга Дрейк поведет к западу и будет бороздить воды между Ирландией и Нашим западным побережьем». Попытайся герцог Пармский переправиться через Ла-Манш, Говард должен был любой ценой ему помешать. Если же первой в наступление пойдет Армада, Говарду надлежало выслать свои силы на помощь Дрейку[337]. «Джулио» сообщил Мендосе — с неизбежными неточностями, поскольку сам владел информацией не из первых рук, — что 30 мая (в действительности 23-го) Говард и Дрейк собрали в Плимуте 160 кораблей (на самом деле их было 105). Из них лишь двадцать были королевскими военными судами, остальные же — наскоро реквизированными торговыми судами[338].
В отличие от педанта Филиппа, одержимого манией контроля и требующего выполнения своих приказов «слово в слово», Елизавета действовала гибче, дозволяя своим командирам проявлять инициативу. Другое различие: Елизавета выбрала лишь тех военачальников, которых хорошо знала, и с каждым провела инструктаж. Филипп же мало кого знал лично и передавал